Хренодерский переполох - Андрианова Татьяна - Страница 13

Валсидал клацнул зубами им вслед, отогнал от себя рассерженных кур, скинул с головы больно клюющегося петуха и отер голову от разбитых яиц.

— Да-а-а… Все-таки дикий здесь народ живет… И бегает очень быстро…

Панас Залесский сидел у окна в своей высокой рубленой избе и не торопясь пил из высокой деревянной кружки холодное пиво. На столе любовно была разложена вяленая рыбка и маленькие сырокопченые остренькие колбаски. Мужчина смачно цедил пиво из кружки, крякал от удовольствия и даже жмурился после особо забористого глотка, затем тщательно выбирал очередной кусочек закуси, отправлял в рот и медленно пережевывал, блаженно вздыхал и начинал все по новой.

Его жена Параскева, дородная женщина, облаченная в домашнее коричневое платье и лукового цвета передник, гремела чугунками у печи. Дети задавали корм скотине и поили ее на ночь.

В это время громко хлопнула калитка, и во двор, как выпущенные из пращи камни, влетели Тарам и Сарат. Возбужденные и всклокоченные, они прямой наводкой промчались к двери и принялись дубасить в нее изо всех сил, полностью игнорируя удивленные окрики головы. На шум выбежала Параскева с большим чугуном и поварешкой в руках. Взбудораженные парни даже не заметили, как перед ними распахнулась дверь, и продолжили стучать по крышке чугуна. Жена головы ничуть не смутилась, просто пересчитала чересчур увлекшихся Тарама и Сарата половником по головам.

— Очухайтесь, заполошные! Чего ручонками сучите почем зря? Пожар, что ли?

— Нам того… — пролепетал Тарам, робея перед внушительной женой головы.

Оно и неудивительно. Панас сам часто опасался гнева суровой супруги.

— Чего того, малахольный? Ты толком говори, а не знаешь, чего надо, значит, дело у тебя нестоящее. Калитка — вон она, иди и не беспокой добрых людей по пустякам. Видишь, голова наш устал? Отдыхает.

— А нам того… голова и нужен, — нашелся-таки Тарам и тут же возгордился своей находчивости.

А Сарат внутренне корил себя за нерешительность и стыдливо ковырял носком сапога каменную ступеньку.

— Так бы сразу и сказал. Вон он, голова, собственной персоной. Пиво пьет у окна. Вы к нему под окошко и идите, нечего полы мне топтать. — Параскева ткнула рукой с половником в сторону окна, откуда уже высовывался Панас, и захлопнула дверь. Не дай всевышний, просочатся настырные односельчане на только что высохшие после мытья полы. Скобли их потом ножиком по новой.

Парни, как жеребята-стригунки, дружно проскакали под указанное окно. Панас тут же вспомнил о своей должности, преисполнился солидности и важности, стряхнул крошки с усов и сделал вид, словно увидел посетителей только сейчас. Парни загалдели наперебой, как стая испуганных ворон:

— Голова!

— Там… того!

— Там ведьма!

— Ухажер у нее…

— Жуть!!!

Из их бессвязных воплей Панас хорошо расслышал только слово «ведьма» и сделал стойку, как охотничий пес на глухаря.

— Цыц! — Голова хватил кружкой по подоконнику, пенистый напиток брызнул во все стороны, как сок из перезревшего помидора, и щедро окатил присутствующих ароматной влагой.

Парни замолчали, испуганно утирая пену не особо чистыми рукавами. Панас отер лицо рукой, стряхнул остатки напитка на пол, полностью проигнорировав сурово сдвинутые брови жены. Параскева была женщиной шумной, грозной и спуску никому сроду не давала, но мужнин авторитет перед сельчанами не подрывала. Позже у нее будет время высказать все, что она думает о его свинстве.

— Та-а-ак… Давайте все с самого начала и по порядку. А то орете, как коты весной, — ничего не понятно.

Слово взял Тарам. Как самый красноречивый. Он в красках описал их с Саратом трудный поход к ведьме. И то, что встретили они странного мужика с клыками и когтями, который их к избе Светлолики не пущал и вообще запугивал всячески. Не иначе как ухажера ведьма себе завела, и он мужчин к ней не допускает — ревнует. Даже кур отобрал и раскидал по лесу. Наверняка решил, что ведьма передумает, так как всякая женщина зело падка на всяческие подношения.

Панас слушал парней молча, то бледнея, то краснея по мере повествования. Потеря кур его не сильно опечалила. Конечно, как всякому хренодерскому жителю, ему было жаль птицу. Но это всего лишь куры, существа глупые, но активно размножающиеся. Тут дело обстояло гораздо серьезнее. Сбывались самые страшные сны головы: ведьма нашла себе жениха на стороне. Кто может поручиться, что она прямо сейчас не пакует манатки, чтобы уехать строить новую жизнь и более светлую избу в селе побогаче Хренодерок? От возникшего в мозгу видения девушки, кидающей вещи в огромный сундук, Панасу стало нехорошо. Захотелось заорать, взять топор и злобно переколоть все дрова в округе, вырыть большую яму и закопать туда неизвестного жениха ведьмы вместе с ее сундуком, а саму смутьянку засадить в самый глубокий погреб — пусть охолонется. Голова взвыл и ринулся в калитку прямо через открытое окно, прямо через клумбы и кустарник. Тарам и Сарат помчались следом.

Параскева с грустью посмотрела в спину улепетывающего во все лопатки мужа. Она была женщиной строгой, но умной. И прекрасно понимала, что селу без ведьмы придется очень туго. Раз мужчины ничего сделать не могут, придется за дело взяться женщинам. Жена головы быстро пробежала по селу и постучала в окна, сзывая хозяек на собрание на луг за огородами. Мужей дома не было, так что пришлось брать младенцев с собой. К тому же пришлось ждать бабку Рагнеду, старейшую жительницу села Хренодерки, преклонные лета которой не давали быстро передвигаться и неумолимо тянули к земле. Бабка прибыла только через полчаса, когда остальные женщины уже успели обсудить все немногочисленные местные сплетни. У кого коза сколько козлят приносит, и сколько молока на раздое можно с нее надоить. В какую пору лучше сажать морковь или репу, а когда выдирать хрен, чтобы он как можно дольше не беспокоил. Рагнеда появилась в сопровождении двух молодых внучек. Девочки споро расстелили на большом валуне кацавейку и усадили на нее бабку поудобнее. Собрание началось.

Первой выступила Параскева, разъяснив собранию ситуацию, сложившуюся с ведьмой. Все дружно заохали, заахали, загалдели.

— А мы, бабоньки, сами виноваты! — крикнула рыжая Алкефа, известная на селе красавица, бывшая замужем уже в третий раз.

Она была высока, с приятными округлостями и носила блузы с глубоким вырезом, приоткрывавшим соблазнительные окружности грудей. За ее юбку, отороченную кружевом, держалась маленькая рыженькая дочка.

— В чем же мы виновны?! — возмутились все разом.

Особенно громко кричали те селянки, чьи мужья зачастую слишком долго пялились в ее вырез.

— Так мы для ведьмы даже кота пожалели. А она девка молодая. Ей тоже женского счастья хочется.

Женщины взволнованно загалдели. Это как раз они понимали. Женского счастья хотелось всем. Матери с детьми невольно потрепали своих чад по макушкам или прижали младенцев к груди. Одинокую Светлолику стало жаль. Но жертвовать ради ее женского счастья своими сыновьями никому не хотелось.

— А ведь мы все ей обязаны своим счастьем, — гнула свое Алкефа.

— Чем это мы ей обязаны?! — загалдели собравшиеся.

— А как же. Из-за нее даже бабка Дорофея замуж вышла, — радостно продолжала рыжая похитительница мужских сердец.

Бабка Дорофея, которая с недавних пор ходила в молодых женах и на все вопросы о скоропалительном замужестве шепелявила: «Это я хожу плохо, а полежать за себя еще могу», — кокетливо захихикала.

— Да, бабоньки, — поддержала Алкефу Параскева. — Вспомните, как раньше было: мужчины старались жениться только в крайнем случае, и то, если пожаловаться жрецу на совращение, а теперь женщин расхватали, как горячие пирожки. Настал наш черед помочь ведьме обрести счастье. Если не сделаем этого сейчас, она может нас покинуть. Что тогда делать будем? Посевная на носу!

Все загудели. Помочь ведьме хотелось. Но кто должен пожертвовать своим чадом для лесной отшельницы? Одно дело сочувствовать и совсем другое — собственноручно отдать родное чадо на растерзание ведьме.