Юная жена - Бэнкс Майя - Страница 47

Он постоял несколько мгновений, наблюдая за ней и чувствуя, что теряет уверенность. Что он ей скажет? Как сможет черное превратить в белое? Стереть память о мучениях, которые она испытала?

За столом он прочел в ее глазах нечто новое, чего прежде не видел. Именно в тот момент Эвелин поняла, что ей не следовало таскать тяжелые бревна для каминов и что женщины намеренно давали ей невыполнимые задания, стараясь выставить безмозглой дурочкой, которая всем только мешает. Грэм понял, что она потеряла надежду.

Она была полна решимости противостоять навязанному ей положению, и душа Грэма наполнилась уважением к жене. Эвелин воспитали в такой же ненависти к Монтгомери, какую его собственный клан испытывал к Армстронгам. Было бы естественно, если бы она навсегда затаила зло против своей новой семьи.

Но Эвелин не пошла этой дорогой. Она, как могла, пыталась приспособиться к жизни в новом клане, а в ответ ей просто плюнули в лицо.

По глазам Эвелин Грэм понял, что она сдалась, признала себя побежденной. И он испугался, что потеряет жену.

Эвелин словно почувствовала чужой взгляд и повернула голову. Их глаза встретились, и от глубокой печали, скрытой в ее взоре, у Грэма заныло сердце.

Он пошел к ней, быстро сокращая расстояние, но Эвелин не стала ждать, пока Грэм подойдет ближе.

Ветер донес до него слова:

— Я хочу вернуться домой.

В первое мгновение ему захотелось прокричать «нет!», но усилием воли он сдержался. Казалось, чья-то могучая рука схватила его за горло и безжалостно стиснула. Эвелин была несчастна. Даже глупец мог это понять.

Грэм заставил себя сохранить присутствие духа и спокойно подошел к жене, сидевшей на плоском камне среди цветов. На этом крошечном лугу было мало камней и травы росли хорошо.

Грэм опустился на землю рядом с Эвелин, но ее взгляд был по-прежнему устремлен вдаль. Она смотрела на родные угодья с такой тоской, что у Грэма ком встал в горле.

— Я знаю, что это невозможно, — произнесла она голосом, в котором слышались слезы, — но больше не хочу здесь оставаться.

Грэм попытался осторожно взять ее за руку, но Эвелин тут же отдернула ее и сцепила пальцы у себя на коленях. Сейчас она смотрела вниз, что не позволяло Грэму заговорить с ней.

Страх и нетерпение боролись в его душе. Если она отказывается общаться с ним, он не в состоянии с этим бороться, бороться за нее. Если она сдалась, сдалась по-настоящему, то что он может сделать?

Но он не может отпустить ее и ни за что этого не допустит. Сделает все, что угодно, но Эвелин останется с ним.

Конечно, мысль о том, что она так несчастна, разрывала ему грудь, но он был не настолько бескорыстен, чтобы предоставить ей свободу. Она необходима ему и должна каждую ночь быть рядом, в его постели, в его объятиях. Один взгляд на нее менял его настроение. Ему казалось, что невозможно смотреть на Эвелин без радостной улыбки. Она как солнечный луч в пасмурный день. Она заполнила пустоту в его сердце, о которой он прежде не подозревал.

Он не может ее отпустить.

Грэм придвинулся ближе, положил ладонь на подбородок Эвелин и осторожно повернул ее лицо в свою сторону. Она тотчас опустила глаза, но Грэм терпеливо ждал, пока наконец она почти против воли не встретилась с ним взглядом.

— Эвелин, дай мне шанс сделать тебя счастливой.

Глаза жены расширились, но она тут же нахмурила брови. Казалось, она не уверена, что правильно поняла его слова. Грэм ласково погладил ее щеку.

— Я ведь понимаю, как тебе нелегко.

Эвелин фыркнула и поджала губы.

— Согласен, «нелегко» — слишком слабое выражение.

Эвелин кивнула. Грэму не понравилось, что она не произнесла ни слова, как будто решила вернуться в тот мир молчания, который создала раньше и в котором чувствовала себя в безопасности.

Он поднялся с земли и протянул руку Эвелин. Она взглянула мужу в лицо, но не ответила на этот приглашающий жест.

— Давай пройдемся, Эвелин.

Она долго не реагировала, но наконец подала руку и позволила Грэму ей помочь. Он испытал громадное облегчение. Эвелин не отворачивается от него, по крайней мере пока.

Когда Эвелин поднялась с камня, Грэм оглянулся на своего жеребца и пошел в противоположном направлении, чтобы присутствие лошади ее не беспокоило.

Предложив опереться на его руку, Грэм повел жену вверх по склону к утесу, откуда была видна граница земель Армстронгов и Монтгомери. Конечно, он заметил, с какой грустью Эвелин оглянулась на реку, струящуюся по небольшой долине и разделяющую владения двух кланов.

На вершине Грэм, не выпуская ее руки, поставил Эвелин к себе лицом и повернул к свету ее припухшие от царапин ладони. Приподнял одну ее руку и поцеловал израненную кожу, взял другую и стал целовать каждый дюйм, каждую ранку и ссадину. Потом, крепко удерживая, положил ее руки себе на грудь и убедился, что она смотрит ему в лицо. Тогда только он заговорил:

— Я понимаю, почему ты хочешь вернуться домой. И конечно, не виню тебя. В моем клане к тебе отнеслись жестоко.

В глазах у жены появилась боль. Нижняя губа у нее задрожала, как будто Эвелин отчаянно пыталась сдержать слезы.

— Я позволила им сделать из себя дурочку, — наконец прервала она молчание.

— Нет, — упрямо возразил Грэм. — Ты пришла в наш клан с намерением забыть прежнюю ненависть и страх. Сумела принять навязанный брак и, как могла, пыталась исправить очень трудное положение. Тебя ведь оторвали от любящей семьи, от всего, что было дорого и привычно. Но ведь ты не позволила этим обстоятельствам повлиять на отношение к новой семье, сделала больше, чем любой член нашего клана и даже я сам. Мы ошибались. И ошибаемся сейчас. Я прошу дать мне шанс исправить зло, которое мы тебе причинили.

— Ты не можешь заставить их принять меня, — очень тихо возразила Эвелин. Грэм едва расслышал ее. — Не можешь изменить то, что у них в сердцах. Я думала… — Эвелин вздохнула. — Думала, что у меня получится, если я буду очень, очень стараться. Но я ошиблась.

Безнадежность ее слов ранила Грэма в самое сердце. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким беспомощным. Грэм привык приказывать и видеть, что его приказ исполняется без споров и возражений. И рассчитывал, что так же просто будет приказать своим людям принять его жену, ведь раньше никто не смел усомниться в его словах. Сейчас он оказался перед неразрешимой задачей — заставить целый клан изменить образ мыслей и забыть о ненависти, существовавшей множество лет.

— Эвелин, — дрогнувшим голосом произнес он, — я ошибся, думая, что это нетрудное дело. И я виноват в том, что не предвидел сложностей, не обдумал положение как следует. — Он сделал глубокий вдох и с громко бьющимся сердцем продолжил: — Я хочу жить с тобой. Я… ценю наш брак. Ценю тебя. Да, я ошибся, полагая, что укоренившиеся предрассудки можно уничтожить за несколько дней. Но я не хочу, чтобы ты сдавалась, потому что сам не собираюсь сдаваться. Мы справимся. Поверь мне, даже если других причин для продолжения борьбы ты не видишь. Твое место здесь, со мной. Я хочу, чтобы ты верила в это, как верю я.

Эвелин не сводила с него глаз. Сердце ее стучало так, что подрагивала ткань платья. Он смотрел на нее прямо и серьезно, и было в его взгляде то, чего она никогда не думала увидеть в таком суровом воине, как Грэм. В глазах Грэма были мольба и беззащитность.

— Я тоже хочу быть с тобой, здесь — прошептала Эвелин, с трудом выговаривая слова. — Но они этого не хотят, они ненавидят меня. И всегда будут ненавидеть из-за моего происхождения, а ведь его нельзя изменить. Да я бы и не стала менять, если бы даже могла. Я люблю свою семью и горжусь своим происхождением. Мне нечего стыдиться.

Грэм хотел было что-то сказать, но Эвелин приложила палец к его губам и заставила умолкнуть.

— Я ждала нашего брака со смешанным чувством. Испытывала облегчение от того, что буду навсегда избавлена от притязаний Йена Макхью. А ты сразу показался мне очень надежным, хотя и был злейшим врагом моего клана. Но страх я тоже испытывала, потому что знала — такая партия невозможна. И я оказалась права. Твой клан никогда не примет меня. Из-за меня у тебя все время будут конфликты. А ведь разобщенный клан проигрывает на поле битвы. Если у тебя не будет их полной поддержки, то как сможешь ты полагаться на них, когда придет время защищать свой дом? — Эвелин глубоко вздохнула и с решимостью продолжила, пока у нее хватало мужества высказать все, что накопилось в душе: — И все же я на что-то надеялась, потому что увидела шанс разорвать паутину лжи, в которой жила последние годы. Одна ложь тянула за собой другую и в конце концов спеленала меня по рукам и ногам. Я надеялась, что здесь смогу жить как нормальная девушка, что у меня будет муж, добрый и внимательный, когда-нибудь будут и дети, что жизнь моя выйдет за границы, которые были предназначены мне в нашем клане. Но я, как и ты, думала, что это будет не трудно. Я действительно надеялась, что ваши люди поймут, как я стараюсь преодолеть различия между нами, что я готова работать, как все, лишь бы заслужить их уважение, что старая ненависть растает. Глупая надежда. Здесь это так же невозможно, как невозможно было бы людям моего клана принять в свои ряды одного из Монтгомери.