Детская книга для девочек - Му Глория - Страница 24

— В приют? Вы что, бездомные? Так, может, и хорошо, что в приют?

— Мы — люди вольные. Приюты ваши в гробу видали, — Щур надменно задрал подбородок. А Геля — Геля едва удержалась, чтобы не треснуть его по этому подбородку — да вот хоть своей прелестной бархатной сумочкой. Рассудительность и милота давались все труднее. Но актерское мастерство — не вздохи на скамейке. Девочка совладала с собой и решила не спорить. Вот еще, только время терять с этим придурком. Сейчас отвезет их, а потом найдет Василия Савельевича и все ему расскажет.

— Ладно. Поедем к этой, как ее, бабе Ясе, — и Геля улыбнулась самой милой улыбкой, на которую только была способна.

— Не дойти мне самоходом, — поддержал ее Шкряба, жалобно глядя на Щура.

— Шут с ним, — решился упрямец, — где она, коляска ваша?

Геля огляделась. Коляска стояла там же, где она ее оставила, чуть поодаль. Девочка помахала извозчику, и тот подъехал к самой церкви.

— Вдвоем мы его поднимем? — спросила Геля у хулигана. Тот отрицательно качнул головой:

— Сам.

Подхватил все же Шкрябу на руки и, задыхаясь от натуги, потащил.

— Подмогнуть? — забеспокоился сердобольный извозчик.

— Сам, — упрямо пропыхтел Щур, подсаживая мальчика в коляску.

— Дак что, куда? В морозовскую али в ольгинскую?

— В больницу не поеду! — снова крикнул Шкряба.

— Поедем, куда скажешь, — успокоила его Геля. — Куда вас, кстати, везти?

Щур хмуро посмотрел на нее и буркнул:

— «Утюг» знаете?

— Э, нет. Прощенья просим, барышня, на Хитровку не поеду. Разденут, разбуют и пустят голым бегать — обнакновенное дело. Вылазь, шкет, или давай до больницы, — запротестовал извозчик.

— Он боится, что из больницы в приют заберут, — сказала Геля, стараясь разобраться, что к чему. Про Хитровку папа (Николас) рассказывал — там одни бандиты живут. А Рындин (тоже теперь папа) вроде как там работает (то есть служит). Хитровская рвань и босяки — это, значит, они и есть. Ага…

— Это, канешно. В приюте оно не мед, — задумчиво протянул извозчик, поглядывая на мальчишек с искренним сочувствием. Щур насупился, покосился на Шкрябу, который забился в самый угол кожаного диванчика, и неохотно проворчал:

— Не тронут тебя на Хитровке, дядя, не боись.

— Полюбил волк кобылу, жаниться обещал, — хмыкнул тот.

Щур окинул его долгим оценивающим взглядом. Потом вдруг улыбнулся во весь рот и заговорил — не так, как прежде — будто нехотя, а бойко и даже весело:

— Не тронут. Ты чего ж, не знаешь, кого возишь?

— А мне что, у кажного пачпорт спрашивать?

— Скажешь тоже — пачпорт, — усмехнулся босяк и хитровская рвань. — В пачпорте разве ж что дельное пропишут? Ты меня спроси, я тебе все в лучшем виде растолкую. Эта барышня, — он указал на Гелю широким жестом, словно они стояли на сцене, — Аполлинария Васильевна, родная дочка самого доктора Рындина! На Хитровке его очень обожают, потому как святой человек.

— Так уж и святой, — усомнился извозчик.

— А то. Ежели кто нуждается — так никому от него отказу нет. Ни самой голытьбе завалящей, ни фартовым, ни даже беглым, кто в розыске. Очень он докторской присяге верный. Ни черта не боится, никем не гнушается, лазит хоть в подвалы Кулаковские. Сам видал.

— Ой ли? Да как же его, сердешного, не порезали, тама же такого отребья, прости-осподи…

— Я ж тебе толкую — святой человек. Большое уважение ему от обчества за это. Да и поди его, порежь — он боксом своим аглицким кому хошь харю разворотит. Вона было раз, Корень на него попер по пьяному делу. Как доктор зарядил ему с вертухи в дышло, так Корень опосля неделю по всему Подкопаевскому зубы собирал. А в позатом годе, обратно же, по пьяни, Яшка Поваренок свою маруху поучил, да малость перестарался. Мало что ребра переломал, так до нервенной горячки забил. Сестра у ней была, побежала за доктором. Тот маруху Яшкину канпрессами обложил, микстуры влил какой-то, а на Яшку сильно осерчал. Нашел его — Поваренок в «Сибири» догуливал — и давай палкой по всему трактиру гонять. Палка у него знатная — по виду такая, как господа для форсу носят, с серебряным набалдашником, а внутри свинца залито — тяжеленная, страсть! Загнал Яшку в угол и охаживает. Как руку сломал, Яшка ажно протрезвел — что ж вы творите, кричит, нет на это вашей юрисдикции людям кости ломать! Доктор ему: «Кости — что, я сломал, я и починю. А тебе вперед наука будет, как женщинов до полусмерти забивать. Я-то думал, ты хоть вор, а не совсем пропащий, а ты, выходит, почти до мокрого дела, мерзавец, докатился!» И заново палкой его — хрясь!

— Эх! — азартно выкрикнул извозчик, хлопая себя по колену.

Мальчишка важно кивнул:

— Такой уж он, господин Рындин. Золотое сердце, святая доброта. Кажная хитровская собака ему за это уважение оказывает и сильно обожает. Никто до Аполлинарии Васильевны пальцем не коснется.

— Вона как! А собой он каков, доктор энтот? Богатырь? — с жадным интересом спросил извозчик.

— Не, собой не так чтоб видный, — ответил Щур с явным сожалением. — Ежели не знаючи глянуть, то чистый шпак — стекляшки-усишки-котелок. — И тут же строго добавил: — Но это видимость одна у него обнакновенная. А по сути — святой человек.

— В стекляшках да котелке? Дак я его сегодня возил! — обрадовался извозчик. — Святого человека! Говоришь, по кулачному делу он мастер?

— А то. Вот еще было…

Геля откашлялась и ядовито сказала:

— Прошу прощения, что прерываю столь увлекательную беседу. Но в коляске сидит раненый мальчик, которого хорошо бы отвезти домой. Вы, дяденька извозчик, согласны помочь?

Дядька сдвинул шляпу на нос, почесал затылок, махнул рукой:

— Что с вами делать? Поехали!

Сидели тесно, бедняжка Шкряба подвинулся, чтобы дать Геле место, и тут же сдавленно заскулил, задев Щура ушибленной рукой.

— Пустяки, ты на плечо мое обопрись, — сказала Геля. — Вот, у меня леденцы, хочешь?

Гадостным лакомством угостила не со зла, просто ничего другого не было. Но мальчик напихал конфет за щеку и зачавкал вроде бы даже с удовольствием.

Щур сидел, отвернувшись, спасибо и то не сказал. Подумаешь, очень надо, ха.

Геля тоже отвернулась — смотреть по сторонам куда интереснее.

Маросейка сплошь была забита магазинчиками, лавками и кофейнями. Вывесок разных — тьма. Тут тебе и «Элеонора» какая-то, и магазин хрустальной посуды Дютфуа, а в большом сером доме — книжная торговля И. Д. Сытина и К°. Геля усмехнулась, вспомнив вечную ругань на тему «Как реклама и вывески уродуют историческое лицо города».

Но главное-то чудо было впереди — за сквером с памятником героям Плевны возвышалась громадная белая стена.

Китайгородская! Ильинские ворота — настоящие, а не одно название, как в ее Москве, величественные, с шатровой башней. За ними виднелась большая церковь, тоже незнакомая, — надо будет обязательно сбегать, посмотреть.

Пока спускались по Лубянскому проезду, Геля изо всех сил старалась сидеть смирно, не подпрыгивать и не вертеться, чтобы не беспокоить Шкрябу, но волновалась ужасно. Только когда свернули к Солянке — выдохнула.

Вот он — home, sweet home[4]. На месте, миленький, хорошенький домик ее дорогой!

И все оглядывалась на знакомые стены, пока не свернули в Подколокольный.

Глава 10

«Это уже Хитровка? Или еще не Хитровка?» — не могла понять Геля.

Подколокольный, если сравнивать с ее Москвой, выглядел так даже и получше — дома не стояли в зеленых сетчатых паранджах, а то, что немножко ободранные, — так кого этим удивишь?

На самой площади, правда, особенно около угловой двухэтажки, бомжей было как на Курском вокзале и пахло тоже не очень, но кто бы стал поднимать столько шума из-за поездки на Курский вокзал? Вот тебе и страшная Хитровка, нет, подумать только!