У птенцов подрастают крылья - Скребицкий Георгий Алексеевич - Страница 68

Что же она ответит? Я сидел как к смерти приговоренный. Неужели совсем ничего не скажет? Тогда возьму и убегу, и навсегда. «Зачем я все это сказал, теперь все пропало!» В отчаянии я взглянул на Соню.

Она сидела опустив голову и прутиком шевелила опавшие листья.

— Соня, почему вы молчите?

— Я думаю, — тихонько сказала она.

— О чем?

— О том, что вы мне сказали.

— Соня, я больше не буду. Я думал, так надо… Сережа тоже Тоне сказал, что…

— И вы мне очень нравитесь, — неожиданно перебила меня Соня.

— Не может быть! — не то с радостью, не то с отчаянием выпалил я.

— Как не может быть? Почему же?!

— Потому, потому… Нет, это правда? Вы не смеетесь? Перекреститесь!

Вот теперь Соня действительно звонко рассмеялась.

— Какой вы забавный, как маленький!

Нет, я теперь был не маленький, да и не большой, вернее, меня совсем уже не было, я стал совсем не я: простой смертный человек не может быть так счастлив!

И вдруг после всех этих страшных мгновений и мгновений восторга мне захотелось говорить о чем-то совсем простом, чтобы запрятать куда-то подальше в глубину души свое необыкновенное счастье.

— А мы еще сходим в лес за грибами? — вдруг ни с того ни с сего спросил я.

Но Соня не удивилась. Она сразу все поняла.

— Конечно, сходим. Теперь-то уж обязательно сходим.

И это «теперь-то», оно как бы провело незримую черту между всем, что было до сегодня, и тем необыкновенным, что сейчас только свершилось и что будет в дальнейшем.

— Обязательно сходим! — повторила Соня. — Опять будем вместе белые собирать, и вы опять будете плохо видеть… — Соня ласково заглянула мне в лицо. — Вы думаете, я глупенькая? Я сразу все поняла и очень радовалась, что вы такой…

— Какой — такой?

— Ну, такой… заботливый, хороший.

Я хороший, заботливый! И Соня сама говорит мне все это. Нет, после такого счастья нужно бежать домой, а то просто сердце не выдержит, даже страшно: вдруг что-нибудь да испортит все?

И это Соня тоже поняла без слов. Она встала и протянула мне руку.

— Пошли, а то уже поздно. Мне дома попадет.

— Пошли, пошли, — даже с радостью согласился я.

И мы отправились в обратный путь по тем же самым темным, шуршащим листвой аллеям, по которым так недавно шли сюда, к этой теперь на всю жизнь памятной мне скамейке.

Но разве это были те же аллеи? Тогда они казались мне мрачными, даже немного жутковатыми. А вот теперь, несмотря на ночное время, сразу все посветлели, засеребрились.

— Смотрите, луна выглянула, — сказала Соня. — Вот хорошо!

Да разве это от луны? Я уверен: и без нее все равно было бы так же светло — светло, потому что по этой аллее идет Соня, идет, освещая счастьем наш путь.

— Корни торчат, — сказала Соня, — как бы не упасть. — И она взяла меня под руку.

Мы вышли из сада на улицу. Здесь уже не было на дороге никаких корней, но Соня как будто забыла взять свою руку. Так мы и дошли до ее дома.

Прощаясь, я вдруг расхрабрился и сказал:

— Соня, я хочу вас об одном попросить. Только, если это вам неприятно, скажите сразу.

— Да о чем?

— Соня, давайте говорить друг другу «ты», хорошо? А то теперь как-то даже странно!

— Да, да, конечно! — сразу согласилась Соня. — Я и сама хотела вам, то есть тебе, это предложить.

— Правда! Значит, будем теперь говорить друг другу «ты»! Соня, прощай, а то ветрено, еще простудишься.

— Не простужусь, не бойся, — ответила она.

Я повернулся, хотел уже бежать домой.

— Юра! — вдруг окликнула Соня.

Я остановился:

— Ты что?

Соня подбежала ко мне.

— Послушай… — тоном заговорщика проговорила она, — у вас в саду есть яблоня. Очень сладкие яблоки. Сережа недавно Тоне приносил и меня угощал. Принеси мне.

— Обязательно принесу, целый мешок нарву, — обрадовался я.

— Ну, мешок-то ни к чему, — рассмеялась Соня, — мне их не на продажу. В карман возьми и принеси. Ну, прощай теперь.

— Прощай! — ответил я и что есть духу понесся домой.

«Как хорошо, как все хорошо!» — повторял я, улыбаясь собственным мыслям. Завтра же залезу на яблоню, выберу самые красивые, краснобокие и… И вдруг неожиданная мысль: «А можно ли их сейчас ссть? Ведь они еще не совсем созрели. Правда, мы сами едим, но то сами, а то Соня. Ну как у нее живот заболит, еще дизентерия будет. Заболеет и умрет. И это натворил все я, я сам своими дурацкими яблоками! Но как же теперь быть? Не принести нельзя: еще подумает, что я для нее пожалел. А принесешь — чаболеет, умрет… Мне уже начало казаться, что именно от этих незрелых яблок должно случиться что-то роковое, ужасное. Ах я дурак, дурак, зачем сразу не сказал, не предупредил?! Вот что сделаю, — решил я, — нарву их много-много, полные карманы, чтобы не подумала, что я жалею, что я жадный. Принесу и при ней же всё выброшу прямо в реку или в канаву какую-нибудь. Она сразу поймет, что для ее же пользы».

Это решение меня успокоило. Домой я прибежал очень счастливый. Сережа еще не спал, читал, лежа и постели.

— Там в столовой тебе ужин оставили, — сказал он мне.

— Не хочу — какой там ужин!..

Сережа вопросительно взглянул на меня и сразу все понял:

— Объяснился? — Я кивнул.

— Ну и как она?

Я опять кивнул и тихо проговорил:

— То же самое.

— Ну, поздравляю. Видишь, как все здорово! — искренне радуясь моему счастью, сказал Сережа и, лукаво подмигнув, добавил: — Поцеловались, значит?

— Нет.

— То есть как — нет? — в свою очередь, спросил Сережа.

И по его тону я почувствовал, что совершил какой-то непоправимый поступок. Значит, нужно было поцеловать Соню. А я об этом и не подумал, даже в голову не пришло. Так хорошо все было, больше ничего и не нужно. А теперь все пропало. Как я теперь ей на глаза покажусь? И поправить нельзя: нельзя же вдруг ни с того ни с сего подойти и поцеловать. Это, мол, я за вчерашнее. Какой позор! Я вспомнил про яблоки — к чему они? Наверное, Соня сейчас рассказывает Тоне, какой я нескладный, и обе смеются.

— Ты что это вдруг раскис? — изумился Сережа. — Такой бравый вошел и сразу завял?

— Голова болит, — нехотя ответил я.

— Ну, это бывает после переживаний, — сказал Сережа. — Ложись спать, уже поздно. Вот видишь, как все хорошо получилось! — еще раз сказал он, гася лампу и поворачиваясь носом к стене.

Я даже не понял, что это он сказал, правду или в насмешку. Хотел спросить про поцелуй, да не решился — еще высмеет. Ах, Сережа, Сережа! Он прямо родился затем, чтобы отравлять мне лучшие минуты жизни.

Я посмотрел на Сережу. Мой мучитель уже мирно спал, конечно и не предполагая, какую рану нанес он мне в самое сердце.

НА РЕКЕ

Следующие два дня прошли в мучительном неведении. Тоня и Соня были чем-то заняты и не могли прийти вечером в городской сад. Но на второй день Сережа все-таки ухитрился где-то «случайно» встретить Тоню на одну минутку, и она сказала, что завтра они с Соней освободятся и предлагают пораньше, прямо после обеда, идти на речку ловить рыбу, встречать «бабье лето».

Действительно, погода, несмотря на конец августа, стояла чудесная — солнечная, жаркая. Наступила пора листопада, а тут еще засуха помогла, лист посыпался с деревьев сплошным сухим дождем. Просто невозможно было глаз оторвать от золотистых шапок старых берез. Они стояли неподвижно, будто нарисованные на синем прозрачном небе, и с них непрерывно, поблескивая на солнце, падали и падали один за другим увядшие желтые листья. Земля под березами была вся будто в золоте, даже поблескивала слегка, отражая солнце.

С самого утра мы с Сережей наладили удочки и накопали червей.

Не без страха за Сонино здоровье я все же нарвал в саду яблок. Как бы невзначай спросил Сережу:

— Ты этими Тоню угощал?

Он ответил утвердительно.

— А ты не думаешь, что от них заболеть можно? Ведь они еще не очень зрелые.

— Ничего не случится, — уверенно сказал Сережа. — Ну, в крайнем случае, лишний раз пробегутся, беда не велика.