Соболя - Фраерман Рувим Исаевич - Страница 15

Я поздоровался.

— Здравствуйте, — ответил он и приложил руку к шлему.

— Что это вы читаете? — спросил я.

Он ответил:

— Читаю руководство, как пасти в ночном стадо.

— Руководство? — удивился я и с любопытством посмотрел на пастуха.

— Вы, наверное, курсант, на практике здесь? — спросил я.

— Нет, я уж напрактиковался. Теперь — пастух, тут вот, в Полковском колхозе.

— Как пастух?

— Так просто пастух, стадо пасу, и все, — сказал он.

Но всей своей аккуратной фигурой, одеждой и речью он так мало походил на пастуха, что я спросил его:

— А не скучно вам на этой работе?

Он не ответил. И по лицу его было видно, что вопрос мой не понравился ему.

Он снял кнут с плеча и с силой взмахнул им. Резкий звук прокатился по лугу. Две коровы, бродившие у загороженного поля, дружно бросились в сторону. Собачка затрусила к ним, но потом, раздумав, вернулась обратно.

— Много у вас коров? — спросил я, все же стараясь завязать разговор.

— Много. С одной только колхозной фермы тридцать. И еще хозяйские, — сказал пастух и вдруг горячо, как бы сердясь, добавил: — Пастух, говорите вы! Что ж такое пастух? Думаете, как раньше бобыля какого-нибудь пошлют. Не-е-т, — с торжеством протянул он, — такого теперь не пошлют! Что он понимал? Ничего! А я каждую скотину понимаю. Я каждую траву знаю. Я ботанику Флерова читал.

И, как неожиданно он рассердился, так же неожиданно замолчал.

Потом медленно свернул цыгарку и продолжал:

— Вот вы спрашиваете, не скучно ли на этой работе, а я вам скажу: подружился с коровами, как с людьми. Такое я наблюдаю между ними, что вы не поверите. Вон видите ту черную, с одним рогом, которая к загородке бежит? До чего вредный характер у скотины! Вы думаете, чего она бежит? Травы не нашла? Нет! Зависть ее мучает. Все ей кажется, где другие коровы щиплют, там трава лучше. Так и бегает весь день. Сама плохо ест и другим мешает. Хоть к дереву ее привязывай.

Я рассмеялся.

— Вы не смейтесь, я правду говорю.

Мы замолчали. Стадо паслось в тишине, и мне казалось, что кто-то с частыми вздохами безустали стрижет и стрижет траву.

Вдруг пастух с беспокойством огляделся по сторонам. Собачка тоже вскочила.

Только сейчас я хорошо разглядел ее. Маленькая, с ободранными боками, она казалась жалкой. На животе ее виднелись рубцы. Но желтые с блеском глаза из-под нависшей шерсти проницательно смотрели на пастуха.

— Где же Лысуха? — тихо с укором спросил он.

Собачка посмотрела в сторону леса и без лая бросилась бежать. Ее тело на сухих, жилистых ножках легко переносилось через бугорки, поросшие лисохвостом и белым клевером. Вскоре далеко в лесу раздался ее тонкий и нервный голос.

— Неужели она приведет корову? — недоверчиво спросил я.

— А то как же? Хоть за двадцать километров приведет, — ответил пастух. — Нам за нее сто рублей денег и три мешка муки давали, — ласково добавил он.

— Но почему она такая облезлая? Больна, что ли?

— Нет, — неохотно ответил пастух. — Это она человека спасала.

— Кого? Вас? — живо спросил я.

— Нет.

Мальчик отвернулся, прищурил глаза, и было видно, что не хотелось ему вспоминать о собачке. Он поморщился и вдруг неожиданно сказал:

— Я ведь беспризорный был.

Я столько знал и слышал о беспризорных, ставших учеными, писателями, инженерами, что не удивился бы, увидя их на стройке, на профессорской кафедре. Но здесь, на лугу, с кнутом, с собачкой, лающей на коров, это мне показалось удивительным.

— Любопытная история, — сказал я.

— В том-то и дело, что истории никакой не было.

— Но все же? — настойчиво допытывался я. И, должно быть, так много любопытства было на моем лице и так ласков был вечер, что захотелось поговорить и пастуху.

Он сорвал сладкую травинку пырея, пожевал ее и начал неохотно:

— Что же тут рассказывать? Интереса мало. Был я беспризорный, и на покражу ловчей меня не было. И не было у мужиков под руками такого камня, который бы за мной не летал.

— Да, собачка. Что ж она, собачка? — продолжал он тихо, вдумчиво, будто говорил сам с собой. — Долго я красть не переставал. Потом замечаю, будто мужики подобрели: бить меня меньше стали. С чего бы это, думаю? Сытей, что ли, живут? Однажды, как поспели на колхозных огородах помидоры, разбежалось нас из колонии человек десять. Дали знать в милицию. Устроили облаву, и поймал меня пастух Лысовой. Сам вызвался милиции помогать. Сейчас я у него на квартире живу. А тогда он мне врагом показался.

— Что ж это ты, — говорит, — злой травой растешь?

Вырвался я и кричу ему:

— Погоди, я тебе еще покажу злую траву!

И стал он меня с тех пор бояться.

Пастух снял шлём, подставил голову под вечерний холодеющий воздух, поднял рукою со лба тонкие черные волосы и продолжал:

— Лежу это я раз в пшенице — опять из колонии убежал — и грызу, как тушканчик, зерно. А пшеница уже поспела. Новоселовский колхоз косить начал. Время было, как сейчас, перед закатом. Слышу кончили работу косилки. Бригады по дороге прошли. Тихо стало кругом. Вдруг почудилось мне, будто кто-то по пшенице ходит. Нашарил я камень — как его туда занесло, сам не пойму — и приподнялся чуть-чуть. Гляжу — дрохва. Птица такая. Вы ее не знаете, А мне она по Дону, по Кубани хорошо знакома. Зовут ее там дудаком. Еще я маленький был, а ею очень интересовался. Хорошая птица. Прилег я опять и удивляюсь: откуда тут, под Курском, дрохва и как она меня не заметила? Знаю, что птица пугливая, за километр к себе не подпустит. Сама она громадная, весом с барана, а голова куриная, только под бородой косички. Ах, думаю, милая, что ж это ты тут делаешь? А она клюнет что-то и отпустит, клюнет и отпустит. Слышу — мышь пискнула. Ага, значит, это ее она долбит… Хорошо, думаю. Потом суслик свистнул. Она — суслика. Раз стукнет, и конец — не свистит больше. И так при мне штук десять их прикончила. А ходит по пшенице, точно по стеклу, ни одного зерна из колоса не выбьет. Вот удивительно! Хотел я подтянуться поближе, но слышу: заметила — побежала. Я за ней. Из пшеницы ей сразу не подняться — тяжелая, разбег нужен. Выбежала она к самым новоселовским косилкам и пустилась прямиком по жнивью. Потом повернула вправо, влево — ветра ищет взлететь. А ветра нет. Распустила крылья, хвост двадцатиперый, намахала себе ветра малость и поднялась кое-как. А я стою и камень в руках держу. Откуда тут, думаю, дрохва? Не ее это места. Птица она степная, наша донская птица. В чем причина? Повернулся я и потихоньку пошел вдоль жнивья и все думаю про дрохву. С одного края солнце в пшеницу садится, с другого встает над пшеницей звезда. Гляжу я по сторонам — простор, такой простор, какой любит стрепет да дрохва. И тут я догадался. Боится дрохва межи — по ней человек ходит. А как межи не стало, дрохва и сюда пришла. Вот как, думаю, коллективизация-то повернулась.

Все меняется… Только я не меняюсь! Только я! Иду босой, рваный, ноги себе ободрал о жнивье. И один камень у меня в руке, а другой — на сердце. И вечер-то такой выдался, степной, синий, — точно ворон.

Кончилась пшеница, начались луга, и совсем стемнело; так вот с камнем я и вошел по пояс в росу.

Слышу, коровы траву режут, комары поют. Близко речка. Над оврагом ветлы росли. И знаю я: у этих ветел всегда пастухи ночуют. Подобрался я ближе к оврагу, вижу: огонек в ямке чуть тлеет, и сидит у огня Лысовой этот, голову в дым сует, от комаров спасается; с ним собачка, тоже в дым лезет. Забила себе нос, ничего не чует. Гляжу я на пастуха. Камня из рук не выпускаю, вот, думаю, случай, а злости уж той нет. Все дрохва из головы не выходит. Но вспомнил я тут, как он меня за шиворот держал, и нацелился камнем. Однако, бросить не успел. Собачка вдруг как кинется! Хотела, должно быть, на меня, да бывает, видно, и у собак промах — так на угли животом и легла. Вот оно что, — в раздумье закончил пастух.

Он замолчал, шумно вздохнул, покрутил головой, словно дивясь своему собственному рассказу. В это время тонкий лай собачки раздался в лесу совсем рядом. Послышался топот среди молодых дубков, и на опушку, где торчали из земли широкие листья ландышей, рос горицвет и ветреница, выбежала мышастого цвета корова. Вымя ее грузно раскачивалось. А собачка с тихим визгом примчалась к пастуху. Она дрожала от возбуждения. Пастух поднял ее и, покачав на руках, как ребенка, зашагал с ней взад и вперед.