Участковый - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 54

– Да я понимаю, – вздохнул участковый. – Я потому и не решался вызвать официально. Тут все как и в моей работе: ежели народ возле клуба собрался – это ишшо не нарушение. Вот ежели водку пить начнут – тут стоит подойти, побеседовать, но опять же – не арестовывать же их за водку? По-настоящему-то я только тогда и могу вмешаться, ежели драка начнется.

– Вот-вот! – Угорь помолчал, осмотрелся – с Подкатной горки был виден и Светлый Клин, и крайние дома Вьюшки. – Что касается стройматериалов и шулерства…

– И опять понимаю! – оживился участковый. – Тут все же больше по моей части, потому как воздействие на людей было произведено минимальное. Мне его, шулера и вора, по людским законам, по Уголовному кодексу проще прищучить будет, нежели тебе его магическое вмешательство доказать. Поскольку энтот Ленька предположительно из села Загарино, у меня нет возможности напрямую связаться с их участковым – не положено так. Я составил запрос в свой райотдел, они должны будут подписать его и перенаправить в райотдел милиции соседнего района, а уж оттуда спустить загаринскому участковому распоряжение разобраться. Вот как только он такое распоряжение получит – тогда и я смогу подключиться.

– Ну, что ж, желаю удачи! – кивнул Угорь. – Таким образом, у нас с вами остается только одно по-настоящему серьезное преступление, подлежащее вмешательству Ночного Дозора. Описание шамана, проводившего обряд, я отправлю в областной отдел, постараюсь и у Темных вытребовать информацию и, возможно, содействие в задержании. Вот тут можете быть более или менее спокойны – найдем шамана, никуда не денется!

Угорь прижал ладонь к карману новенькой куртки – в кармане лежала в пакетике горстка золы, оставшаяся от шарика, образовавшегося во время камлания. Шарик, казавшийся, по словам агронома, твердым, распался сразу после того, как ему не удалось – или не захотелось – договориться с Ленькой о цене. Сохраненные золой следы магии можно было использовать как улику.

Глава 4

Теплым майским вечером председатель Семен Семенович, возвращаясь с работы, проходил мимо дома участкового. Шел он тяжело, грузно, хотя полным человеком в селе не считался. Заметив на крыльце Денисова, председатель подумал несколько секунд и сообщил:

– Присяду!

После чего опустился на ступеньки и стал смотреть туда же, куда и Денисов. Наискосок от них располагался центр села – с клубом, в котором нынче намечался поздний киносеанс, магазином, давно закрытым Райкой на поперечную металлическую перекладину с амбарным замком, с колхозной конторой, из которой Семен Семенович вышел пять минут назад. По ту сторону зданий проходила насыпная дорога, ведущая в поля, – по ней во время посевной и уборочной беспрестанно двигалась колхозная техника. За дорогой виднелось гигантское открытое пространство – угодья, занятые под озимую кормовую вику. Сейчас из тайги на поле медленно наползал туман, и густой лес, находящийся, почитай, в трех километрах от дороги, сквозь дымку выглядел сизой меховой полоской, которой оторочили край белого пухового одеяла. Над лесом висела черная тучка, упрятавшая солнце ненадолго и ненадежно – контуры тучки были такими яркими, что больно смотреть, а косые лучи, сейчас особенно заметные, били во всех направлениях. Было так тихо, что слышался ленивый плеск речной воды из-за домов и лодочных сараев.

Федор Кузьмич и Семен Семенович, в полном согласии друг с другом, с тишиной и спокойным вечером, сидели, глядя на туман, на тайгу, на постепенно выдвигающееся за край тучки солнце, и каждый молчал о своем. Председатель думал о том, что посевная наконец-таки завершена, и мысленно пытался как-нибудь приятно ответить на вопрос, удастся ли в этом году добиться вожделенной цифры – двадцать пять центнеров кукурузы с гектара. Участковый, которому туман за дорогой напоминал снежные сугробы, думал про то, что всего несколько месяцев назад меж таких же сугробов промчались тройки с бубенцами, увозя в соседнее село Катерину. Денисов тогда, несмотря на мороз, долго-долго не уходил с крыльца, хотя и гости уже разбрелись, и звон бубенцов давно исчез. Ему казалось, что пока он не ушел – ничего не кончилось, и жизнь не изменилась, и дочка по-прежнему рядом, стряпает что-нибудь возле печки вместе с Людмилой, а стоит зайти в дом – и все изменится уже окончательно и безвозвратно. Устав обманывать себя самого, он только часа через три все же позволил жене увести себя, продрогшего и сдавшегося. Но и внутри все напоминало о недавнем Катином присутствии. Вот ее спальня. Вот здесь она обычно сидела за обедом. Тут выглядывала в окно, когда подружки звали на улицу. А вон там рыдала, уткнувшись в колени матери, – в то утро, когда Денисов осознал, как сильно дочка любит Крюкова. В этом углу – почему-то именно в этом – Катерина с Николаем обычно ссорились, и Федор Кузьмич про себя называл такие перепалки спектаклями. Как только чувствовалось, что назревает что-то подобное, он старался усесться поудобнее и с интересом внимал. Ругались жених с невестой исключительно по пустякам, и выходило у них это настолько комично, что Денисов уже заранее начинал посмеиваться.

– Бурбон! – уперев кулаки в бока, кричала Катя с озорным блеском в глазах.

– Вахлачка! – сдвигая брови, отвечал ей Коля с потаенной улыбкой.

– Охламон!

– Теха!

Обычно на этом уже никто не мог сдержать смеха, молодые хватались за руки и, стесняясь отцовских глаз, выскакивали в сени, где, конечно же, жарко и долго целовались.

Один знакомый пожилой кет называл такие воспоминания «кэнамей» – светлые острова. Правильно называл.

– Пойду! – минут через десять сообщил председатель, довольный произведенным совместным молчанием даже больше, чем иной плодотворной беседой.

Не успел Денисов кивнуть в ответ, как оба насторожились. По насыпной дороге со стороны полей медленно двигалась странная процессия. В туманной дымке, в умягчившихся и порозовевших закатных лучах она и вовсе казалась фантасмагорией: плыли вдоль села, будто бы и не касаясь земли, две кибитки и ярко-красный «Запорожец». Именно плыли, поскольку легкий и какой-то вьющийся ветерок с реки уносил все звуки в сторону, и не было слышно ни усталого стука копыт, ни скрипа больших колес, ни стрекота мотора.

– Цыгане, – задумчиво констатировал Семен Семенович.

– Едрить твою редиску, – грустно согласился Федор Кузьмич.

– Пойдешь?

– А смысл? – Участковый пожал плечами. – Они теперича все ученые. Я тебе наперед скажу, что у них на руках целая кипа документов, подтверждающих, что они не кочуют, а едут в гости к родственникам. В отпуск, например. Или на свадьбу.

– Ну какие у них тут родственники, а?

– У них везде родственники найдутся.

Председатель, сдвинув кепку на лоб, почесал в затылке.

– И ничего нельзя сделать?

Участковый подумал, пошевелил губами и вздохнул.

– Пока они не нарушают закон – ничего. Ежели табор встанет где-то поблизости, я, конечно, схожу, предупрежу, обозначу свое присутствие. Но сам знаешь, – неопределенно повращав ладонью, заключил он, – вряд ли они послушают.

– Ну-у, теперь держи курей! Как думаешь, скольких недосчитаемся?

– Да погоди ты, они ишшо не встали! Может, ишшо пронесет, дальше уедут.

Теперь, по мере приближения, стало слышно тарахтение «Запорожца» и перекрывающая этот звук пронзительная тоскливая песня.

– Пущай бы мимо, пущай бы дальше, – прошептал председатель, словно молясь. – Пойду предупрежу на всякий случай, кого встречу, чтобы ворота и двери запирали.

Денисов кивнул. Цыгане были здесь редкими гостями, предпочитая кочевать в краях более теплых и благодатных – от Черноземья до Кубани, от заливных лугов Поволжья до раздольных степей Украины и Молдавии. Однако время от времени и сюда докатывались колеса кибиток, везших на продажу диковинные украшения, цветастые платки с бахромой, конскую упряжь, подковы и вилы. Еще вместе с ними являлись берущие за душу песни и зажигательные пляски, огни ночных костров у подножия холма за рекой, долгие рассказы о неведомых краях, пыль чужих дорог, бешеные скачки на лошадях и пахнущее дымом и степными ветрами ощущение безграничной свободы.