Девочка Лида - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 10

- Конечно, конечно, - поторопился согласиться Иван Феодорович, допил свой стакан и начал прощаться.

- Посидите, что ж вы... - по обязанности удерживала Агния, но сама поднялась с места.

- Благодарю вас, мне еще далеко ехать... Да и устал с дороги, признаться...

- Понятное дело.

- Ну, Литочка, прощай, милая... - обратился старик к девочке. - Будь умницей, оставайся с Богом... - Он взял ее за ручки и наклонился поцеловать. Она вдруг забыла все свое достоинство и, обняв его за шею обеими руками, со слезами и страхом вскричала:

- Иван Феодорович! Не уезжайте! Не оставляйте меня!.. Милый Иван Феодорович!..

- Ну, деточка, ну, милая, что же поделаешь? Надо... нельзя...- смущенно бормотал старик, гладя ее по темной головке и не зная, что ему с ней делать.

В это время раздался сухой и недовольный голос тетки:

- Что это, стыд какой реветь, как малому ребенку! Брось это сию минуту, слышишь!

И бабушка еще сердитее забормотала:

- Вот так, бывало, ревешь-ревешь... где маменька? А откуда ее взять, когда Бог прибрал? Плачь не плачь - ничего не поможет. Уж я ей говорю, говорю, а она все ревет, знай... неслух такая девчонка...

Лита примолкла и, сдерживая рыдания, пошла проводить Ивана Феодоровича. С ним вместе словно навсегда порывалась для нее связь с Киевом, с Соней, с белым домиком...

- Соню... Соню поцелуйте! - вырвалось у нее опять с отчаянием, и она крепко сжала руки и замерла на месте.

Когда дверь захлопнулась за Иваном Феодоровичем, Литой овладело чувство полного одиночества и бесприютности. Она поглядела на остававшихся в передней женщин, поняв, что теперь она всецело в их руках и зависит от них. И нерешительно стояла, ожидая, что с нею сделают...

На ее немой вопрос ответила Агния:

- Маринушка, устрой, матушка, Мелитину в угловой комнате... или постой, там очень холодно... рядом, в полосатой. Там ей будет отлично. Лушка, вези маменьку. А ты, Мелитина, ступай с Маринушкой, она тебе постелит. Не забудь на ночь-то помолиться... Молитвы знаешь? - строго спросила она.

- Знаю... - тихо сказала девочка.

Когда ее называли Мелитиной, ей все казалось, что говорят о ком-то другом. Она не привыкла к этому длинному имени, дома ее всегда звали Литой, Литочкой, а еще чаще - голубенком, рыбкой, птичкой и другими ласковыми именами. А здесь тетя Агния выговаривала так отчетливо и холодно: Ме-ли-ти-на...

- Лампадку ей зажги, а свечей чтобы не жечь позже девяти часов, - распоряжалась Агния. - Ступайте, а я потом приду, посмотрю, все ли в порядке.

Маринушка пошла в полосатую комнату, за нею Лита, за ними Слюзин внес вещи. Полосатой просторная, мрачная комната называлась потому, что обои в ней были темно-коричневые, широкими светло-желтыми полосами, и по этим полосам шли красные и синие цветочки. Полосатым, порядочно выцветшим ситцем была обита и старая, неуклюжая мебель, и ширмы, загораживающие большую деревянную кровать. Окно выходило в сад, одна дверь - налево, в угловую комнату, а другая - направо - была забита, завешена занавеской, и у нее поставлен тяжелый пузатый комод. В углу стоял, как почти во всех комнатах, киот со множеством темных образов, а над диваном висело овальное зеркало.

- Вот вам и комната! - сказала Маринушка. - Только не шумите и не стучите... чтоб там не услыхали! - кивнула она головой на забитую дверь.

- А там что? - с тревожным любопытством спросила Лита.

- Там... да... там тетенька ваша живет, они нездоровы, так их беспокоить не велено.

- Какая тетенька?

- Какая? Такая... - коротко и недовольно ответила старуха. - Пожалуйте-ка ваше белье, я разложу.

Лита почувствовала, что расспрашивать не следует больше, и смиренно принялась разбирать свои вещи.

Каждая вещичка, каждая книжка напоминала ей что-нибудь родное и милое - Соню, дорогую бабушку... Она вынула свою куклу. Для кукол Лита давно считала себя большой и уже не играла со своей Белоснежкой - так они с Соней называли куклу. Но сейчас Белоснежка была единственным существом, напоминавшим ей дом и способным вместе с ней перебирать в памяти все, что было; потому Лита крепко прижала к себе куклу, усевшись на пустой чемоданчик, и опять тихонько заплакала.

В комнату вошла тяжелыми шагами тетя Агния и, увидав плачущую Литу, неодобрительно покачала головой:

- Перестала бы ты плакать, Мелитина, можно подумать, что тебя в тюрьму упрятали. Приехала к родным; а будешь умницей, так никто тебя и не обидит.

Исчерпав этими словами свою родственную нежность, тетя Агния посмотрела, в порядке ли все устроено и развешено, затем прибавила:

- Беспорядка чтоб не было, каждой вещи свое место.

Потом показала Лите, как пройти в комнату, где спала Маринушка, и сказала:

- Если что понадобится - спросишь у Маринушки. Ты как встаешь?

- В восемь часов дома вставала.

- Поздно, поздно! У нас в восемь часов самовар на столе; тебя Маринушка завтра разбудит, а там привыкай сама вставать. Ложишься-то рано. Ну Бог с тобой, да смотри не шуми!

И Агния ушла из комнаты, а за нею, засветив лампадку у киота, ушла и Марина, пожелав Лите спать спокойно.

В столовой большие часы в футляре гулко и густо, как погребальный колокол, сыграли "Коль славен наш Господь в Сионе" и пробили девять ударов, - только девять часов, а и в доме и вокруг него было тихо, как поздней ночью.

Лита безумно боялась оставаться одна - она никогда не спала иначе как рядом с бабушкиной комнатой, причем дверь к ней была открыта настежь; но гордость не позволяла ей здесь признаться в этом. Она подошла к двери в угловую и осторожно приотворила ее - там были закрыты ставни, и на нее глянула зияющая черная пустота... Вся дрожа, она закрыла дверь плотно и изо всех сил напряглась, чтобы сдвинуть с места большой диван и заставить дверь. Двери в столовую она не боялась, потому что туда уходили и оттуда входили люди и за ней не было чего-то неизвестного и пугающего, как за дверью в угловую.

От лампадки в комнате было почти светло, но тени дрожали и перебегали на потолке и на стенах... В окно глядела сумрачная ночь, и черные тени деревьев заслоняли ее; но кто-то подошел и закрыл снаружи ставни. Потом послышался стук колотушки и протяжное: "По-слуши-ва-ай!.. Слу-ша-ай!.."

В трубе завывал ветер.

Лита наконец решилась раздеться и, поеживаясь от холода, улеглась под стеганое одеяло. Она взяла с собою куклу в постель; сейчас даже присутствие этой фарфоровой свидетельницы ее прошлой жизни, которую когда-то целовала и носила Соня, было дорого ей.

Она тихонько плакала и повторяла все молитвы, какие знала. И в эту ночь она в первый раз начала молиться не только готовыми и заученными молитвами, а своими словами, порывами и слезами, прося Бога помочь ей и не оставлять ее навсегда одну...

Она лежала без сна очень долго. Часы отбивали каждую четверть часа и играли "Коль славен наш Господь в Сионе". Под полом скреблись мыши; незнакомая полутемная комната была полна странных, неясных звуков, делающих тишину тревожной и жуткой: словно что-то трещало... сыпалось... как будто кто-то вздыхал...

Неужели это только кажется?

Нет, ясно, яснее.... вздох, почти стон... и словно чьи-то приближающиеся шаги...

Лита с ужасом поднялась на постели, держась руками за сердце, которое билось так, словно хотело выскочить. У нее мелькнула мысль о привидении...

Только потом она сообразила, что шаги слышны за запертой дверью - там, где больная тетушка, - и опять легла, успокаивая себя. Но заснуть она не могла и ворочалась, пока в ставне не вырисовалось красное сердце от солнца, и все это время за стеной она слышала то приближавшиеся, то замиравшие шаги и тихие стоны.

IV

Вернувшись к себе, Агния призадумалась. Как-никак появление в доме нового существа, к тому же не взрослого, сложившегося человека, а двенадцатилетней девочки, неизбежно влекло за собой осложнения и налагало обязанности.