Эльфы, топор и все остальное - Шепельский Евгений Александрович - Страница 23

Это сказала Крессинда. Ну вот, начинается: не дай бог, если под вашим началом в походе окажется семейная пара, или пара любовников. Один стоит за другого горой, прямо ужас какой-то.

Поймав довольный взгляд бывшего напарника, я смолчал.

Проклятый поход! Что-что? А, я это уже говорил.

В воротной арке царил первородный хаос из повозок, телег, паланкинов, тягловой скотины (включая троллей и огров) и массы народу. Но нам удалось протиснуться внутрь, правда, я здорово поработал локтями и костылем и оскользнулся на коровьей лепешке.

Зря я переусердствовал с беременностью. В городе вообще не было стражи. Все служивые были на поле Хотта. Сатрап или его присные не препятствовали бегству населения, и это говорило о многом. Если вкратце — у власти были импотентные слабаки.

— Да, ничего так… — протянула Крессинда, оглянувшись по сторонам.

— В базарный день бывает и погуще, — откликнулся я, раздвигая толпу костылем.

Перед походом в город я надругался над щетиной посредством одного из мечей Гхашш, а что касается одежды — во Фрайторе она была унифицирована для низших сословий, и окрашена, преимущественно, в блеклые темные тона, чуть более светлые у горожан, и совсем уж мрачные — у крестьян, — то пригодились тряпки, которые Закипающий Чайник собрал с людей своего поселка. Одежда была грязна и воняла сивухой, но бутсурт моар, имея опыт отсидки во фрайторской темнице, лично подобрал мне костюм без насекомых. Я засунул брезгливость куда подальше и переоделся. На лоб надвинул шляпу, Большой Костыль обвязал тряпками, чтобы скрыть его истинное назначение (было бы странно, если бы горожанин богобоязненной Сэлиджии разгуливал по улицам с обломком двуручника).

Крессинда, как гномша, могла наплевать на правила. На ней была потертая накидка, подвязанная ее же поясом с бляшками, кожаные штаны и сапоги с голенищами по колени. Молот и кинжал занимали свое законное место.

Вообще, моему отряду следовало обновить гардероб, большей частью утерянный из-за проделок шаграутта. Но это — после, после.

Мы двигались против течения. Я был зол. Вместо того, чтобы заняться освобождением своей женщины, я должен идти за врачом для умирающего наследника империи. Долг, мать его… Кодекс варваров Джарси… Ненавижу!

Монго был плох. И когда я говорю «плох», это значит, что его жизнь повисла на нити не толще паутины. Его тело распухло, кожа покраснела, он уже не приходил в себя и дышал с такими хрипами, что, казалось, внутри тела грызется пара медведей. Имоен смотрела за ним… Что бы я без нее делал.

Остатки отряда дожидались нас неподалеку от города, в лощине, заросшей осинами и кустарником. Скареди по-прежнему хворал на ногу, Альбо — на голову. А Монго умирал. Все было замечательно. Все было чудесно. Все было отлично!

Я размышлял, стоит ли вообще идти (гм, ковылять) к Оракулу, даже если наследничек выживет. Один из команды двинулся рассудком, а в «Полнолунии» мне было сказано, что ответ на вопрос должны услышать все представители Альянса. Но какой прок в слове сумасшедшего, а?

И что, во имя всех демонов ада, они хотят узнать?

Ладно.

Растрясусь с делами — устрою допрос с пристрастием.

Ах да, сразу после того, как отшлепаю Виджи! В конце концов, варвар я или не варвар? Бешеный Топор я или не Бешеный Топор? Э-э, нет, топор я пропил. Теперь я — Бешеный Безтопор, так верней.

В городе звонили храмовые колокола, на высокой истеричной ноте завывали фанфары. Синий кадильный дым стлался по мостовой. Из распахнутых дверей храмов неслись звуки молебнов, а на ступенях прихода, посвященного Горму Омфалосу, шустрый малый в малиновой ризе колотил деревянным молотом о медное било. Нам попадались испуганные клирики всех форм и расцветок — как разжиревшие павлины в толпе серых мышек. Если помните, я уже говорил, что во Фрайторе все боги ходили под Чозом Двурогим, поэтому дородность священников и вычурность их одеяний были тем значимей, чем выше в пантеоне находился бог. Служители Чоза выглядели наиболее представительными.

— Они идут! — вдруг донеслось из толпы.

— Они уже на краю Хотта!

— Да-да, Мариклий видел с колокольни! Огромное войско, а с ним маги!

Черт… Это паника, но, может быть, и правда. Если это правда — времени у нас почти нет.

Неплохо зная город, я вел гномшу вверх, в сторону зажиточного квартала, примыкавшего к Синьории. Вот и базарная площадь. Владельцы лавок, дико озираясь, грузили товар на подводы. Те, кому не досталось упряжных волов, лошадей и осликов, бросали скарб на ручные тележки.

Черт, только бы успеть… Грэмби Бэггер пуглив, как кролик. Если он уже подался в бега, мы у разбитого корыта: иных врачей в Сэлиджии я не знаю, и нет времени выяснять и искать, и как искать в этом хаосе, скажите на милость?

В центре площади на насыпном холме высились три ряда столбов, при виде которых я сразу вспомнил городище Закипающего Чайника. На каждом столбе сверху была прикреплена табличка: «Откупной столб под покровительством церкви Чоза Двурогого и лично архипрелата Багдбора!» Сейчас возле столбов томилось штук пять баранов, прочих, судя по обрывкам цепей, расклепали и увели в бега ушлые горожане. А почему бы и нет? Стража все равно не смотрит. О да, служители Чоза таки сделали то, о чем в мое время — ну, в смысле, в то время, когда я отсиживал свое во фрайторской темнице — только ходили слухи. Откупные столбы с прикованными к ним баранами. У каждого на груди табличка, извещающая, за что именно этот баран несет наказание. Как же просто и легко искупить свою вину, если у тебя есть деньги на Откупной столб!

— Йок! — сказала Крессинда, нацелившись взглядом на табличку, гласившую, что баран совершил изнасилование дочери харчевника. Баран, увидев гномшу, что-то завопил дурным голосом.

— Это баран искупления, — сказал я. — Главное — деньги идут на украшение храмов и на служения во славу Чоза и прочего пантеона. Все хорошо. Все чудесно. Так и надо.

Мы миновали площадь. На ступеньках харчевни «У Семеона абсолютно трезвого», которая, как гласила табличка, находилась под особым покровительством вольных баронов и лично барона Кракелюра, валялся вусмерть пьяный горожанин.

— Йок! — сказала Крессинда.

— Тут сухой закон, — напомнил я. — Все хорошо. Все чудесно. Так и надо.

Из «Культурного и беспитейного заведения Вампора» (особое покровительство рыцарей Храма Чоза и лично гроссмейстера ордена Аерамина А. О. Фаерано) работники выносили и грузили на тачку знакомые мне бочонки.

В «Питейном доме повышенной трезвости» (особое покровительство церкви Чоза и лично архипрелата Багдбора), судя по воплям, выносящимся из окон, шла пьяная драка. Ну-ну. Еще немного, и город — испуганный, лишенный стражи — утонет в вакханалиях. Тут-то и пригодятся Большой Костыль да молот Крессинды. А вот Откупные столбы горожанам не помогут.

Зажиточный квартал встретил нас тишиной. Под высокими стенами скользили подозрительные тени. Кажется, богатые горожане бежали первыми, отдав дома на откуп мародерам.

Стену особняка Грэмби Бэггера украшала душеспасительная надпись: «Боги любят тебя!» Надпись была жирно перечеркнута углем, а снизу виднелась корявая добавка: «Шиш!» В свете того, что я узнал от богини, цену этой надписи, действительно, можно было исчислить в одном кукише.

— Смотри по сторонам, — велел я Крессинде.

На воротах обиталища Грэмби висела скромная табличка «Лечу всё». Как-то я предложил Грэмби шутки ради сменить надпись на «Лечу перхоть, делаю аборты», но старый гномочеловек не понимал юмора. «Во-первых, аборты у нас запрещены, — заявил он. — Во-вторых, все и так знают, что я их делаю».

Вообще-то, он лечил и знать, и местных бандитов, ну и варваров Джарси, если те случались проездом, тоже.

В воротах зияла щель. У меня екнуло сердце: уехал, а воры уже шуруют внутри! Я мигнул Крессинде, взял костыль наизготовку и ворвался внутрь.

Похоже, я опоздал.

18

— Тролль! — вскричала Крессинда.