Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Стихотворения и поэмы. Дневник

Ахмадулина Белла Ахатовна

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Стихотворения и поэмы. Дневник - Ахмадулина Белла Ахатовна - Страница 36

Изменить размер шрифта:

«За что мне всё это? Февральской теплыни подарки…»

Андрею Вознесенскому

За что мне всё это? Февральской теплыни подарки,

поблажки небес: то прилив, то отлив снегопада.

То гляну в окно: белизна без единой помарки,

то сумерки выросли, словно растения сада.

Как этого мало, и входит мой гость ненаглядный.

Какой ты нарядный, а мог оборванцем скитаться.

Ты сердцу приходишься братом, а зренью – наградой.

О, дай мне бедою с твоею звездой расквитаться.

Я – баловень чей-то, и не остается оружья

ума, когда в дар принимаю твой дар драгоценный.

Входи, моя радость. Ну, что же ты медлишь, Андрюша,

в прихожей, как будто в последних потёмках за сценой?

Стекло о стекло, лоб о губы, а ложки – о плошки.

Не слишком ли это? Нельзя ли поменьше, поплоше?

Боюсь, что так много. Ненадобно больше, о Боже.

Но ты расточитель, вот книга в зеленой обложке.

Собрат досточтимый, люблю твою новую книгу,

еще не читая, лаская ладонями глянец.

Я в нежную зелень проникну и в суть ее вникну.

Как всё – зеленеет – куда ни шагнешь и ни глянешь.

Люблю, что живу, что сиденье на ветхом диване

гостей неизбывных его обрекло на разруху.

Люблю всех, кто жив. Только не расставаться давайте,

сквозь слёзы смотреть и нижайше дивиться друг другу.

1975

Памяти Лены Д.

– Лену Д. Вы не помните? – Лену?

Нет, не помню. Но вижу: вдали

кряжист памятник павшим за Плевну.

Нянчит детство и застит аллею

грузный траур часовни-вдовы.

Мусор таянья. Март. Маросейка.

От войны уцелевший народ

и о Плевне вздохнёт милосердно

в изначалье Ильинского сквера

у прозрачных Ильинских ворот.

– Вы учились с ней в школе. – Вкруг школы

завихренье Покровских чащоб,

отрешенных задворков трущобы,

ветер с Яузы, прозвищ трещотки

бередит и касается щёк.

– Лена Д. не забыла Вас. – Лена?

К моему забытью причтены,

если прямо – Варварка, то слева —

липы лета, кирпичность стены.

Близь китайщины, рдяность, родимость,

тарабарских времён имена.

– Что же Лена? – Она отравилась.

Десять лет, как она умерла.

– Нет! Вы вторите чьей-то ошибке!

Кто допустит до яда реторт

расточающий блики улыбки

привередливо маленький рот?

Вижу девочку в платьице синем,

в черном фартуке. Очи – в очках

трагедийны, огромны. Что с ними

станет, знать бы заране. Но как —

хитроумных, бесхитростных, хитрых,

простодушных, не любящих средь —

яда где раздобыть? – Лена – химик.

Лютость жизни – и кроткая смерть.

Вижу: Леной любим Менделеев.

Мною тоже, но я-то простак.

Ямб – мой сладостный яд меж деревьев

возле школы. Аргентум – пустяк.

Не пустуют пустыни. Толпится

здесь и там безутешный народ.

Строен сон: совершенна таблица

Менделеева. Аурум близко

родствен многим умам и рукам.

Всё пустое, что алчно, безлико.

Лены лик мне воспеть бы, но как?

1975

«Стихотворения чудный театр…»

Стихотворения чудный театр,

нежься и кутайся в бархат дремотный.

Я – ни при чем, это занят работой

чуждых божеств несравненный талант.

Я – лишь простак, что извне приглашен

для сотворенья стороннего действа.

Я не хочу! Но меж звездами где-то

грозную палочку взял дирижер.

Стихотворения чудный театр,

нам ли решать, что сегодня сыграем?

Глух к наставленьям и недосягаем

в музыку нашу влюбленный тиран.

Что он диктует? И есть ли навес —

нас упасти от любви его лютой?

Как помыкает безграмотной лютней

безукоризненный гений небес!

Стихотворения чудный театр,

некого спрашивать: вместо ответа —

му́ка, когда раздирают отверстья

труб – для рыданья и губ – для тирад.

Кончено! Лампы огня не таят.

Вольно! Прощаюсь с божественным игом.

Вкратце – всей жизнью и смертью – разыгран

стихотворения чудный театр.

1975

Запоздалый ответ Пабло Неруде

Коль впрямь качнулась и упала

его хранящая звезда,

откуда эта весть от Пабло

и весть моя ему – куда?

С каких вершин светло и странно

он озирает белый свет?

Мы все прекрасны несказанно,

пока на нас глядит поэт.

Вовек мне не бывать такою,

как в сумерках того кафе,

воспетых чудною строкою,

столь благосклонною ко мне.

Да было ль в самом деле это?

Но мы, когда отражены

в сияющих зрачках поэта,

равны тому, чем быть должны.

1975

Анне Каландадзе

Как мило всё было, как странно.

Луна восходила, и Анна

печалилась и говорила:

– Как странно всё это, как мило. —

В деревьях вблизи ипподрома —

случайная сень ресторана.

Веселье людей. И природа:

луна, и деревья, и Анна.

Вот мы – соучастники сборищ.

Вот Анна – сообщник природы,

всего, с чем вовеки не споришь,

лишь смотришь – мгновенья и годы.

У трав, у луны, у тумана

и малого нет недостатка.

И я понимаю, что Анна —

явленье того же порядка.

Но если вблизи ипподрома,

но если в саду ресторана

и Анна, хотя и продрогла,

смеется так мило и странно,

я стану резвей и развязней

и вымолвлю тост неизбежный:

– Ах, Анна, я прелести вашей

такой почитатель прилежный.

Позвольте спросить вас: а разве

ваш стих – не такая ж загадка,

как встреча Куры и Арагви

близ Мцхета во время заката?

Как эти прекрасные реки

слились для иного значенья,

так вашей единственной речи

нерасторжимы теченья.

В ней чудно слова уцелели,

сколь есть их у Грузии милой,

и раньше – до Свети-Цховели,

и дальше – за нашей могилой.

Но, Анна, вот сад ресторана,

веселье вблизи ипподрома,

и слышно, как ржет неустанно

коней неусыпная дрёма.

Вы, Анна, – ребенок и витязь,

вы – маленький стебель бесстрашный,

но, Анна, клянитесь, клянитесь,

что прежде вы не были в хашной! —

И Анна клялась и смеялась,

смеялась и клятву давала:

– Зарёй, затевающей алость,

клянусь, что еще не бывала! —

О жизнь, я люблю твою сущность:

луну, и деревья, и Анну,

и Анны смятенье и ужас,

когда подступали к духану.

Слагала душа потаенно

свой шелест, в награду за это

присутствие Галактиона

равнялось избытку рассвета,

не то чтобы видимо зренью,

но очевидно для сердца,

и слышалось: – Есмь я и рею

вот здесь, у открытого среза

скалы и домов, что нависли

над бездной Куры близ Метехи.

Люблю ваши детские мысли

и ваши простые утехи. —

И я помышляла: покуда

соседом той тени не стану,

дай, жизнь, отслужить твое чудо,

ту ночь, и то утро, и Анну…

1975