Детская книга для девочек - Му Глория - Страница 19

— Сами вы, Анна Ивановна, знаете ли… Вот что я вам скажу! — крикнул ей вслед раздосадованный доктор, нежно наглаживая Силы Зла.

— Папа, а откуда ты ее… притащил? — Геля не собиралась выслушивать очередную перепалку между Аннушкой и Василием Савельевичем — про кошку было куда как интереснее.

Но доктора снова опередили с ответом.

— Этого никто не знает, — загадочно улыбнулась Аглая Тихоновна.

— Ты меня разыгрываешь, так не может быть! — обиделась Геля, но Аглая Тихоновна рассказала вот что.

В тот день Василий Савельевич вернулся домой очень поздно, почти к полуночи — точно как сегодня. Сутки мотался по больным, ужасно устал — едва нашел силы снять пиджак, а шляпу и саквояж так и вовсе бросил прямо на диване в столовой.

Поля уже спала, но Аглая Тихоновна и Аннушка, конечно, тут же бросились заботиться о докторе, поить его чаем, но вдруг — как только часы пробили полночь — докторский саквояж взвыл, свалился с дивана и запрыгал по полу.

Василий Савельевич даже чашку выронил от удивления, Аннушка взвизгнула и закрестилась — саквояж издавал поистине душераздирающие звуки (в этом месте Геля покивала, с неприязнью поглядывая на кошку, — и как только такая милая с виду зверушка может так отвратительно и жутко вопить?). Аглая Тихоновна (как самая рассудительная из всех, мысленно прокомментировала Геля) храбро подкралась к саквояжу и расстегнула замочек. В ту же секунду оттуда вылетела маленькая черная молния, вскарабкалась по занавеске на карниз и там обернулась взъерошенной кошкой.

Василий Савельевич так громко хохотал, что зверек перепугался еще больше и сиганул на горку, стоящую в углу, разбив пресловутую дареную вазу.

Аннушка взялась было за веник, чтобы прогнать незваную гостью, но доктор не позволил — к кошкам он питал слабость.

— Но как же она оказалась в саквояже? — озадаченно спросила Геля.

— Видишь ли, кошки тоже питают определенную слабость к врачам. Из-за лекарственного запаха, — объяснил Василий Савельевич. — Они любят не только валерьянку, что общеизвестно, но и другие травки и микстуры. Вот Силы Зла и забрались в мой саквояж. А я так устал, что и не заметил.

— И хоть бы кошка была путная — толстая да ласковая, — посетовала Аннушка, — а то ведь огрызок злобный. Кроме доктора, никого к себе не подпускает, шипит гадюкой, ворует, да кусается еще хуже всякой собаки!

Доктор презрительно хмыкнул, и от этого Аннушка совсем разошлась:

— Что вы хмычете, что вы хмычете, вот ни стыда ни совести! Ведь барышню чуть не угробила ваша гадина, а вам и горя мало!

— Будет тебе, Аннушка, браниться. Так нельзя, — укоризненно прервала девушку Аглая Тихоновна, — то, что произошло с Полей, — несчастливая случайность, и винить в этом бедную бессловесную тварь — глупо и жестоко.

Глава 7

Кошка, будто обидевшись, вырвалась из рук Василия Савельевича и скрылась. Доктор хмурился. Аннушка сердилась. Аглая Тихоновна была явно огорчена. А Геля — Геля изнывала от любопытства.

Так это, значит, из-за кошки с Полей случилось несчастье? Умереть-уснуть, как интересно!

Но вечер вопросов и ответов, похоже, закончился.

Спохватившись, что время за полночь, Василий Савельевич отослал Полю, то есть Гелю — ах, неважно! — спать.

Но секретный агент Фандорина твердо решила разузнать все до конца (иначе ведь все равно не уснуть). Дождавшись, когда Аннушка принесет обязательный стакан молока на ночь, схватила ее за руку:

— Аннушка, миленькая, хорошенькая, расскажи мне про тот день. Как я упала? И при чем тут кошка? И что…

— Ну, застрекотала! — Аннушка улыбнулась. — Сорока как есть, сорока-трещотка, — но тут же прошептала, опасливо оглянувшись на дверь: — Неужто и впрямь ничего не помните?

— Ни вот столечко! — уверила ее девочка.

— Да и стоит ли рассказывать? Вдруг разволнуетесь, да худо вам станет, да снова головка заболит? — словно бы сомневалась Аннушка, но сама уже присела на край кровати, и Геля поняла — расскажет, непременно расскажет! Чтобы окончательно рассеять ее сомнения, сказала, напустив на себя важный вид:

— Разве ты не помнишь, что говорил папа? Нужно мне все рассказывать, и тогда память непременно вернется. Не-пре-мен-но!

Аннушка хихикнула:

— Бог с вами. Слушайте. Только рассказывать-то особенно и нечего.

В ту пятницу вы из гимназии вернулись и бегом в столовую, с маменькой здороваться. Обычная ваша манера — носитесь как угорелая, и нет с вами никакого сладу. Двадцать раз вам было говорено — воспитанные барышни не бегают, а ходят, да толку чуть, — Аннушка вздохнула и поправила Гелино одеяло, — а тут, как на грех, гадина эта и шасть вам под ноги! Это уж у нее заведение такое — трех шагов не сделаешь, чтоб четырежды об поганую тварь не запнуться! Вы-то ее всегда боялись — вот и отпрянули, поскользнулись, и со всего разбегу — хрясь! — затылком о порог. Аж звон пошел…

— То есть я споткнулась о кошку и упала? Всего-то навсего? — разочарованно протянула девочка.

— Ну вы скажете — «всего-то навсего», — обиделась Аннушка. — Уж мы страху натерпелись! Кинулись к вам, а вы лежите ни жива, ни мертва, глазки не открываете.

Хотела я вас поднять, а маменька ваша не позволила. Говорит, не тронь, Аннушка. Если человек так упал и сознания лишился — то, может, у него кость в голове треснула или шейные позвонки повредились. Отправляйся за Василь Савельичем, да поспеши.

Я юбки подхватила и бегом в участок. Телефонировать долго — пока соединят, пока подзовут, а участок вот он, в двух шагах.

Только в участке доктора не было.

— Где? — спрашиваю.

— Ушел.

— Куда ушел?

— А кто ж его знает. Сказал, ежели что спешное, так мальчонку за ним послать.

— Какого мальчонку?

— Да бойкий такой, вихрастый, у церквы Трех Святителей ошивался.

Я к церкве, а там мальчонков этих с дюжину. Православные за ради пятницы в храм валом валят, Святых Даров причаститься, вот пострелята хитрованские и попрошайничают — промысел у них такой.

Однако вижу личность одного мне вроде как знакомая. Пригляделась — и точно. Прынц ваш чумазый.

— Какой еще принц? — озадачилась Геля.

— Ох, горе горькое, — Аннушка жалостливо вздохнула. — Не помните? Крутился у нас под окнами, вошь трущобная. Все дожидался, пока вы из дому выйдете. Дождется, застынет чуть поодаль и пялит зенки. Уж и городовой его с бульвара гонял, и дворник — без толку.

Я, был грех, дразнила вас — поздравляю, мол, до чего ж завидный кавалер! А уж пригож да наряден — вместо соболя бить можно.

Очень вы сердилась и на меня, и на ободранца бедного, хоть он, по чести говоря, к обиде вашей был ни при чем. Все язык мой…

— Ну, Аннушка, рассказывай дальше! — нетерпеливо прервала причитания девушки Геля.

— Так вот. Подхожу к нему. Знаешь, — спрашиваю, — где господина Рындина сыскать? Доктора?

А он:

— Может, и знаю. А вам-то что, тетенька?

— Я тебе дам тетеньку! — говорю. — Веди меня к доктору сей же час, с дочкой у него несчастье.

Он аж вскинулся:

— Что ж вы тогда тут расставились, как больная корова! Бегим!

И припустились мы вниз по переулку, да через площадь, к ерошенковскому дому. А у меня в голове стучит — пятница, тринадцатое, пятница, тринадцатое… Ох и страшно там! Век бы не видать. Внизу воровской трактир, а в верхнем этаже — ночлежка.

Ну я, знаете, не робкого десятка. Укрепилась сердцем и ничего, иду за этим крысенышем.

Лестницы темные, грязные, со стен течет, а, стесняюсь сказать, вонь — как в зверинце.

Людей тьма-тьмущая, спят вповалку на дощатых нарах, а какие — и на полу, в тряпье.

Мальчонка головой повертел и потащил меня в дальний угол. Гляжу — и точно, за рогожкой, на низком топчане в три доски лежит страсть какой тощий, больной господин (сразу видно — из образованных, хоть и в таком месте), а рядом сидит Василь Савельич.