У птенцов подрастают крылья - Скребицкий Георгий Алексеевич - Страница 76

Второе действие оказалось просто потрясающее. Когда раздвинулся занавес, все в зале ахнули, потом не выдержали, послышались громкие, восторженные рукоплескания и крики: «Молодец, Сережа!»

Действительно, перед нами было чудо. Даже трудно поверить, что это декорация. Скорее, можно было подумать, что раздвинулась задняя стена здания, и мы увидели из Замоскворечья Кремль с его набережной, стенами и соборами. Яркий солнечный свет озарял это зрелище. Было, очевидно, еще раннее утро, так как от реки поднимались беловатые струйки тумана и вся панорама была как бы задернута легкой прозрачной дымкой.

Не зря, значит, потрудились девушки, когда вязали огромную, во всю сцену, сетку из голубоватых шелковых ниток. Настоящий получился туман, лучше и не придумаешь.

А на переднем плане сцены громоздились опрокинутые ящики, какие-то мешки, тюки. Это были баррикады, за которыми засели рабочие-революционеры. Они бесстрашно сражались с неприятелем, превосходящим их и численностью и вооружением.

Все было очень здорово, совсем по-настоящему. Особенно, когда началась на сцене пальба, в зрительном зале поднялся такой переполох, будто со сцены палили прямо в публику. Пугались, конечно, девушки, и вовсе не потому, что им действительно было страшно, а чтобы кавалеры их успокаивали.

По-настоящему перепугалась, пожалуй, одна только тетка Дарья.

Как грянул на сцене первый залп, как ухватились кто за голову, кто за грудь и попадали первые раненые, тут тетка Дарья вскочила со стула и на весь зал завопила:

— Ой батюшки, да что ж это деется!

Напрасно мама пыталась ее успокоить, втолковать, что это понарошку, а в действительности никто никого не убил. Тетка Дарья и слушать не хотела.

— Да где ж милиция-то?! — шумела она. — Что же милиция такие дела допускает, опять друг другу пальцы поотобьют. — Дарья вспомнила о бунте приказчиков и решила, что здесь творится что-то подобное.

Успокоилась она только тогда, когда все раненые и убитые вышли на сцену и раскланялись публике.

— Ну слава те господи, никто никого не покалечил, — удовлетворенно сказала она.

Третье действие было очень печальное. Революционера Сергея Благовещенского тяжело ранили на баррикадах. Но друзьям все же удалось под обстрелом, рискуя жизнью, перенести его в ту самую комнату, где жил его друг, тоже революционер, Ваня Благовещенский. Эта комната была уже представлена во второй картине первого действия; в ней происходило тайное совещание рабочих накануне восстания.

А теперь тяжело раненный Сергей Благовещенский умирал здесь среди своих друзей и брал с них клятву, что они продолжат дело революции.

И тут вдруг в комнату ворвалась полиция. Ее привел негодяй-провокатор Петя Кононов.

Глядя на это возмутительное предательство, публика прямо кипела от негодования.

— Вот гад-то, — не выдержала Дарья, глядя на подлеца Петьку Кононова, а каким тихоней всегда прикидывается!

— Как бы еще не вздули его после спектакля… — тихонько сказал Михалыч.

— И стоит вздуть за такие дела, — охотно, согласилась Дарья.

Смерть революционера и тут же полиция, обыск, аресты — на все это было действительно тяжело смотреть.

Видимо, по пьесе все дело происходило уже под вечер, потому что на сцене стало быстро темнеть, и вдруг сделалось совсем темно.

Зал замер, ожидая какого-то нового сценического эффекта: взрыва, грозы… Может, это черная туча нависла над домом или кто-то нарочно заткнул окна и сейчас, распахнув дверь, явится на выручку к попавшим в беду.

На сцене действительно вспыхнул электрический фонарик. Его держал в руках Сергей Благовещенский. Он уже не умирал, а стоял на авансцене.

— Товарищи! — громко и отчетливо сказал он, обращаясь к публике. — Погасло электричество, наверное, движок не работает. Посидите несколько минут в темноте, я сбегаю на станцию, всё налажу.

Луч фонарика метнулся по сцене, и мы вновь погрузились в непроглядную тьму. В разных углах послышался сдержанный писк, визг и женский смех.

— Да тише вы, ишь разыгрались! — раздались отдельные голоса.

Писк и визг сразу прекратились.

Неожиданно сцена осветилась, но осветилась совсем иначе — внесли две большие керосиновые лампы и поставили по углам.

— Так-то надежнее будет, — одобрил кто-то из публики.

— Электричество, оно, конечно, куда блистательнее, — вмешался другой голос, — оно всему совсем иной облик придает. Да только надёжа на него больно плоха. Молния — это молния и есть, блеснула и угасла. Керосин, вестимо, надежнее, это дело рук человеческих, дело обжитое, проверенное.

— Ты еще лучину сюда притащи, — встрял в разговор чей-то ехидный голосок. — Лучина, она еще надежнее керосина, самое древнее освещение.

— Дурак ты, и только, — перебил первый басовитый голос, — от лучины чад идет, и свету в ней очень мало. Одна видимость. Керосин — дело совсем иное…

Говоривший не успел как следует развить свою мысль насчет преимущества керосина перед лучимой, потому что на сцене неожиданно вспыхнул электрический свет. Из-за занавеса появились чьи-то руки и убрали керосиновые лампы. Действие пошло своим ходом.

Правда, неожиданная заминка с освещением перебила настроение публики, а кроме того, все стали опасаться, как бы опять не погасло…

Но техника на этот раз оказалась на высоте. Электричество хоть и подмигивало несколько раз, но больше не гасло. Сергей Благовещенский благополучно «умер», а полиция уже заканчивала свое черное дело — арестовала и надела на всех обитателей каморки наручники, хотела уже вести всех в тюрьму. Но в последний момент дверь распахнулась, и в помещение ворвалась целая толпа вооруженных рабочих. Наручники с арестованных были сняты и тут же надеты на самих жандармов. А главного предателя — Петьку Кононова — тут же, прямо на сцене, Миша Благовещенский заколол кинжалом. И, наступив на него ногой, крикнул: «Смерть предателям!»

— Уж это больно жестоко, — не одобрила тетка Дарья. — Коли злодей он, накажи, в морду ему дай, а уж ногами топтать — это совсем ни к чему.

Возражать ей никто не стал. Занавес задернулся, в зале вспыхнул свет, и на авансцену вышли все участники спектакля; вышли веселые, улыбающиеся, фужно держа за руки один другого. В самом центре гояли рядышком два «заклятых врага» — Сергей Благовещенский и Петя Кононов. Они улыбались публике и друг другу и тоже держались за руки.

— Помирились, значит, — обрадовалась тетка Дарья. — Это самое хорошее. Чего зря друг на друга петухами наскакивать? Помирились, и слава богу.

После спектакля вся публика вышла в фойе, зал проветривали, убрали все стулья, лавки. Стулья вынесли за сцену, а лавки нагородили одну на другую в самом конце зала.

В общем, помещение освободили для танцев. Теперь на сцене приготовили места для участников струнного оркестра, а сбоку поставили еще пианино.

— Слышнее будет, — пояснил кто-то из устроителей.

Отдохнув от зрелища и размявшись немножко в фойе, публика вернулась в зал. Мы уселись на сцене на свои места кто с мандолиной, кто с балалайкой, кто с гитарой… Миша Благовещенский засел за пианино, ему ведь все равно было, на каком инструменте играть, — на всех он умел.

Занавес раздвинулся, и со сцены полились в зал томительные звуки вальса «Все для тебя, дорогая».

Под эти звуки робко, нерешительно заскользили первые пары, потом все больше, больше, и вот уже сплошной цветной вихрь закружился, по залу.

Я с гитарой сидел сбоку оркестра и старался различить среди танцующих своих знакомых. Вот Сережа с Тоней. Как ловко у них получается и как свободно держатся, прямо будто у себя дома! Сережа что-то говорит, Тоня кивает головой, смеется. Ах, как бы и мне хотелось быть там и так же ловко кружиться по залу под эти грустные и в то же время такие подмывающие звуки.

А вот и Соня. Ну конечно, со своим Игорем. И тоже смеются, разговаривают. Вот Соня высвободила руку, поправила волосы… Теперь уж я, не отрывая глаз, смотрел только на эту пару.