Приключения Эмиля из Лённеберги. Художник Н. Кучеренко - Линдгрен Астрид - Страница 38

Но папа Эмиля сказал, что все заклинания насчёт чёрта произнёс сам Альфред ещё тогда, когда поранил себе палец, и что если надо что-то закапывать в полночь к северу от дома, то пусть Крёсе-Майя сама этим и займётся. Крёсе-Майя мрачно покачала головой:

– Ох-ох-ох, тогда, ясное дело, всё плохо кончится.

Эмиль рассердился не на шутку.

– Не причитай и не хныкай! – зло сказал он. – Альфред скоро поправится, это точно.

Тогда Крёсе-Майя сменила пластинку:

– Ну да, милый Эмиль, он выздоровеет, он скоро выздоровеет. – Для пущей убедительности она коснулась рукой Альфреда, который лежал неподвижно, и ещё раз громко подтвердила: – Конечно, ты поправишься, Альфред. Я в этом не сомневаюсь.

Но потом она поглядела на узкую дверь его каморки и пробормотала себе под нос:

– Не пойму, как протащат сквозь эту дверь гроб.

Эмиль услышал эти слова и заплакал. Он испуганно дёрнул отца за куртку:

– Надо отвезти Альфреда к доктору в Марианнелунд, как мама сказала.

Тут папа и мама Эмиля как-то странно посмотрели друг на друга. Из-за снегопада попасть в Марианнелунд не было никакой возможности, и они это понимали. Выхода не было. Но как сказать об этом Эмилю? Потому-то они и стояли, печально опустив глаза. Папа и мама Эмиля тоже очень хотели спасти Альфреда, но просто не знали, что можно сделать. Они молчали.

Потом папа Эмиля, ни слова не говоря, вышел из комнаты. Но Эмиль не отступал. Он бежал за папой по пятам, он плакал, просил, кричал и угрожал, он даже ругался, и, представь себе, его папа не рассердился, а всё только тихо повторял:

– Это невозможно, ты же сам понимаешь, что это сейчас невозможно.

Лина сидела на кухне и плакала, не утирая слёз.

– А я-то думала, мы весной поженимся. Выходит, зря надеялась. Альфред умрёт, а я останусь, как дура, с четырьмя простынями и полдюжиной полотенец! У-у-у!

Наконец Эмиль понял, как обстоит дело: помощи ждать было не от кого.

Он вернулся в каморку Альфреда и просидел там весь день – это был самый долгий день в жизни Эмиля. Альфред лежал в забытьи. Только иногда он открывал глаза и всякий раз спрашивал: «Ты здесь, Эмиль?»

Эмиль видел в окно, что метель всё не унималась, и он с таким пылом ненавидел этот снег, что от накала его чувств должны были, казалось ему, растопиться все снежные завалы не только в Лённеберге, но и во всём Смоланде. Но снег всё валил и валил, и Эмилю чудилось, что скоро он засыплет весь мир.

Зимние дни – короткие, но тем, кто, как Эмиль, сидит и ждёт, они кажутся невыносимо длинными. Надвигались сумерки, скоро спустится ночь.

– Ты здесь, Эмиль? – снова спросил Альфред, но было заметно, что ему стало ещё труднее произносить эти слова.

Мама Эмиля принесла бульон и заставила Эмиля выпить чашку. Она попыталась покормить с ложечки и Альфреда, но есть он не мог. Мама вздохнула и ушла.

Поздно вечером пришла Лина и сказала, что Эмилю пора спать. Но напрасно они рассчитывали, что он уйдёт от Альфреда.

– Я лягу на полу возле Альфреда, – твёрдо сказал Эмиль. Так он и сделал.

Он нашёл старый тюфяк и попону, больше ему ничего и не надо было, чтобы улечься. Впрочем, заснуть ему всё равно так и не удалось. Он лежал с открытыми глазами, глядел, как пылают уголья в печи, слушал, как тикает будильник Альфреда, и как прерывисто он дышит, и как время от времени стонет. Иногда Эмиль впадал в дремоту, но всякий раз тут же вскакивал. Его жгла тревога, и с каждым часом ему становилось всё яснее, какую ужасную ошибку они совершают: ведь скоро будет уже поздно, произойдёт нечто непоправимое.

Часа в четыре утра Эмиль понял наконец, что ему надо делать: он должен попытаться доставить Альфреда к доктору в Марианнелунд, даже если оба они, он сам и Альфред, погибнут в дороге.

«Нельзя лежать вот так в постели и покорно ждать смерти! Нет, этого не будет!»

Впрочем, вслух он этих слов не произнёс, а лишь подумал, но зато принял твёрдое решение и тут же начал его осуществлять. Важно было уехать прежде, чем на хуторе кто-нибудь проснётся, иначе ему помешают сделать то, что он задумал. В его распоряжении всего час, пока Лина не встала доить коров, и за этот час он должен всё успеть.

Никто не знает, как трудно пришлось Эмилю и сколько он сумел всего переделать за этот час. Надо было вытащить из сарая сани, вывести из конюшни Лукаса, запрячь его, а главное, надо было поднять Альфреда с постели и дотащить до саней – а это оказалось труднее всего. Бедняга Альфред едва держался на ногах, всей своей тяжестью опирался он на Эмиля, а когда ему удалось наконец доплестись до саней, он свалился как подкошенный на лежавшую там овчину и больше не шевельнулся, словно он уже умер.

Эмиль заботливо укрыл его другой овчиной и подоткнул её со всех сторон так, что торчал только кончик носа, а потом сам взгромоздился на облучок, дёрнул вожжи и крикнул Лукасу, чтобы он трогал. Но Лукас не сдвинулся с места, а только повернул голову и удивлённо посмотрел на Эмиля. Неужели тот всерьёз предлагает ему выезжать со двора в такую метель? Разве Эмиль не понимает, что нельзя сейчас пускаться в путь?

– Командовать буду я, и мы тут же тронемся в путь, – строго сказал Эмиль. – Ну а ты, Лукас, повезёшь нас, как сумеешь!

Тут на кухне загорелся свет, значит, Лина встала. Нельзя было терять ни минуты. Эмилю удалось незаметно выехать с хутора, и, хотя снег застилал глаза, он направил Лукаса в сторону просёлка.

Ух, как обрушилась метель на Эмиля! В ушах завывал ветер, снег валил стеной, не было видно ни зги, и он боялся съехать с дороги. Он то и дело стряхивал варежкой снег с лица, но дороги всё равно не видел, хотя на санях у него висели два фонаря. Дороги вообще не было, был только снег. Но Лукас много раз бывал в Марианнелунде. Может, он сам найдёт направление? Он был упорен и вынослив и в такую метель просто незаменим. Шаг за шагом тащил он сани между сугробами, от толчков они всякий раз чуть не опрокидывались, но всё же медленно двигались вперёд. Эмилю то и дело приходилось слезать с саней и разгребать лопатой снег. Он чувствовал себя сильным, как маленький бычок. Он перекопал за эти часы столько снега, что всю жизнь будет помнить.

– Когда надо быть сильным, сил хватает, – объяснял он Лукасу.

И правда, Эмиль был сильный, и правда, первую версту у них дело шло неплохо, но потом Эмилю стало трудно, да просто невыносимо трудно. Он очень устал, лопата казалась слишком тяжёлой, у него уже не было сил ею орудовать. К тому же он весь окоченел, в башмаки набился снег, слёзы капали из глаз, пальцы не гнулись от холода, а уши он отморозил, хотя и обвязал голову поверх кепарика шарфом. Всё это вместе и в самом деле было нестерпимо, и постепенно Эмиль терял мужество. Он уже думал, что его папа, пожалуй, был прав, когда говорил: «Ехать невозможно, Эмиль, ты же сам понимаешь, что невозможно».

Лукас тоже выбился из сил. Сани петляли меж сугробов, и в конце концов случилось то, чего Эмиль всё время боялся: сани вдруг резко накренились и стали. Эмиль понял, что они угодили в яму.

Да, сомнений быть не могло: они угодили в яму и застряли там. Лукас упирался копытами и тянул как мог, Эмиль подталкивал сзади, настолько напрягаясь, что у него из носа хлынула кровь, но всё без толку – сдвинуть сани с места так и не удалось.

И тогда Эмиля охватило настоящее бешенство, он до того разозлился на снег, на сани, на яму и на весь свет, что у него словно помутился разум. Он издал вопль, ужасающий вопль, похожий на крик доисторического человека. Лукас испугался, и Альфред, может быть, тоже, но он не подавал никаких признаков жизни. Эмилю стало вдруг страшно, и он пришёл в себя.