Розы для возлюбленной - Кларк Мэри Хиггинс - Страница 62

— Мам, я должна тебя кое о чем спросить. Насчет того типа, которого папа защищает. Из того, что ты мне говорила, я поняла, что папа вряд ли выиграет дело. Правильно?

— Не выиграет, если те данные, что мы обнаружили, окажутся действительно достоверными.

— Папе это повредит?

— Ну, никто, конечно, особенно не любит проигрывать дела, но папе это не повредит. Я даже считаю, что, если Джимми Уикс окажется за решеткой, это будет самым удачным исходом дела для папы за всю его карьеру.

— Ты уверена, что это именно Уикс пытается меня напугать?

— Да, уверена. Поэтому, чем быстрее мы установим его связь со Сьюзен Реардон, тем скорее мы сможем лишить Уикса всяких причин пытаться пугать тебя или заставлять меня отказаться от дальнейшего расследования дела.

— Джоф ведь тоже адвокат, да?

— Да.

— А Джоф согласился бы когда-нибудь защищать такого человека, как Джимми Уикс?

— Нет, Робин. Я совершенно уверена, что он никогда бы не стал этого делать.

— Я тоже так думаю. Он не стал бы этого делать.

В половине десятого Керри вспомнила, что обещала позвонить Джонатану и Грейс и рассказать им о результатах своей встречи с доктором Смитом.

— Так ты считаешь, что он может сломаться и признать, что лгал на суде? — спросил Керри Джонатан, когда она сообщила ему основные итоги беседы с доктором.

— Да, такое мое мнение.

Грейс слушала их разговор, держа в руках вторую трубку телефона.

— А теперь, Джонатан, давай и мы сообщим Керри кое-что новенькое. Керри, сегодня я либо осуществила прекрасную детективную операцию, либо выставила себя на всеобщее осмеяние.

В воскресенье, беседуя с Джонатаном и Грейс у них дома, Керри не сочла нужным говорить что-либо о Джесоне Эрнотте, Джимми Уиксе и докторе Смите. Когда же теперь она услышала рассказ Грейс, то была довольна, что Гуверы не могут видеть потрясенное выражение ее лица.

Джесон Эрнотт! Друг, постоянно бывший рядом со Сьюзен Реардон. Человек, который, несмотря на всю свою видимую откровенность, показался Керри слишком продуманным в своих словах и жестах, слишком осторожным, чтобы говорить действительно правду. Если он и есть тот самый грабитель, если, согласно письму ФБР, он подозревается еще и в убийстве, о котором говорила ей когда-то Грейс, то как же тогда он вообще вписывается в головоломное расположение фигур на сцене, именовавшееся «делом об убийстве возлюбленной»?

84

Прогнав из своей квартиры Керри, доктор Смит еще долго сидел без движения. «Маньяк!» «Убийца!» «Лжец!!» Обвинения, которые Керри бросала ему, до сих пор заставляли доктора вздрагивать от возмущения и отвращения. Точно такие же чувства он испытывал, когда видел перед собой уродливое, некрасивое или израненное лицо. Он начинал прямо-таки дрожать от страстного желания это лицо изменить, поправить его, придать ему ту красоту, которую его руки могли творить из костей, мышц, из плоти людей.

В такие моменты ощущавшаяся доктором ярость, гнев могли быть направлены против, например, огня пожара, против несчастного случая, или же против неудачного сочетания генов, которые стали причиной уродства или травмы конкретного человека. Теперь же доктор испытывал ярость по отношению к молодой женщине, которая была тут только что и имела наглость так сурово осуждать его.

«Маньяк!..» Как посмела она так его обозвать. И лишь за то, что вид почти совершенной красоты, сотворенной его же собственными руками, доставлял ему удовольствие! Доктору захотелось вдруг заглянуть в будущее и узнать, не таким же ужасным образом и сама Барбара Томпкинс выразит ему вскоре свою благодарность. Он ведь мог дать ей, Барбаре, и совершенно иное лицо, кожа которого собиралась бы в морщины под глазами темными мешками, а ноздри зияли темными дырами.

А что, если действительно эта Макграт отведет Томпкинс в полицию, где Барбара согласится составить против него жалобу. Ведь Керри только что угрожала, что сделает это. И, скорее всего, так оно и выйдет на самом деле.

Она еще обозвала его убийцей. Убийцей! Неужели она и правда думает, что он мог убить Сьюзен? Чувство острой жалости вновь всколыхнулось в душе доктора, то самое чувство, которое он пережил, когда раз за разом звонил в дверь дочери в тот вечер, когда потом вдруг повернул ручку двери и обнаружил, что она не заперта.

Тогда он и увидел Сьюзен. Она лежала в коридоре, почти у самых его ног. Это была Сьюзен и одновременно — не она. Непонятное, незнакомое ему человеческое существо с искаженным лицом, выпученными, в крови, глазами, широко открытым ртом, вывалившимся оттуда языком. Это был вовсе не тот эталон женской красоты, который доктор когда-то создал.

Даже тело Сьюзен выглядело некрасивым, вывернутым, скрюченным. Ее левая нога была подвернута, каблук левой туфли буквально вонзался в правую икру. И везде были разбросаны эти красные розы — насмешливый дар, подношение в честь смерти.

Смит прекрасно помнил, как замер над мертвым телом дочери. При этом думал он о чем-то совершенно неуместном. Он думал, что точно так же чувствовал бы себя Микеланджело, если бы его взору предстала им же созданная «Пьета», разбитая, исковерканная так, как сделал это тот сумасшедший в соборе Святого Петра.

Доктор вспомнил тогда, стоя над телом дочери, как он отчитывал ее за то, что она не внемлет его предупреждениям. Она ведь и за Реардона вышла против воли отца.

— Подожди, не торопись, — умолял он ее тогда. — Он недостаточно хорош для тебя.

— Если тебя одного слушать, — крикнула она в ответ, — то я вообще никогда не найду того, кто был бы достоин меня.

Ему пришлось потом сносить то, как они со Скипом смотрели друг на друга, как пожимали руки друг другу, как сидели, прижавшись друг к другу на диване. Терпел он и то, как порой Сьюзен усаживалась на колени к Скипу, устроившемуся в большом глубоком кресле. В такой позе доктор часто заставал их, когда подглядывал по вечерам с улицы через окно гостиной.

Сносить такое было для доктора тяжело. Но еще тяжелее для него оказалось, что со временем Сьюзен наскучил семейный покой и она стала все чаще интересоваться другими мужчинами. Никто из этих мужчин не был ее достоин. И тем не менее Сьюзен стала приходить к отцу и упрашивать его, говоря: «Чарлз, ну пожалуйста, скажи Скипу, что это ты купил мне вот это… и это… и это тоже…»

Иногда она так говорила ему:

— Доктор, почему вы так расстроены? Вы же сами говорили мне, что я должна отвеселиться за все мои невеселые годы в прошлом. Вот этим я, собственно, и занимаюсь. А Скип, он слишком много работает. С ним мне не бывает весело. Ты же тоже рискуешь, когда оперируешь? Я такая же, как ты. Я тоже рискую. И помните, доктор Чарлз, вы ведь добрый папа, великодушный отец.

За этим обычно следовал совсем недочерний поцелуй. Она явно заигрывала с ним, будучи уверена и в своей власти над ним, и в его терпимости к ее выходкам.

Убийца? Нет, это Скип — убийца! Стоя над телом дочери, Смит сразу понял, что именно произошло. Неотесанный муженек заявился домой, застал супругу за расстановкой цветов, полученных от другого мужчины, и пришел в ярость. «Так же, как пришел бы в ярость на его месте я», — подумал Смит. Так он подумал тогда, стоя над телом дочери. И тут взгляд его упал на присланную с цветами карточку, наполовину скрытую телом Сьюзен.

Продолжая стоять над телом Сьюзен, Смит и придумал, что и как должно будет произойти впоследствии. Скипа могут посчитать ревнивцем-мужем, и присяжные на суде вполне будут способны прийти к заключению, что он убил свою жену в приступе сильных чувств. Если это произойдет именно так, то Скип сможет отделаться очень легким приговором. Или его могут вообще оправдать.

«Я этого не допущу», — поклялся доктор над телом дочери. Решив это, он закрыл глаза, чтобы не смотреть на страшное, искаженное лицо убитой. С закрытыми глазами он вновь видел лицо той, прежней красавицы Сьюзен. «Я этого не допущу, Сьюзен, обещаю тебе!»

Выполнить это обещание оказалось делом довольно простым. Достаточно было взять с собой записку, которая была прислана вместе с букетом роз, потом отправиться домой и ждать неизбежного звонка с извещением о смерти дочери.