Война мага. Том 3: Эндшпиль - Перумов Ник - Страница 24

Посыльные вскоре вернулись.

– Творит какую-то волшбу, – бесстрастно доложил Вольный. – Сидит перед кристаллом. Не отвечает. Словно бы ничего и не слышит. Но чары плетутся, мой Император.

Правитель Мельина досадливо махнул рукой.

– Так я и знал. «Сидит перед кристаллом». И, быть может, просидит так до вечера. Ладно, оставим пока. Клавдий?

– Их не остановить, – спокойно проговорил в ответ проконсул. Он не трусил, не паниковал и не преувеличивал – он просто сообщал очередной факт, имеющий непосредственное отношение к порученному ему делу.

– Сежес? – повернулся Император к волшебнице.

Чародейка застыла, низко опустил голову и раскинув руки. Губы её беззвучно шевелились, и повелитель Мельина ощутил чувствительный, но незримый толчок – она готовила наступающим свой собственный сюрприз.

Секунда, другая – Сежес вскинула на Императора заполненные чистым пламенем зрачки.

– Омм, – тихо проговорила она, словно давая команду.

Радуга знала множество видов истребительного волшебства. Правда, по большей части эти чары просто повторяли действие обычного человеческого оружия: творились взрывающиеся огненные шары и разящие молнии, пронзающие ледяные копья и стрелы, давящие каменные глыбы. Случалось, земля расступалась под ногами атакующих, поглощая их ненасытной пастью; следует, однако, заметить, что на Ягодной гряде баронам и их присным не помогло никакое чародейство, имперские легионы торжествовали победу. Она далась Императору дорогой ценой, но всё же то была победа, ещё одна победа меча над магией.

Сейчас Сежес превзошла саму себя. Не принадлежа к огненному Арку, владея только открытой для всех прочих Орденов магией пламени, она (вместе с остальными её чародеями) заставила вспыхнуть сам воздух.

Палисады содрогнулись от пронёсшегося магического удара. Там, где только что земля терялась под сплошным ковром рогатых воинов Разлома, от края до края холмистой гряды пролегла сплошная полоса огня шириной в половину полёта стрелы. Горело всё – земля, камни, древки вонзившихся в плоть козлоногих копий, пылали и наконечники копий, глубоко в кровоточащих ранах; заполненный телами ров полыхнул, словно до краёв налитый огненосным земляным маслом.

Легионеры первых рядов невольно отшатнулись, закрывая локтями лица. От страшного жара грозили вот-вот заняться брёвна частокола, и кое-кто поспешил опрокинуть на них заготовленные котлы с водой.

Несколько мгновений имперское войско молчало, поражённое зрелищем… а потом разразилось ликующим кличем. Ничто не могло выжить в этой огненной купели; пламя бушевало, пожирая даже вековечный камень.

И Император невольно подумал, какая судьба ждала бы его легионы подле башни Кутула, обернись против них мощь, хотя бы вполовину той, что была явлена ему сегодня.

Однако козлоногим потребовалось лишь несколько мгновений, чтобы преодолеть эту новую преграду. Из пламенной стены вырвался один рогатый силуэт, за ним ещё, ещё и ещё; они горели сами, горели и падали, сделав лишь несколько шагов, однако валящие за ними следом пробегали уже большее расстояние. Победные крики на гребне палисада поутихли, легионеры вновь пустили в ход пилумы и короткие дротики.

«Словно кто-то вдвинул гребёнку в пламя», – отрешённо подумал Император, наблюдая, как дымные дорожки, остававшиеся за каждым из прорвавшихся сквозь огонь козлоногих, стремительно сливались, образуя сплошную завесу. Правитель Мельина покосился на Сежес – чародейка шаталась, едва удерживаясь на ногах, вытянутая рука тряслась, скрючившиеся пальцы точно пытались ухватить, сжать и раздавать что-то невидимое.

Император кивком указал Кер-Тинору на волшебницу. Капитану Вольных большего не требовалось – двое стражей разом выросли по бокам у Сежес, почтительно поддерживая её под локотки.

Чародейка даже не повернула головы. Подбородок её трясся всё сильнее и сильнее, точно у самых древних старух; из уголка губ потянулись струйки слюны.

Но огонь пылал по-прежнему, и козлоногие платили тысячами своих, сгоравших в разожжённом волшебницей пламени. Несмотря ни на что, многие прорывались сквозь завесу, однако частокола достигали уже порядком прореженные ряды; живой ковёр изодрало, никакого сравнения с тем, что творилось перед яростно-багряным занавесом.

Пробившихся к палисаду козлоногих покрывала гарь, рыжеватая шерсть обгорела, однако никто из них словно и не чувствовал ожогов, не помогал соратнику сбить огонь, скажем, со спины или загривка. Выжившие в полном молчании бросились вверх по склону, откуда им навстречу продолжала свистеть колючая стальная стая.

Пилумы, копья, дротики, стрелы, арбалетные болты, камни катапульт собирали сейчас обильную жатву. Одно рогатое тело валилось на другое, сверху громоздилось третье, об откинутую лапу, обезображенную огнём, спотыкались четвёртое и пятое, а потом в кучу со всего размаха врезалось шестое, только для того, чтобы грудью поймать железный наконечник, навылет пробивающий плоть.

Однако, несмотря на все усилия Сежес, пламенная завеса мало-помалу опадала. Шеренга за шеренгой, козлоногие маршировали прямо в огонь, втаптывая рыжие языки пламени в землю бесчисленными тупыми копытами. Всё больше и больше рогатых бестий пробивалось сквозь истребительную преграду, всё гуще и гуще валились их тела на склоны; выкованная человеческими руками сталь пела короткую убийственную песнь смерти, собирая небывалую жатву; наверное, даже на Берегу Черепов не творилось ничего подобного. Тогда люди тоже шли прямо на стрелы Дану, не обращая внимания на упавших; однако они шли побеждать, а не умирать. Они могли оставить в мелкой прибрежной воде половину изначально переплывших Внутренние Моря; половину, может, даже три четверти, однако оставшаяся четверть должна была дать (и дала) жизнь новым поколениям, а потому «победить и погибнуть все» люди не могли.

Козлоногие же наступали с полным, фантастическим, ужасающим фатализмом и равнодушием к собственной участи. Дикие звери бегут от огня; и лишь мелкие тундровые мыши, случается, в охватившем их безумии миллионами бросаются в морскую пучину.

Но козлоногие, увы, куда крупнее мышей. И топиться они отнюдь не собирались. Каждый их погибший означал потерю ещё одного пилума, дротика или стрелы. Какие бы запасы ни притащил сюда в обозах бережливый Клавдий, наступит момент, когда и они покажут дно.

…Первый козлоногий добрался до основания палисада. Вскинул опалённую морду, зарычал, вращая вытаращенными, налитыми кровью глазами. Согнулся, словно при игре в чехарду; перегнувшийся через острия затёсанных брёвен легионер что было сил метнул пилум; острие вошло твари в спину где-то возле правой лопатки, однако сзади уже прыгал следующий из бесчисленных воинов Разлома. Оттолкнувшись, он вцепился могучими лапами в верхний край частокола и одним движением оказался среди отпрянувших защитников.

Обгорелая шерсть, почерневшая кожа, закопчённые рога. Мгновение бестия медлила, словно выбирая цель; два копья разом вонзились ей в брюхо, однако тварь, истошно завизжав, успела сгрести ближайшего легионера и одним движением оторвала ему голову, швырнув истекающий кровью страшный «мяч» прямо в лица соратникам убитого.

На большее чудовища не хватило, прямо в глотку ему вонзился метко пущенный пилум; булькая и клокоча изливающейся кровью, тварь в корчах рухнула прямо вниз.

Рассматривать её или скорбеть о товарище у легионеров уже не оставалось времени. Рогатые головы одна за другой появлялись над частоколом; дело стремительно катилось к рукопашной.

– Сежес, твоё сено! – негромко приказал Император; и одна Сеамни смогла бы сказать, во что ему обошлось это показное спокойствие. Даже Сежес, на чьих руках он, можно сказать, вырос, ничего бы не прочла сейчас в нём.

Чародейка с трудом подняла голову. Из носа у неё сочилась кровь, глаза заволокло какой-то больной пеленой; но слова повелителя Мельина она поняла и едва заметно кивнула.

Никто не услышал отданную ею команду; но те, кто надо, поняли приказ, потому что уже миг спустя катапульты метнули навстречу тварям Разлома первые дымящиеся мешки с сухой травой.