Смело мы в бой пойдем… - Авраменко Александр Михайлович - Страница 9

Капитан Всеволод Соколов. Испания. 1936 год

Вечером я опять сижу около своего танка. Длинный, кровавый день снова проходит перед глазами…

Мы едва успеваем отрыть второй окоп, как «томми» кидаются на нас словно бесноватые. Мы поливаем их свинцом из трех пулеметов разом, но они все лезут. Они шагают как автоматы, и мне уже начинает казаться, что это идут не живые люди, а неодушевленные механизмы для убийства. Но вот Шрамм умудряется очередью из своего маузера срезать офицера, и атака захлебывается.

Мы смотрим друг на друга. Я вижу, как блестят глаза у мальчика, который только что выдержал свой первый бой. Он переводит взгляд на мой «иконостас». Глаза загораются еще ярче.

— Герр майор, а за что Вы получили своего «Георгия»?

Ох, парень, что же тебе отвечать? Ведь правде ты даже не поверишь…

Соратники-партийцы из военной комиссии залопатили меня в Казань, на ускоренные курсы офицеров-танкистов. А через два месяца я уже маньчжурские поля осваивал. Там тогда второй танковый батальон стоял. Рота «фольмеров», две роты «Фиатов» и рота наших путиловских «эмэсок». А я при этом батальоне — начальник подвоза горючего.

Через восемь месяцев начались бои на КВЖД. Мы и двигались под командой его превосходительства генерала от инфантерии Слащева преподать китайской сволочи урок хороших манер.

Из двух Казанских месяцев я, пожалуй, хорошо усвоил только одно: снабжение должно быть к танкам поближе. И в первом же бою полез со своими полуторками только что не в затылок танкам. И попался. Китайцы пропустили танки, а меня как прижали пулеметами. Хорошо хоть конвойная казачья полусотня была при двух пулеметах, а то взяли бы меня вместе с водителями и механиками тепленькими. Вахмистр казачий и оборону наладил, и присоветовал, как грузовозы от огня уберечь. В фанзы их загнать! Одним словом, спас он и меня и всю роту снабжения. Только самого его убили. Уже под самый конец, мы полдня держались, к ночи нас танкачи выручили. Вот под вечер его и убило. А меня соратник Кольцов, наш батальонный командир к награде представил. «За умелую организацию обороны, за проявленные мужество и героизм при отражении атак превосходящих сил противника и за спасение материальной части». Я ему честно сказал, не меня надо награждать, а покойного вахмистра Шелехова. А он мне говорит, что скромность, мол, украшает истинно православного человека, и он горд тем, что соратник его в первую очередь о боевых товарищах заботится, а не о собственной славе. Вот и представил к «Георгию»… А на представлении георгиевских кавалеров генералу Слащеву, у меня конь взбесился. Да я до этого верхом отродясь не сидел. Я вообще не казак, а инженер! На площади конь вперед прыгнул, а меня как словно огнем по груди обожгло, точно оса великанская в грудь ужалила.

В госпитале очнулся — военврач, тоже из соратников, при орденах, ласково так говорит: «Что ж, это ты соратник, не стрелял? Лозунги — лозунгами, а надо все-таки и разумным быть…» Интересное дело, думаю, а в кого я должен был стрелять? В коня, что ли?

Хотел я ему это сказать, да вышло только что-то вроде «немхум». А доктор так тихо: «Да понимаю, что не мог, что не успевал. Я ж так ворчу, что б на будущее ты таких стрелков раньше замечал, чтоб не грудью своей генерала прикрывать, а из табельного оружия врага класть». Вот так и выяснилось, что коняга мой, ретивый не в меру, вынес меня из строя как раз под выстрел японца-диверсанта, который генерала Слащева убить пытался. Вышло вроде, я заметил гада в последний момент, да и генерала собой прикрыл. Сам Слащев потом ко мне приходил в лазарет. Портсигар свой именной подарил, серебряный, с вензелем самого Лавра Георгиевича…

Вот так и вышел я героем из этой маньчжурской компании. Как раз к революции из лазарета выписался. Внеочередное звание штабс-капитана, «Георгий» и «Владимир» с мечами…

— За Манчжурию, Шрамм, за КВЖД.

Мальчик выжидательно смотрит на меня, но, поняв, что рассказа о подвигах не будет, обиженно сопит и отворачивается. Потом ему становится не до обид: «томми» опять идут в атаку.

После того, как мы отражаем четвертую попытку британцев ликвидировать нас, обер-лейтенант уже ничего не спрашивает. Он обводит мутным взглядом поле боя (правильнее сказать — поле бойни) и, согнувшись в три погибели, мучительно блюет пустым желудком…

Обер-лейтенант Макс Шрамм. Осадное сидение. Испания. 1936 год

Когда я блевать кончил, майор мне фляжку с водкой в руки сунул и выпить заставил, а потом своего башнёра, горе-радиста к ребятам на позиции с фляжкой отправил. А мне серьезно так говорит: сверху, мол, крови не видно, привык ты, Макс, сверху на всё глядеть, а грязь и кровь военная только снизу видна, с земли… ну не буду же я ему объяснять, что меня в первом же боевом вылете сбили, стыдно всё-таки…

Очередная атака легче прошла, а может — водка подействовала, и меня отпустило, хотя кто его знает. Скорее всего уже притерпелся. И когда из своего маузера какому-то усатому пулю в лоб всадил, а она тому мозги через затылок вынесла, то уже нормально было. Привычно как-то. А Сева молодец! Просто великолепный офицер, знающий. Не зря он моих бойцов заставил отсечную позицию между холмиками выкопать, мы там столько этих идиотов положили, что даже ручейки потекли, красные. Из крови. Начало они из под груд разорваного мяса брали. Вперемежку с амуницией. А те лимонники, что в танкетке сидели, даже и выскочить не успели, вон, до сих пор палёным воняет, и привкус во рту сладкий какой-то. Тьфу! Но угомонились вроде… Уже час, как не лезут. Может, обедают? Ого! Время-то к ужину… Сколько же мы, интересно, накрошили? Думаю, человек двести точно уложили, если не больше, да две танкетки, о! Вон кто-то шевелиться, сейчас я его… нет, ну какая же классная штука этот маузер! Точнёхонько в глаз, даже каску сорвало. Ого… А что это там жужжит вдалеке? Наши идут, вон на плоскостях молнии чёрные в белом круге… А машины какие-то новые… Я таких ещё не видел, да это же… Ага, герр майор сразу узнал, ещё бы — как всегда: их работа, наш мотор, СБЮ-2. Новейшая разработка. Семьсот кило бомб, три МГ оборонительного вооружения, да скоростёнка — почти четыреста восемьдесят в час. Куда там моему восемьдесят шестому с ним тягаться. И истребители сопровождения, наши «Мессершмиты-109» и «И-16», сейчас они кому-то дадут прикурить… Эй, панцерманн! Смотри, «Кертисс» горит! И хорошо горит… Так… Пилот выбросился… сейчас я его… Готов! Матерь Божья! Это же что они творят то? Этот «Девуатин» вообще в клочья, только плоскости в разные стороны… Чего? Опять лезут? Подвинься, панцер, дай-ка мне пулемёт, я им покажу, как стреляет верный член НСДАП… А что это там с тыла? Наши, говоришь? Ага, точно! Вон и «Т-II» разведывательные спешат, и «двадцать шестые» карабкаются…

В общем, выручили нас русские партайгеноссе. Как и обещали. Только первые панцеры до нас добрались, как сразу запихали в машину, и в тыл. А там… Пришёл я в себя уже в родной казарме, на своём аэродроме. Голова — как будто её свинцом залили, а рядом взвод механиков поставили, и они её, бедную, кувалдами рихтуют. Потрогал, вроде целая, не расколотая. Стал вспоминать, что после освобождения было, но только до четвёртого стакана дошёл, всё, больше ничего не помню. Это мне уже потом сказали, что я встал, чтобы ответный тост сказать, да прямо на спину и рухнул. От избытка эмоций развезло сразу… Ну, поднялся я кое-как, пошёл себя в порядок приводить, в умывальную, да дневального свободного за кофе отправил в столовую. А как глянул на себя в зеркало, тогда сразу понятно стало, почему он на меня с таким ужасом смотрел… Фонарь мой уже вообще-то сходить стал, но когда синее обрамление на натурально зелёной помятой роже… Смотрится, конечно, жутковато, если честно, то никогда ещё таким себя не видел. Умылся я, побрился, пошёл, форму сменил, а то меня как привезли, грязного да потного, так и положили на койку. Тут и кофе мой подоспел, горячий, крепкий. Глотаю, и чувствую, как сразу опять нормальным человеком становлюсь. Красота просто! Допил, значит, тут дневальный мне почтительно так докладывает, мол, командир наш, лично генерал-майор Хуго Шперрле осведомлялся о моём состоянии, и просил явиться к нему после завтрака. Мне прям неудобно стало, глядь на часы — какой там завтрак, давно уже обед прошёл! Подхватился я, и бегом в штаб, а там дым столбом, только посуда звенит, да песни льются из всех окон: к нашим командир русских добровольцев приехал, сам генерал-лейтенант Врангель, вместе со штабом. Увидали меня, сразу прямо в лоб и выдали, что представили они, корпус «Витязь», меня вместе с Севой к высокому их ордену, Николая Чудотворца, за подвиг наш героический, что мы от республиканцев отбивались. И что положили противника для ровного счёта сто семьдесят человек да две танкетки, а лошадей и вовсе, не сосчитать. И так мне интересно стало, это же где они столько мертвецов нашли на этом поле? Наверное, всех, кого при прорыве положили, нам на счёт записали… Тут главный летун с нашей германской стороны встал, сам фон Рихтгофен, и в ответном слове ещё масла на бутерброд намазал, толстым слоем таким: мол, мы, от лица командования легиона «Кондор» представляем обоих героев наших к Германскому Ордену, а в придачу — Золотой Испанский крест с мечами. Экипажи же наши, с обеих сторон, соответственно, Кресты Ордена заслуг Германского Орла пятой степени, и медали «За боевые заслуги». Причём вручать награды героям, то есть нам, будут соответственно статусу орденов в Москве и в Берлине. Лично Верховный Правитель, Александр Павлович Кутепов, и фюрер наш, Адольф Гитлер. Правда, подождать придётся, целых три месяца. До октября тридцать седьмого, одна тысяча девятьсот. Но это ерунда. И подносят тут они стакан, чтобы, значит, обмыл я, согласно русскому обычаю, награды и счастливое избавление от гибели неминучей. Глянул я на этот стакан, посмотрел, как там шампанское плещется, и так мне, как бы покультурней выразиться, плохо стало, и отказаться нельзя… руку протянул, все-таки, и выпил. Хорошо, что какая-то добрая душа мне кусок соленого хамона в руку сунула, а то бы там бы сразу и всё назад… меня всего передёрнуло, но чувствую, что легчает мне. На глазах. Тут Врангель поднялся, подошёл ко мне и руку пожал, крепко так, по плечу похлопал. Следом остальная свита потянулась, ну и наши, соответственно, а мне всё лучше и лучше становиться, гляжу, кое-кто уже поплыл перед глазами, землю, гады, раскачивать начали… Хорошо, заметил кто-то, что я поплыл, мигнул, увели меня… Одним словом, из госпиталя меня только через неделю выпустили, с диагнозом: алкогольное отравление на почве лёгкой контузии. С той поры закаялся с русскими пить столько, сколько они пьют. Лучше сразу пистолет достать и застрелиться, проще будет. И мучаться не будешь так сильно, и голове не так плохо!