Участковый - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 40

День тянулся невероятно долго, мысли Семена Модестовича напоминали увиденный утром живой клубящийся туман – густо, жирно, объемно и ни черта не понять! Он уже жалел о содеянном, ругал себя за слабость и оправдывался только тем, что, возможно, матери станет лучше. Ну, не то чтобы лучше – он не верил в сказки! – но, возможно, ей станет повеселее, полегче… Однако весточки от шамана все не было. Он извелся, готовя ужин и читая матери, он выкурил на десяток сигарет больше, чем обычно позволял себе, и только когда он уже расстилал себе постель, раздался твердый одиночный стук в окно. Семен Модестович распахнул створку, выглянул и обнаружил перед домом темный силуэт. Лица было не разглядеть, голос не показался знакомым, но он почувствовал облегчение, потому что человек произнес именно те слова, ожидание которых не давало покоя весь день:

– В полночь. Сами не зайдем, выйдешь встречать.

– Сколько денег? – шепнул он вдогонку.

– После!

Деревня привычно засыпала рано, не гуляли по причине непогоды парочки, не бузили шабашники, только собаки перебрехивались от скуки. Тревожно вслушиваясь в частое дыхание матери, Семен Модестович – тоже от скуки и еще немножко от страха – размышлял о том, что непонятность выходит с этими собаками. Почему-то днем он по голосу любую псину во Вьюшке мог опознать, но стоило наступить темноте – их лай непостижимым образом менялся, и соседского Джека уже не отличишь от Нагана с того конца деревни… А уж выть начинают – так совсем жуть берет, потому что днем ни одной знакомой воющей собаки агроном никогда не видел.

К полуночи он весь был на шарнирах и иголках, не мог ни сидеть, ни стоять, ходил по комнате в толстых вязаных носках, косился то на часы, то в окно. Если кто-нибудь застукает его, когда он выйдет встречать шамана, – это будет конец! Тут уже не отшутишься, не отделаешься небылицей, не прикинешься дурачком. Дойдет слух до кого следует, вызовут на бюро: «А не вы ли, товарищ Дягиль, кандидат в члены КПСС, недавно прибегли к услугам антиобщественного, антисоветского элемента, именуемого в фольклоре шаманом?» Глупость, глупость, какая же глупость!!!

Не одеваясь, сунул ноги в кирзовые сапоги, выбежал на улицу. Темно, тихо, пусто… Шелестели, скребли по невидимой на фоне беззвездного неба крыше голые ветки липы, подвывал где-то вдалеке, тянул протяжно тоскливые ноты не то Джек, не то Наган, не то еще какая-то псина, но эти звуки, как всегда бывает в деревнях, не нарушали тишину, а будто бы подчеркивали ее. Тревожно было Семену Модестовичу, тревожно и зябко. Похлопал себя по карманам, достал пачку сигарет, потом вспомнил, что спички остались дома, и окончательно приуныл.

Две бесформенные фигуры словно выросли из-под земли, соткались из мрака, отделились от теней, отбрасываемых осокорем. Семен Модестович придушенно ойкнул и попятился. Силуэты плавно надвигались на него, пугающе медленно и беззвучно. Наконец они вплыли в пятно света, процеженного через тюль на окне, и он смог разобрать хоть какие-то детали.

– Доброй ночи, хозяин! – негромко сказал тот, что выглядел помоложе. Похоже, именно он стучал в окно вечером. – Веди в дом.

Нелепо кивая и совершая руками ненужные жесты, Семен Модестович отступал к калитке. Первый с таинственной улыбкой шел за ним, нес на плече увесистый баул. Второй поотстал, поминутно оглядываясь на дом молодых Крюковых – что-то ему там явно не давало покоя.

– Меня Ленькой звать, – сообщил первый в сенях. – Как зовут шамана – не скажу, посколь тебе без надобности.

– А как же мне к нему обращаться? – удивился Семен Модестович, открывая дверь в горницу и широким жестом приглашая гостей внутрь.

– А на кой тебе к нему обрашшацца? – содрав с ног галоши, шагнул через порог молодой. – Он все одно не ответит.

– Почему?

– А он с людями как-то не очень, все больше с духами разговариват.

Наконец Семен Модестович смог в подробностях рассмотреть обоих. Ленька был самым обыкновенным сельским парнем, с озябшим курносым носом, мозолистыми ладонями, в галифе и ватнике. Агроному даже показалось, что он встречал его в колхозе – не то шабашник, не то матрос с одного из доставлявших грузы пароходов. Второй был настолько колоритен, что впору рот раскрыть от изумления. Разуться шаман не удосужился, вошел в комнату в лаптях из окрашенного в ярко-синий цвет лыка. Отсутствие грязи на плетеной обуви вызывало подозрение – не переоделся ли он в свой маскарадный костюм где-нибудь за углом? Над лаптями до колен шли расшитые бисером онучи из грубой материи, штаны мешала оценить длинная порга из оленьих шкур мехом наружу. Широкий пояс украшен орнаментом из тонких меховых полосок и бусин. На откинутый капюшон выплеснулась волна длинных угольно-черных волос, часть из них была сплетена в две косички, внутри каждой просверкивала красная нить. Узкоглазое лицо, несмотря на отсутствие седины в волосах, явно принадлежало глубокому старику и было почти коричневым, изрядно поездивший по округе и встречавший разных людей агроном таких и не видывал никогда.

Пройдя, шаман бесцеремонно сдвинул занавеску, замер у постели матери.

– Сейчас разбужу! – потянулся в ту сторону Семен Модестович, но его схватил за локоть Ленька.

– На кой? – строго сказал он. – Вишь, оне уже обшаюцца, не мешай.

Это никак не входило в планы Семена Модестовича. Мать должна была увидеть шамана, поверить в то, что он может совершить чудо, следить за его действиями, участвовать в процессе, настраиваться на исцеление! Кажется, это называлось самовнушением. Иначе все не имело смысла!

Шаман продолжал молча пялиться в ее измученное лицо. Семен Модестович уже собирался прервать затянувшуюся паузу, как вдруг с дрожью осознал, что мать совсем перестала дышать, зато глаза ее под тонкими пергаментными веками зажили какой-то своей, необъяснимой жизнью – глазные яблоки быстро двигались, вращались, ресницы трепетали, и кожа на скулах подергивалась и натягивалась, будто кто-то массировал лицо невидимыми пальцами. Наконец она легко вздохнула и будто бы даже улыбнулась во сне.

– Вишь? – расплылся Ленька в довольной щербатой ухмылке. – Хорошо обшаюцца, споро! А ты мешать вздумал. Лучче подмогни-ка мне!

Он опустил на пол баул, ослабил стягивающие горловину тесемки.

– Я нынче ночью по профессии нетоц, – хмыкнув, пояснил он и принялся вынимать из баула разные предметы и свертки. – Это навроде подмастерья или оруженосца. Чичас облаченье приготовим и зачнем.

– Я не смог найти л’ам и алэл! – шепотом признался Семен Модестович.

– Че-го? – вылупился на него Ленька. – Хозяин, я бы тут прям так и сел, ежельше б ты мне алэл вдруг вынул да поло?жил! В русских домах их отродясь не держат.

– И как же быть?

– Условности, – отмахнулся оруженосец. – Лавку двигай ближеме. Миска эмалирована имецца? Становь туды, я в ей травку запалю. Ишшо нужон платочек беленький. Найдешь?

Семен Модестович заметался по дому – лавка, миска, платочек… При этом он то и дело заглядывал в закуток, чтобы снова с замиранием сердца убедиться в жутковатой пляске закрытых глаз матери.

– Ты не пужайся, хозяин, – успокаивал его Ленька. – Шаман чичас узнает, где именно беда приключилась. Ежельше вред какой в тело попал – это одно дело. Ежельше с ул’вей трагедия – то это совсем другой коленкор.

– С чем трагедия? – тупо переспросил Семен Модестович, рассматривая в руках подмастерья нечто, напоминающее фартук.

– Ул’вей – это второе, невидимое тело, оно у каждого имеецца. Как бы… – Он незатейливо почесал в затылке. – Как бы отражение человека на первом небе. Быват, что с самим человеком все в полном ажуре, а ул’вей обессилел совсем, занемог, или злые духи на него напали, помяли. Ну, тут уж и человеку плохо становицца, а отчего-почему – ни один дохтур тебе не разберет, потому как причина не здесь, а на первом небе. Усек?

Семен Модестович не мог решить, кто из присутствующих его пугает больше – шаман своим непонятным молчанием или говорливый Ленька обыденностью действий и пояснений. Сказки так не рассказывают! У актеров областного ТЮЗа и у гадалок на привокзальной площади была одна общая черта: текст они декламировали напевно, адресно, щедро приправляя его прочувствованностью и таинственностью интонаций. «В одном темном-темном лесу» и «Ай, золотой, вижу беду на твоем пути» для Семена Модестовича звучали практически одинаково. Это даже если не брать в расчет то, что в обоих случаях произносимый текст был хорошо подготовленной и отрепетированной ролью. Молодой же подмастерье шамана комментировал мимоходом, бесхитростно смешивая в одну кучу ажур, коленкор, духов и некое отражение на первом небе. Такое начало сказки не интриговало, а ошеломляло. Если это актеры, шарлатаны, призванные играть на публику, то гнать их в шею за недостоверность! Но на актера деловитый Ленька походил меньше всего. Складывалось впечатление, что он абсолютно серьезно относится к происходящему, что подготовка и предстоящий ритуал действительно имеют для него смысл, отличный от того, в который верилось Семену Модестовичу. Так плотник готовит свои инструменты, так рыбак налаживает снасти, и обоим им глубоко плевать, насколько достоверными выглядят их действия в глазах наблюдателей, – уж они-то знают, как надо плотничать и рыбачить, а если публика разочарована – так ничего с этим не поделаешь.