Детская книга для девочек - Му Глория - Страница 30

Василий Савельевич насмерть поссорился с приставом, когда увидел, в каком состоянии мальчик. Щура перевели в лазарет, но поскольку взят он был на месте преступления, оставалась ему одна дорога — в тюремный приют, если бы раньше, конечно, не умер от побоев.

Но до приюта не дошло.

В полицейский участок приковыляла слепая старуха (не иначе как ужасная баба Яся, догадалась Геля) и давай кричать: «Где он, мой внучок? Люди добрые, пожалейте сироту, не дайте пропасть старой, одинокой калеке!»

Выяснилось, что старуха приходится Щуру двоюродной бабкой. Всю свою семью она давно потеряла и уж не чаяла, что кто-то из родни в живых остался. Но про малолетнего преступника напечатали в газете (по всей форме, с именем-фамилией), а баба Яся совершенно случайно — вот уж чудо! — услышала, как заметку читали вслух.

Ну, люди добрые, то есть полицейские, сироту тут же пожалели и внука ей вернули. Не просто так, конечно, а за взятку (в этом месте Геля вспомнила подходящее к случаю умное слово «коррупция» и умилилась — в ее Москве, если судить по статьям в интернете, коррупция в рядах служителей закона тоже процветала).

То есть погубил-то Щура прогресс, а спасло печатное слово.

Баба Яся, по слухам, отдала все свои сбережения, чтобы выкупить нежданно объявившегося внука. Выходила, вылечила. Мальчик очень ей предан — не только из благодарности, но и оттого, что она единственный родной для него человек на всем белом свете.

Геля вздохнула. Уж повезло так повезло бедняжке Щуру с единственной родственницей. Да если бы у нее, Гели, была такая бабушка, хоть и двоюродная, она бы от страха умерла!

На самом интересном месте пришел Василий Савельевич, и Геля, которая после утреннего разговора весьма опасалась, что доктор не одобрит ее интереса к хитровскому мальчишке, не стала расспрашивать Аглаю Тихоновну дальше.

Но доктор и сам, похоже, был огорчен ссорой и за обедом стал неумело подлизываться к дочери, расхваливая ее за то, что она приручила такую строгую кошку.

— Я все же не радовалась бы так на вашем месте, Василь Савельич, что кошка Полю привечает, — бросила мимоходом Аннушка. — Не к добру это.

— Вот еще новости! Почему? — возмутился доктор.

— Так всем известно, что кошки слабых жалеют, да хвори заговаривают. Если кошка на больное место ляжет и помурлычет — боль непременно пройдет. Поэтому и выходит, что Поля не так уж здорова, как показать хочет.

— Чушь! Дичь и ересь, Анна Ивановна! Как не стыдно — умная девушка, а повторяете всякую ерунду!

— Ничего не ерунда, а истинная правда, — упрямо сказала Аннушка, расставляя тарелки. Доктор бросил на нее сердитый взгляд:

— А я вот уверен — дело не в болезненной слабости, а в том, что Поля очень похожа на свою бабушку и от нее унаследовала способность ладить с кошками!

— Правда? — осмелилась подать голос Геля. Уж очень стало интересно, что за способности такие?

— Правда, — улыбнулась Аглая Тихоновна. — Твоя бабушка — Марья Никитична — больше всего на свете любила музыку, кошек и немецкие стихи. Однако, боюсь, чувство юмора у нее было как у Базиля…

— Да, пожалуй. — Василий Савельевич наклонил голову и тоже улыбнулся. — Был у нее любимец, огромный черный кот. Неласковый, почти как Силы Зла, но маменьку обожал и любил сиживать у нее на плече. Маменька эту его привычку закрепила ученьем, и кот запрыгивал ей на плечо по хлопку. Сидел смирно, куда бы она ни шла, а мама и рада, ходила по городу — то в лавку, то в контору к отцу, с удовольствием пугая суеверных обывателей.

— Но разве кошки поддаются дрессировке? — недоверчиво спросила Геля.

— Конечно, поддаются. Да вот тигры в цирке — это те же кошки, — ответил Василий Савельевич. — Только терпение требуется адское, и слушать они не всякого станут.

— Как это — не всякого?

— Кошка слушает лишь того, кого любит. И принуждением от нее ничего не добьешься, а научить ее можно только тем трюкам, которые соответствуют ее природе.

— Это каким же? — не унималась Геля.

— Кошки любят прыгать, — стал перечислять доктор, — переносить в зубах предметы, прятаться в коробки, некоторые охотно поднимаются на задние лапы… А трюк с хлопком объясняется совсем просто — кошки очень любопытны, и, стоит хлопнуть по какому-то месту рядом с собой, да хоть и по плечу — кошка непременно подойдет посмотреть, что там…

Геля ловила каждое слово — ей ужасно захотелось тоже немножко подрессировать Силы Зла. Вот было бы здорово!

Но самая здоровская новость была еще впереди.

Когда доктор закончил рассказывать о кошках и поднялся из-за стола, Аглая Тихоновна его остановила:

— Прости, Базиль, я совсем забыла тебе сказать — нынче я была в Полиной гимназии и договорилась привезти дочь завтра.

Геля пискнула — ура! — а вот Василий Савельевич совсем не обрадовался.

— Голубчик, ты уверена, что готова вернуться в гимназию? Может быть, стоит все же подождать до будущего года?

— Нет, пожалуйста! — воскликнула Геля, похолодев от страха. Люсинда же ясно сказала, что приступить к выполнению задания она сможет, лишь когда вернется в гимназию!

— Базиль, да ведь это очень обидно — вместо шести недель учиться лишний год. Позволь Поле хотя бы попробовать держать экзамены, тем более что и Эвальд Христианович советует, — заступилась за нее Аглая Тихоновна.

— Но справится ли она? После того несчастья ее подводит память, и я боюсь…

— Не выдержит с классом — пойдет на переэкзаменовку осенью, — безмятежно сказала Аглая Тихоновна. — Переэкзаменовку, кстати, придумали не для лентяев и оболтусов, а вот как раз для таких случаев — чтобы человек, отставший по болезни или по другой уважительной причине, получил возможность нагнать своих. Пусть попробует. Базиль, милый, позволь ей.

— Попытка — не пытка, — кивнула Аннушка, а Геля умоляюще посмотрела на Василия Савельевича:

— Папочка, пожалуйста!

— Хорошо, — со вздохом согласился доктор, — пусть попробует.

Глава 14

И следующим утром Геля облачилась в неприглядную гимназическую форму — коричневое платье, ужасно длинное, ниже колена, и черный фартук с прямым нагрудником и бретельками без всяких крылышек — ну просто не девочка, а катафалк! — подхватила тяжелый ранец телячьей кожи (мехом наружу, мохнатенький), и Аглая Тихоновна отвезла ее в гимназию.

Частная женская гимназия имени Варвары Ливановой находилась неподалеку — на Чистопрудном.

Премилый ампирный особняк выходил оградкой прямо на бульвар. Во дворе был разбит небольшой сад, а высокие окна, убранные белыми гардинами, придавали особнячку гостеприимный вид.

Рослый швейцар в роскошных бакенбардах взялся за тяжелое медное кольцо входной двери, распахнул ее перед Гелей и Аглаей Тихоновной.

У Гели слегка вспотели ладони, но пока, на самом деле, было не очень страшно, а почти совсем как в ее родном лицее — и секьюрити на входе (ну, пусть швейцар, какая разница), и вешалки для верхней одежды с надписями — III кл., V кл., и две женщины в полосатых платьях, принимающие у девочек пальто и шляпы.

По широкой, как в кошмарном сне, лестнице поднялись на второй этаж, прошли громадный рекреационный зал (похоже, особнячок изнутри был больше, чем снаружи), остановились у последней в ряду двери.

Аглая Тихоновна постучала, и приглушенный голос пригласил их войти.

Они оказались в строгом кабинете — никаких дамских финтифлюшек, письменный стол, шкафчик для бумаг, подставка для свернутых рулонами карт и учебных пособий. На стене — портрет бородатого дядьки. Судя по партикулярному платью и неприятному выражению лица — какого-то русского классика.

Дама, непринужденно сидевшая на широком подоконнике и курившая папиросу, поднялась им навстречу, воскликнула: «Глаша!» — и обняла Аглаю Тихоновну.