Двойной агент. Записки русского контрразведчика - Орлов Владимир Григорьевич - Страница 24

Эта троица ежедневно приносила кипу документов, которые они либо похищали в ЧК, либо фотографировали. Эти документы существенно помогали мне и позволяли освободить из тюрьмы десятки невинных жертв, а затем тайно переправить их за границу.

Исчезновение многих из этих бумаг, похоже, вызвало подозрение моих «коллег», и, поскольку мне снова предстояло вырвать из когтей советского правосудия нескольких офицеров царской армии, я инсценировал кражу со взломом в своем кабинете.

Я открыл все окна, предварительно разложив свои бумаги на столе. В одиннадцать часов вечера трое моих помощников влезли в окно, взяли все бумаги, до которых только могли добраться, и написали мелом на столе: «Будешь помнить матроса Володина, сволочь!»

Чтобы придать сцене больше правдоподобия, они взломали мой стол. В четыре часа утра они вынесли все похищенные документы, разорвали их на мелкие клочки и пустили по ветру.

Фамилия Володина появилась не вдруг. Я знал, что тремя днями раньше арестованный матрос по фамилии Володин бежал из тюрьмы, поэтому, чтобы подозрение пало на него, я договорился, что мои люди сделают на столе эту надпись.

Когда на следующее утро я пришел на службу, ко мне подбежал крайне взволнованный привратник и сообщил, что мой стол взломан и из него взято несколько важных документов. На место преступления были доставлены две собаки-ищейки, но они не могли взять след. Затем совершенно неожиданно они взяли след, который привел их к комнате привратника. Собаки набросились на его сына. Впоследствии выяснилось, что именно он первым обнаружил кражу и, выходя из кабинета, оставил на столе портсигар. Он, конечно же, ничего не брал. Мне пришлось, тем не менее, приложить немало усилий, чтобы добиться его освобождения.

Кстати, случай с ограблением моего кабинета вдохновил одного из моих соседей, председателя другой комиссии. Он воспользовался происшествием в своих интересах, заявив, что его кабинет тоже взломан и из него похищено 400 рублей, а также различные бумаги. На самом деле, как я вскоре узнал, деньги взял он сам.

Кроме основного задания по сбору информации у меня была еще одна задача — помогать беглецам, бывшим офицерам. Являясь председателем шестой комиссии по уголовным делам, я неоднократно клал в свою книгу приказов и распоряжений инструкции и паспорта, подписанные мной самим и моим делопроизводителем, то есть моей женой, согласно которым некий товарищ X. направлялся на станцию, расположенную за советской границей, для выявления контрабандистов. Документы эти, естественно, всегда попадали по назначению. Мы с женой тут были очень осторожны. Посылал я для выполнения своего поручения, как правило, только убежденных врагов большевизма, особенно тех, кому было необходимо как можно быстрее покинуть страну.

Таможенники на границе всегда были настроены к этим людям, имеющим столь щекотливое поручение, очень дружелюбно: они не обыскивали ни их, ни их багаж и разрешали пересекать границу без задержки.

Сначала беглецы не брали с собой ничего, что могло бы выдать их или меня. Инструкция моя ими выполнялась чрезвычайно строго. Но поскольку к перебежчикам на границе всегда относились без всяких подозрений, и многие, кому предстояло совершить этот путь, это знали, об элементарной осторожности попросту стали забывать. В свой багаж отбывающие стали класть дорогие для них реликвии: шпоры, эполеты, парадные мундиры и другие вещи, которые выдавали их с головой.

Однажды, когда я в следственной комнате суда допрашивал одного матроса, меня заставил вдруг насторожиться, казалось бы, совсем незначительный факт. Я заметил, что в суд вошли трое мужчин в шинелях. Собственно, то, что они были в шинелях, неудивительно, я и сам ходил в шинели и сапогах, носил бороду и очки в металлической оправе. А насторожило меня то, что на протяжении всего допроса один из этих троих пристально смотрел на меня.

Вдруг ко мне подошел служитель суда и сказал: «Пожалуйста, заканчивайте допрос. Здесь председатель ВЧК Дзержинский. Он хочет поговорить с вами».

Я был удивлен. Что нужно этому совершенно незнакомому мне человеку? Матроса увели, и человек, который так пристально наблюдал за мной, медленно подошел, по-прежнему не сводя с меня глаз. Я побледнел. Где я видел это лицо раньше?

Господи! Теперь я вспомнил. Он был моим подследственным, его судили в Варшаве до войны. Конечно, это был он. Я даже вспомнил его фамилию — Дзержинский. В какой-то момент я понял, что игра моя проиграна. Я в руках самого Дзержинского, главы всемогущей ЧК. Утешало меня лишь то, что за столь непродолжительный период моей «службы» Советам сделал я, как говорится, все, что мог, к чему меня обязывал долг русского офицера, помнящего о присяге царю и отечеству. Да, сокрушался я, стоя перед Дзержинским, игра моя действительно проиграна. Как утопающий, перед глазами которого проходит вся его жизнь, я за эти несколько секунд припомнил все те события, которые сводили нас вместе при различных обстоятельствах.

Дзержинский был сыном небогатого землевладельца, поместье которого находилось под Ковно. Когда ему исполнилось восемнадцать лет, он так страстно влюбился в свою сестру, что застрелил ее после ужасной сцены ревности. Потом он бежал в Москву. Там работал под вымышленным именем как простой чернорабочий. Накопив немного денег, чтобы учиться по вечерам, он отдался новой страсти. В 1905 году Дзержинский начал активно участвовать в революционном движении. Вскоре он стал руководителем политической оппозиции в Польше. Несмотря на то, что его политическая карьера возрастала, всегда старался оставаться в тени. Ведя аскетический образ жизни, Дзержинский, тем не менее, благодаря своей привлекательной внешности, умел лихо очаровывать хорошеньких женщин, увлекая их во всевозможные амурные приключения.

В 1912 году мне было поручено чрезвычайно секретное дело о подстрекательстве к мятежу. После обысков, произведенных во многих домах в Варшаве, я, в конце концов, оказался в доме школьной учительницы по фамилии Швентоховская. Сюда меня привело полученное мною анонимное письмо, но я быстро пришел к выводу, что меня направили по ложному следу, чтобы сбить с правильного пути.