Роковое ухо - Олдмен Андре - Страница 4

– Тогда скажи мне, – сказал варвар, пододвигая к себе кувшин розового аренджунского, – зачем понадобилось устраивать столь замысловатое представление в доме Фларенгаста? Ты-то, сдается мне, вовсе не собирался награждать старикашку ни молодостью, ни золотом, а как раз наоборот, рассчитывал выманить кое-что у него.

Конан и вправду никак не мог взять в толк, за какой такой надобностью дудел в жестяные трубы, спрятанные в дымоходе, его давний приятель Ши Шелам по прозвищу Ловкач, для чего спускал он на веревках в очаг «призрака», оказавшегося хитро сплетенной, вымазанной светящейся краской сетью, укрепленной на проволочном каркасе в форме гигантской человеческой фигуры с горящими углями вместо глаз и хвостом пегой лошади, изображавшей бороду Фларенгаста. Сие искусное сооружение варвар растерзал в клочья своим кинжалом, да еще и сдернул в печную трубу замухрышку Ши, который должен был изображать жуткие телодвижения призрака, дергая за многочисленные веревки. В одной из них и запутался Ловкач, проделав перед тем головокружительный спуск по дымоходу, от которого не очухался до сих пор. Если бы не веревка, лежать бы ему на полу очага с разбитой головой!

Вместо того, чтобы возблагодарить судьбу за чудесное спасение, Ши принялся ныть и приставать к Конану с упреками за то, что тот сорвал столь тонко задуманное дело. Заткнулся он только после хорошей затрещины.

Голоногий же, казалось, вовсе не был расстроен негаданным появлением варвара и не собирался отказываться от задуманного: он приказал Шеламу тщательно собрать обрывки сети, спрятать веревки, а когда они уходили, явно собираясь вернуться в развалины, присыпал их следы пылью, специально припасенной для этой цели в оловянном чане при входе в комнату с очагом.

Сейчас киммерийцу жгуче хотелось выведать, в чем же, собственно, состояло дело, да еще «тонко задуманное», и не скрывалось ли за сим обычное недомыслие. С точки зрения варвара было бы гораздо легче просто забраться в дом ювелира, взломать замки на сундуках и унести столько золота и драгоценностей, сколько на плечах уместится. Свое мнение он незамедлил изложить Шейху Чилли.

– Ты, несомненно, прав, – охотно согласился тот, запивая щербетом сочный персик, – но то, что проще, не всегда лучше. Если попытаться отнять у кобеля кость, он может укусить, но покажи ему нечто привлекательно, скажем, текущую суку, глупый зверь оставит лакомство и пустится за ней в погоню, даже если уже ни на что, кроме ловли блох, не годен. Кроме того, некоторые старые собаки имеют покровителями своими весьма нестарых львов, а от сих зверей я предпочитаю держаться подальше. Поверь, не страх движет мною, а лишь отвращение к насилию. Ты мог заметить, что я не ношу оружия. Предпочитаю пользоваться для своих целей столь невинными вещами, как кусок обычной материи, именуемый магическим платом, или черный плащ и жестяная корона с бутылочными стекляшками, купленные мною по сходной цене у бродячих актеров. Ну и, конечно, человеческой глупостью и алчностью.

Киммериец только хмыкнул и отхлебнул вина.

– Быть может, – продолжал хозяин дома, – как человек, рожденный в суровых северных землях, где превыше всего ценят мужество и прямоту, ты станешь презирать меня и сочтешь образ моих действий недостойным. Увы! Ничего не могу тут поделать, ибо таковой удел предначертали мне звезды… Если хочешь, я расскажу тебе свою историю.

Конан ничего не имел против, тем более, что до утра было еще далеко, а на столе оставалось достаточно закуски и выпивки.

И Чилли поведал о своей жизни.

Родился он в некой небольшой державе, лежащей к востоку от моря Вилайет, в семье тамошнего властителя. Ни название страны, ни имени государя Шейх Чилли называть не стал, сославшись на собственную скромность. В день его рождения придворные звездочеты, как водится, произвели необходимые вычисления, чтобы предсказать судьбу наследника престола. В отличие от Фларенгаста, они были истинными знатоками своей науки, людьми суровыми и весьма почитаемыми. Поэтому их заключение воспринял государь как тяжкий приговор: звездочеты объявили, что сыну его на роду написано быть вором.

Вскоре предсказание начало сбываться: едва встав на ноги, наследник принялся тащить все, что плохо лежало. Он воровал серебряные тарелки, соусницы, сухарницы, супницы, флаконы с благовониями, заколки для волос, броши, черепаховые гребни, утиральники для носа и палочки для почесывания спины, а раз умудрился извлечь из царской короны самый крупный бриллиант, именуемый Глаз Индры. И крал он все это не по нужде и не из корысти, ибо ни в чем не нуждался, а исключительно ввиду расположения созвездий небесных.

Видя такое дело, государь предался унынию и приставил к наследнику лучших воспитателей, надеясь с их помощью перебороть судьбу. Но, когда отпрыск слямзил на официальном приеме агатовую заколку с тюрбана туранского посла, терпение отца лопнуло, и он решил избавиться от недостойного плода чресл своих.

Будучи человеком гуманным, властитель не стал душить сына подушкой или подстраивать несчастный случай на охоте. Мальчика тайно отдали в ашрам, передав настоятелю все, как есть, и пожелав мудрому старцу наставить наследника престола на путь истинный.

– Отец мой лелеял надежду увидеть меня вновь, – рассказывал Шейх Чилли, прихлебывая щербет, – но что можно поделать против предначертанной свыше судьбы! Обитатели ашрама были терпеливы: стащу я что-нибудь у прихожанина, они и слова не скажут. Только придут ночью, заберут тайком украденное и вернут владельцу. Божьи люди, одним словом. Мне же, по малолетству и глупости, подобное казалось верхом коварства. Вот воры так воры, еще почище меня будут! – так гневил я свое маленькое сердце.

Гневил-гневил, да не выдержал. Припас крепкую дубинку, спрятал под тюфяком и прикинулся спящим. Ночью пришел сам настоятель, забирать украденный у какого-то пасечника горшок с медом. Только он за ним наклонился, я возьми да огрей его по голове…

– Убил? – деловито осведомился Конан с набитым ртом.

– Убить не убил, но благостность из его седой головы вышиб: изгнали меня из ашрама. Пошел я гол и бос куда глаза глядят…

– Ай, ай, ай, – пропищал Ши Шелам и выплюнул сливовую косточку, которой чуть было не поперхнулся от возмущения, – всегда подозревал, что эти отшельники только прикидываются добряками!

– То же сказал мне и странствующий пандид, который меня подобрал, – продолжил Чилли, – ?Нет истины за стенами ашрамов, сказал он мне, – хотя иные и думают, что сидят на ней своими тощими задами, как на сундуке с изумрудами. Глупцы! Забыли они, что Митра велел делиться…? Однако, как я скоро убедился, заботила его вовсе не истина, а содержание мешка, который мудрец сей таскал повсюду, ни на миг с ним не расставаясь.

Стоит ли говорить, сколь заинтересованно отнесся я к ученичеству у пандида? Мне казалось весьма привлекательным, почитав мантры на свадьбах и похоронах, получать за это щедрые подарки и обильную пищу. Душа моя устремилась навстречу богам, алкая их благословения. Клянусь хвостом обезьяны, я готов уже был обратиться на путь истинный и сделал бы это, если бы не проклятые звезды! Именно они отвратили меня от изучения необходимых в пандидском деле молитв и притянули взор мой к мешку учителя.

– Подозреваю, он таскал там не свитки, – ухмыльнулся Конан. Повесть Чилли все более занимала молодого варвара.

– Именно! – воскликнул рассказчик. – Не свитки, не четки и благовония, а золото таскал старец в мешке своем. За свои услуги брал он только золотыми монетами, даже у бедняков, которые зачастую отдавали последнее: как известно, на свадьбу да на похороны не скупятся. Мешок был толстый, как подушка, да и использовался сходно на ночь пандид клал его под голову, а спал столь чутко, что открывал глаза, как только на лоб ему садился комар. Днем же ему почти нечего было опасаться: как известно, даже самые отпетые негодяи избегают открыто грабить бродячих слуг Митры, страшась гнева Всевидящего.

– Клянусь шкурой волка, – заметил киммериец, провожая глазами хорошенькую служанку, – главная опасность для его сокровищ была у старика под боком. Будь он поумней, забыл бы о разбойниках да приглядывал бы получше за собственным учеником…