Бубновый валет - Орлов Владимир Викторович - Страница 24

– Мне неизвестно ни о каком расположении ко мне Ахметьева… – сказал я.

– Нам известно о расположении к вам Ахметьева, – прервал меня Сергей Александрович. – И не спорьте. Он даже ищет сближения с вами. Может, оттого, что вы историк. Или по иной причине. Глебу Аскольдовичу поручают чрезвычайной важности дела, а что у него истинно на душе…

– Это не ко мне. Вы ошиблись. Это не ко мне. – Я стал пыхтеть. Необходимые слова не являлись ко мне. Я чуть было не произнес: “У меня уши заложены”, но сообразил, что смогу притянуть неприятности к Башкатову. Сказал, стараясь успокоить себя:

– Это на самом деле не ко мне. Извините, Сергей Александрович, я не хотел вас обидеть. Но меня не угадали. Полагаю, что в продолжении разговора нет смысла.

Я встал.

– Подождите, Куделин, – сказал Сергей Александрович. – Я не закончил разговор.

– Но я закончил разговор, – сказал я.

– Сядьте! – приказал собеседователь. – Разговор с вами не окончен.

Я был намерен чуть ли не дверью хлопнуть, но, сам себе делаясь противным, послушно присел. Мне было дадено уразуметь, что разговор с гражданином Куделиным вел не улыбчивый Сергей Александрович Кочеров, а вело государство. Или хотя бы существенная составляющая государства. Уже прозвучало “нам известно” вместо чуть ли не вежливо-литературного “известно”. Я вовсе не хотел обижать государство. Я захотел сейчас же выказать свое благоговение перед государством и государственными составляющими. Было бы печально, если бы меня признали заблудшим сыном. Или недостойным подданным. Я себя таким не считал. Или и впрямь мое пребывание в Бюро Проверки было постыдным укрывательством от забот Отечества?

– Я понимаю вашу озабоченность… – Я сразу же сообразил, что употреблением частного имени “Сергей Александрович” я сниму пафос своего заявления. – Это и моя озабоченность. – Тотчас же и добавил:

– Это не для меня… Не могу… Я постараюсь быть полезным стране каким-нибудь иным способом…

– Ну ладно, более не буду вас уговаривать, – устало сказал Кочеров. – Возможно, вас и вправду не угадали… Вы ведь не курите, Куделин, уже двенадцать лет…

– Да, не курю, – сказал я.

– И не курите. А я закурю, с вашего позволения.

И он закурил. С моего позволения.

Возможно, он и на самом деле устал от возни с олухами и социальными ленивцами вроде меня. Кого еще приводили сегодня в заманный кабинет и какие предложения делались им?

– Вы упрямец, Куделин, – протянул Сергей Александрович. – Упрямец…

– Не переношу, когда пытаются лезть мне в душу, – не выдержал я.

– А ловцы-то человеков, они не лезли, что ли, в людские души, если считали это целесообразным? Те самые ловцы человеков, что вызывают ваше почитание… И вы не правы или не столь тонкочувствительны, не замечая, что Ахметьев к вам душевно расположен. А ведь он был намерен просить вас стать его секундантом. Были бы вы рядом с ним, возможно, смогли бы упредить какой-нибудь его ложный шаг. Впрочем, Глеб Аскольдович – неплохой стрелок… Он бывал на охотах с людьми… видными… и ему доверяющими, скажем так… Правда, там птицы и звери подобранные, но все же…

– Да это же чушь несусветная! – искренне воскликнул я. – Какая еще может быть в наши дни дуэль!

– Согласен с вами, – кивнул Сергей Александрович. – Чушь несусветная! Однако же… Но ничего серьезного не случится… Не должно… Даже и без вашего, Василий Николаевич, участия…

Он замолчал. И я сидел молча, занятый мыслями о дурацкой дуэли Ахметьева с поганцем Миханчишиным. Но почему же дурацкой? И почему – поганцем? Его назвали подлецом, и он посчитал необходимым ответить на оскорбление. Но не будет дуэли…

– А номер-то вашей солонки пятьдесят седьмой, – произнес Сергей Александрович в задумчивости.

Он не спрашивал, но я будто бы был обязан ответить на его вопрос, и я пробормотал старательно:

– Да, номер моей солонки пятьдесят седьмой…

Он посмотрел на меня словно бы с удивлением:

– Нет, я это просто так… Без всякой сверхзадачи… Нет, нет, уговаривать я вас более не буду. Не беспокойтесь. Посчитайте, что бормашина выключена… Сейчас я докурю сигарету и отпущу вас…

Однако он закурил вторую сигарету.

– Вот ведь можно пофантазировать, – помолчав, произнес он чуть ли не мечтательно. – Или скажем, выстроить предположения… Может, вам это неизвестно, но мне-то ведомо… Сколько людей, которые вовсе не вынюхивали что-то, не подслушивали, а потом ябедничали, а просто – хотя бы и раз, но доказывали действием верность долгу, своему народу и Родине, причем действие это необязательно совершалось бы среди своих, а где-нибудь в дальней командировке с поручением, сколько этих людей поощрялось потом… скажем, судьбой. И служебные дороги становились скоростными, и всякие житейские блага открывались, и возникали путешествия во всякие Италии, Аргентины и Палестины, причем частые… Каково? Так ведь и учитель истории с нищенской зарплатой может стать, не сразу, конечно, а доказав, директором знаменитого музея или архива с важнейшими документами. Это верное продвижение… Ваши, Василий Николаевич, тяготы с жильем мгновенно бы решились. За границу вы ни разу не ездили, а разве это хорошо? Нет, это я так, выстраиваю предположения…

– Своим жильем я доволен, – сказал я угрюмо.

– Вы лжете по поводу жилья!

– Своим жильем я доволен, – повторил я. – Что касается путешествий, то я домосед и люблю пешие прогулки по Москве. К продвижению охоты не имею.

– Вот, значит, как, Куделин! – встал Сергей Александрович. – Ты уже и губы кривишь! Стало быть, разговор, и я, и мы тебе противны?

И я встал.

– Против вас, – сказал я, – и против тех, кого вы называете “мы”, я ничего не имею. Теоретически я вас уважаю. Но содержанием разговора стала купля-продажа, а такой разговор мне действительно противен.

– Да кто ты такой! – Сергей Александрович кричал, злясь. – Чтоб из-за тебя стали торговаться! Пустышка! Мокрица! Трус ко всему прочему!

– Что есть, то есть, – согласился я. – Но не вам унижать меня сомнениями в верности Родине.

"Зачем я завожу его? – соображал я. – Он и так, дай ему шашку в руки, порубал бы меня. Что я-то хорохорюсь? А что он кричит на меня?”