Новый Дозор - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 15

Семена я увидел сразу – он стоял посреди комнаты, одной рукой прижимая к себе мальчика Кешу, а другой «держа» на взводе какое-то очень и очень неприятное заклинание. Семен – он оперативник опытный и умелый. Но увидев «тигра» воочию, я понимал, что никакой опыт и мастерство Семену бы не помогли.

При нашем появлении Семен облегченно выдохнул и взмахнул рукой, разряжая заклинание. Потом сказал:

– Это друзья, Кеша, все хорошо… – А нам, куда с большим чувством: – Спасибо. Вы бы знали, как я рад вас видеть. Даже тебя… Завулон.

Глава шестая

В сказочных книгах родителям юных волшебников всегда честно сообщают, что их ребенка берут учиться волшебству. В Дозорах так никогда не делают. Во-первых, никакой специальной школы у нас нет. Иных учат при Дозоре, и детей среди них редко бывает больше трети, ведь способности Иного могут проявиться в любом возрасте. Среди Иных, как среди шахматистов, нет «взрослых» и «детских» разрядов. Во-вторых, родителям этого просто не надо знать. И дело тут не в том, что они могут что-то разболтать, это легко предупредить простыми заклинаниями. Проблема совсем в другом…

За многие века, пока человечество окончательно утратило веру в магию, а колдуны и волшебники создали Дозоры и разделились на Светлых и Темных, у нас появился немалый опыт общения с людьми. Представьте, что вам сообщили, что ваш сын или ваша дочь – волшебники. Вначале скорее всего вы будете просто рады этому факту (или огорчены, если это противоречит вашей пламенной вере или не менее пламенным атеистическим убеждениям). Потом… потом вам станет обидно. Конечно, все родители хотят своим детям самого лучшего будущего. Но настолько лучшего… понимать, что вы проживете короткую жизнь обычного человека, в то время как ваш ребенок сможет совершать чудеса и будет жить сотни лет – это непросто! Очень многие срываются и начинают явно или неявно вымещать свое раздражение на ребенке. А это, кстати, может привести к большим неприятностям – дети контролируют себя куда хуже взрослых.

Но главное даже не в этом.

Пусть человек будет рад, что его ребенок – Иной.

Пусть он будет искренне любить его и не пустит в свое сердце даже капли жалости к себе.

Обычно это означает, что мы имеем дело с хорошей, любящей семьей.

И тут начинается самое тяжелое.

«Доченька, бабушка тяжело болеет… ты ведь сумеешь ей помочь?»

Сумеет. Вмешательство седьмого уровня. Ерунда, конечно… но уже нарушает баланс между Дозорами.

«Сын, что-то совсем тяжеловато жить становится… Не зайдешь ко мне на работу? Там есть такой дядька, от него зависит, повысят ли мне зарплату… сможешь с ним… поговорить?»

Сможет. Вмешательство седьмого или шестого уровня. А еще – расшатывание морали у юного Иного.

«Да что ж они творят, сволочи! Да этот закон все наше образование угробит!»

И даже не надо ничего говорить. Честный хороший ребенок-Иной смотрит на лоснящуюся физиономию чиновника в телеэкране. И невольно желает ему зла.

Вспухает над мудрой чиновничьей головой воронка инферно. И не такая, которые они каждый день накапливают от обычных человеческих проклятий, за эти пусть сами отвечают – детьми-наркоманами, заминированными автомобилями, видеокамерами в бане, а настоящая, серьезная. От которой шарахнет так, что Инквизиция будет мирить Дозоры, выясняющие, кто виноват и кто теперь кому что должен.

Поэтому лучший и единственный способ – сразу объяснить человеку, не важно, большому или маленькому… «Ты – не человек. Ты – Иной. Это не лучше и не хуже… это иначе. Беды и проблемы людей тебя отныне не касаются, а ты – не касаешься их. Тебе хватит своих бед и своих проблем».

Не всегда сразу, но это понимают все.

А родители… они узнают, что их талантливый ребенок будет теперь учиться помимо обычной школы еще и в особой. Физико-химической. Художественной. Или посещать пять раз в неделю кружок макраме. Совершенно не важно, что они будут думать, потому что они примут любую ложь и никогда не станут допытываться до правды. Когда-то я думал, что это все-таки жестоко. Потом понял, что это не жестокость, а жесткость. Добрая жесткость.

…Вот что действительно жестоко – так это инициировать Иного, влюбленного или влюбленную со всем человеческим пылом. И объяснять, что нет, скорее всего он не сможет омолаживать или продлевать жизнь субъекту своей любви… что никогда и ничего не должен рассказывать… Наверное, это похоже на жизнь разведчика-нелегала, заброшенного в чужую страну. Только Иные не разведчики, и влюбленные, как правило, расстаются. Даже если Иной согласен любить человека, смиряется с необходимостью молчать и видеть, как подкрадывается беспощадная старость, – сама жизнь день за днем, год за годом разводит их все дальше и дальше. Меняются интересы, вкусы, привычки. И любовь умирает.

Поэтому те люди, что отказываются от возможной инициации и остаются людьми, поступают, наверное, мудро. Глупо, но мудро…

– Маме ничего нельзя будет говорить? – спросил Кеша.

– Ничего, – подтвердил Гесер.

– А вот Гермиона… – Кеша исподлобья посмотрел на Гесера, – это подружка Гарри Поттера…

– Я знаю, – ободрительно сказал Гесер.

– Она родителям рассказала.

– Но потом, вспомни, была вынуждена стереть им память, – ласково заметил Гесер. – Поверь, лучше вообще ничего не рассказывать.

Да, после книг Роулинг работать стало гораздо проще. Основную концепцию дети схватывают на лету, только отсутствие Хогвартса их крайне огорчает. Гесер утверждает, что Роулинг написала свои книги по заказу лондонского Дозора, точнее – обоих Дозоров, а разрешение на дозированную выдачу ей информации принимала Инквизиция. Может быть, это правда. А может быть, он просто шутит. Светлым Иным возможность пошутить легко заменяет невозможность соврать.

– Но в обычную школу я ходить буду? – уточнил Кеша с явной надеждой услышать «нет».

– Конечно, – сказал Гесер. – Волшебники-недоучки никому не нужны. Ты будешь ходить в нашу школу после уроков в обычной. Но сейчас… сейчас тебе придется некоторое время пожить у нас, в Ночном Дозоре. Там есть помещения для сотрудников, тебе дадут комнату с большим телевизором, игровой приставкой…

– Интернетом, – добавила Ольга.

Кеша слегка побледнел – в десять лет перспектива оказаться где-то без мамы пугает куда больше, чем радует возможность колдовать. Но довольно твердо спросил:

– А мама разрешит?

– Конечно, – кивнула Ольга. – Мы ее убедим. И это ненадолго. Несколько дней… может быть, неделя. И отправишься домой.

Завулон саркастически улыбнулся, но промолчал. Он что-то пока не спешил уходить, видимо, никак не мог насмотреться на настоящего пророка. Мы с ним стояли в стороне, а Гесер с Ольгой сидели на диване с обеих сторон от Кеши и на два голоса расписывали ему преимущества жизни Иного. Семен, натерпевшийся страху, пока мы не приехали, пил на кухне чай с Ольгой Юрьевной. В принципе ничего ужасного за то время, пока мы добирались, с ним не произошло. Он просто обнаружил, что начисто лишился возможности связаться с кем-либо магическим образом, не способен прощупать пространство вокруг и предугадать будущее хотя бы на минуту вперед. Ну и ощущение надвигающейся опасности нарастало с каждой секундой. Семен про «тигра» ничего не знал, но понял, что дело тут не в обычной разборке между Дозорами, что все куда серьезнее. Вот и стоял с каким-то заклинанием на взводе, ожидая, кто доберется до него раньше…

– Это интересно, что я волшебник, – нерешительно сказал Кеша. – А… я обязательно должен им стать? Не могу остаться человеком?

Гесер и Ольга переглянулись над головой мальчика. Завулон хмыкнул.

– Можешь, – признался Гесер. – Если хочешь. Ты хочешь?

– Нет, – твердо сказал Кеша. – Просто интересно.

Недобрая соседка, обзывающая мальчишку тефтелем, была во многом права. Мальчишка был рыхлый, круглолицый, будто Пончик из книжки про Незнайку, кожа на лице была бугристая, как обычно бывает у немолодых людей и крайне редко у детей. Про таких детей родители говорят слегка извиняющимся тоном: «Знаете, он очень умненький и добрый…»