Гамаюн. Жизнь Александра Блока. - Орлов Владимир Николаевич - Страница 71

Самое удивительное, что этот сумасшедший документ Белый писал с благим намерением, чтобы в него «не вкралось ничто истеричное»

Парадоксальность поведения Белого состояла в том, что, вмешавшись в семейную жизнь Блока, пытаясь отнять у него жену и не преуспевая в этом, он искал сочувствия у того же Блока и обвинял его в душевной черствости, бесчеловечности. Вот извлечение из еще одного письма Белого (от 13 августа 1906 года), которое не было вскрыто Блоком: «Право, я удивляюсь, что ты меня не понимаешь. Ведь понять меня вовсе нетрудно: для этого нужно только быть человеком».

Белый пребывал в горячке. Один хорошо знавший его человек заметил, что вокруг него «то и дело заваривалась суматошная смесь действительности с бредом». В Дедове, у С.М.Соловьева, он вознамерился «уходить себя голодом», но, пойманный с поличным, «отложил голодовку». Перебравшись в Москву, он в течение целой недели безвылазно сидел в пустой квартире (мать была за границей), не снимая с себя дамской черной маски, – к ужасу кухарки Дарьи и к тайному удовольствию бесноватого Эллиса, забегавшего его проведать. Однажды раздается звонок, Белый в маске открывает дверь: оказывается, вернулась мать. Она так и села на чемодан.

Мотивы черной маски и красного домино прочно засели в сознании Белого. Распаляя себя, он воображал, как в этом наряде и с кинжалом в руке он предстает перед онемевшей Любовью Дмитриевной. Потом это откликнется в чеканных стихах:

Мотив кроваво-красного домино возникнет еще и в «Петербурге», в сценах с младшим Аблеуховым на Зимней канавке и на балу у Цукатовых.

Эллис «науськивает» Белого вызвать Блока на дуэль. Тот соглашается – и вот уже Эллис в потрепанном сюртучке и помятом котелке летит с вызовом в Шахматово.

Тут дело властно взяла в свои руки Любовь Дмитриевна. Эллис заявил, что должен говорить с Блоком с глазу на глаз, но она твердо ответила, что будет присутствовать, сбила официальный тон секунданта, усадила его обедать.

Вопрос был улажен за полчаса. Какая дуэль? «Просто Боря ужасно устал», ему нужно отдохнуть. И Эллис, переночевав в Шахматове, возвращается к Белому, чтобы доказать, что повода для поединка, в самом деле, как будто и нет и что Блок «очень хороший».

Белый сразу же решает: «Дуэли не быть!»

Двадцать четвертого августа Блоки возвращаются в Петербург, а через несколько дней, верный своей клятве, туда является Белый и поселяется все в тех же номерах на углу Караванной и Невского.

Блоки переезжают из Гренадерских казарм в свою первую собственную квартиру. Белому велено ждать приглашения.

Он ждет десять дней, боясь отлучиться из тесного темноватого номера, смахивающего на камеру одиночного заключения, выходит из себя, трижды пишет Блоку – и не получает ответа. Как-то на Манежной площади промелькнул Блок и словно бы его не заметил. Белому он показался оскорбительно холодным, надменным, злым, и таким «впаялся в память», чтобы потом отразиться в облике Николая Аполлоновича Аблеухова.

Наконец в начале сентября приносят сухую записку от Любови Дмитриевны. В ненастный, мглистый день, через Марсово поле, Троицкий мост, длинным Каменноостровским Белый идет на Лахтинскую.

После просторных и до блеска натертых комнат в Гренадерских казармах поразила теснота неказистой квартирки в доходном доме.

«В пышных, в неискренних выражениях Л.Д. объяснила: они пригласили меня для того лишь, чтоб твердо внушить мне – уехать в Москву». Блок молчал. Визит занял менее получаса.

Белый ушел в полном смятении. Опять туман, мгла, леденящий ветер, темная Нева, какие-то барки. В мемуарах он сильно драматизировал все, что происходило, но в эту бессонную ночь в самом деле помышлял о самоубийстве – хотел броситься в Неву с Троицкого моста; потом передумал – решил дождаться рассвета и утопиться с лодки, выехав на середину реки; написал прощальное письмо матери… Воспоминание об этой сентябрьской ночи несколько раз мелькает в «Петербурге».

Вдруг – ранним утром – стук в дверь: посыльный с запиской Любови Дмитриевны, на этот раз ласковой. Просит прийти сию же минуту. Очевидно, убитый вид Белого все же напугал Блоков.

Уже в десять утра он был на Лахтинской. Состоялся примирительный разговор. Все трое сообща решают, в течение года не нужно видеться – с тем чтобы потом попытаться встретиться «по-новому».

В тот же день Белый уезжает в Москву и вскоре оказывается в Мюнхене.

4

Как же держался при всем этом Блок?

В безнадежно запутавшихся отношениях с Белым он последовательно старался отделить личное от литературно-общественного. Положение его было тем более трудным, что к этому времени вполне выявились и все более обострялись его литературные разноречия с человеком, который оказался соперником в любви.

Лично к Белому, поверх всего, что их разделяло, он относился как к писателю замечательному, но человеку больному, в сущности невменяемому, которого нужно по возможности щадить. В августе 1906 года, в самый разгар истерических выходок Белого, получив его «клятву», о которой уже сказано, он писал ему с полной откровенностью: «Летом большей частью я совсем не думал о Тебе или думал со скукой и ненавистью. Все время все, что касалось Твоих отношений с Любой, было для меня непонятно и часто неважно. По поводу этого я не могу сказать ни слова, и часто этого для меня как будто и нет. По всей вероятности – чем беспокойнее Ты, – тем спокойнее теперь я. Так протекает все это для меня, и я нарочно пишу Тебе об этом, чтобы Ты знал, где я нахожусь относительно этого, и что я верю себе в этом».

Позиция, как видим, уклончивая. Однако на чем все-таки основывалось спокойствие Блока, его вера в себя? Конечно, на том, что Любовь Дмитриевна останется с ним.

В третью годовщину свадьбы, 17 августа 1906 года, он написал известное стихотворение «Ангел-хранитель», обращенное к жене (имеется автограф этого стихотворения, озаглавленный: «Любе»). Здесь сказано все: «Люба была „светлой невестой“, их связала „тайна и ночь“, но она отняла его тайну, она не любит того, что любит он; и пусть они не могут „согласно жить“, но все равно она ему в одном лице и сестра, и невеста, и дочь, и даже жена. Она на земле его ангел-хранитель, и – вопреки всему, что их разделяет, – они всегда должны быть вместе.

Между тем вскоре, в сентябрьской книжке нового журнала «Золотое руно», появляется образцово нелепый аллегорический рассказ Андрея Белого «Куст», написанный еще в мае и опрометчиво отданный в печать. Сам Белый впоследствии по справедливости охарактеризовал это произведение как «сплошную депрессию» и «бред».

В рассказе фигурирует Иванушка-дурачок – ранимое существо «с усталым сердцем», убежавшее с кафедры, с которой оно метало в толпу «динамитные слова», – убежавшее «в поля». Здесь он увидел колдовской куст, которому придано уродливо-человеческое обличье, отчасти напоминающее окарикатуренного Блока: «сухое лицо красноватое, корой – загаром – покрытое». Далее появляется красавица огородникова дочка – «лебедь» с «зеленым золотом волос», наделенная ведьмовской «ужасной прелестью». Ее держит при себе насильно и прячет от Иванушки колдовской куст, а она, оказывается, не более не менее как «душа» бедного Иванушки, охваченного «угаром страсти». Тот жалобно взывает: «Ты была бы, душа моя, со мною, кабы ворог давний не разлучил нас надолго». И хотя огородникова дочка отталкивает Иванушку, он вступает с дьявольским кустом в поединок, из которого не выходит победителем.