Буран - Голубев Павел Арсеньевич - Страница 6

— Добрый конь, только на задние ноги припадать чего-то начал; а те были совсем больные, — кивнул солдат в сторону убитых.

Он отвязал коня и передал Сеньке.

— Ну, только уговор — вам забросать убитых снегом, — сказал другой солдат, передавая лопаты.

Сели на коней и ускакали.

IX. НАДЕЖНОЕ МЕСТО

Чалдона вывели на дорогу; дрожит, фыркает, боязливо оглядывается по сторонам, как будто все еще не верит своему спасению, все чего-то опасается, — не спрятались ли где безжалостные хозяева.

Повели дорогой. Конь немножко припадал на задние ноги.

— Опоен! — заявил Сенька, — это пустяки, раза два серой горючей попоить, и все — живо поправится.

— Куда поведем? — спросил Гошка.

— В сторожку, куда же больше, там есть надежное место.

Свернули на тропинку и гуськом шли до самой избушки.

В избушке никого не было, печка чуть-чуть тепленькая. Коня привязали к крыльцу.

Решили: Колька с Гошкой пойдут домой за сеном, а Сенька останется с конем.

Холод давал себя чувствовать. Сенька продрог. Насобирал около избушки палок, хотел затопить печку, да спичек не оказалось.

— Не замерзну, — решил Сенька и стал прыгать по избушке; немного согрелся. Вышел к Чалдону, гладил его, приговаривая:

— Скоро сена принесут, наешься, — а дома овса раздобудем. Летом на кургане пасти будем, там трава хорошая.

Чалдон стоял смирно, как будто понимал, что надо молчать, а то могут услыхать...

Сеньку зазнобило; опять ушел в избушку — все не так холодно.

Вдруг конь зафыркал, забеспокоился.

"Не отбирать ли коня приехали? А может быть, волк", подумал Сенька и выбежал из сторожки.

— Никого! Что за оказия: Чалдон неспокоен.

Сенька пошел вокруг сторожки — не спрятался ли кто?

Никого!

— Эй, мальчик! — слышит Сенька голос, а человека не видать.

— Да сюда, сюда! — раздался из-за кустов тот же голос, и черная мохнатая шапка показалась над кустом.

— Ах, это вон кто, — признал Сенька черного человека, что вчера ему ноги оттирал, и пошел к нему.

— Кто в избушке? — тихо спросил черный.

— Никого!

— А конь чей?

— Наш!

— Слушай, парень, ты не ври, говори начистую, — сурово сказал черный и взял Сеньку за грудь.

Сенька перетрусил.

— Право, дяденька, никого нет, только я один. Сейчас Колька с Гошкой за сеном ушли.

— Кто это Колька и Гошка?

— Наши ребята. Колька, что вчера со мной здесь был, а Гошка такой же, как Колька.

— А конь? — уже более мягко спросил черный.

— Конь порченый. Солдаты убивали, а мы одного выпросили. Там два убитых, в овраге, за дорогой.

Черный повеселел.

— Это я нарочно серчал, попугать тебя вздумал. Да, добрый конь. Молодцы, ребята!

— Чтобы, говорят, красным чертям не достались, — успокоившись, рассказывал Сенька, — припадает на задние ноги, в походе будто не выдержит. Велели спрятать до ночи, чтобы командир не увидал, а то им попадет, и коня отберут. Они сегодня выступают, вот и убивали.

— Почем ты знаешь, что выступают? — спросил черный.

— Солдаты говорили, да мы и сами видали, как отряд за реку, к Иркутскому тракту поскакал.

Зашли в избушку. Черный затопил печку.

Сенька передал черному хлеб и масло.

— Вот за это спасибо, друг. Сегодня мне некогда было по хлеб сходить, не ел еще с утра, — и черный, вскипятив на печке чайник, принялся за еду. Сенька тоже выпил кружку кипятку. Он был очень доволен, что принесенный им хлеб был кстати. Рассказал про своих вчерашних гостей, про их разговоры о красных, которые им не страшны, а вот страшны свои большевики — их-то и нужно накрыть.

— Как ты думаешь, покрошат наши красных? — спросил Сенька черного. — Офицер говорил, что по полсотни будет рубить сразу... Что они, маленькие, что ли? Ты не видал их?

— Приходилось видать: такие же, как мы с тобой... — усмехнулся черный.

— А много их всех-то?

— Кто их знает! Тараканов в избе никогда не сосчитать, так и их.

— Мне бы хотелось посмотреть, что за красные. Ох, говорят, и смелые! Только будто лютые больно, так горло и перегрызают, никого не милуют. Мишка наш говорит, что как красные придут, нам крышка: все отберут, а нас из приюта выгонят. А Кундюков-старик будто сам в городе слыхал: в газетах пропечатано, что они в России наделали, — попов, говорит, разогнали, а в церквах тиятры наделали да пляски устраивают, а мужиков да баб в какую-то коммунию загнали, ни одного вольного человека не осталось, а кто, говорит, убежит, тому антихристову печать на лоб ставят... А меченого никто не принимает... Он бегает, бегает да с голоду и подыхает...

— Ну, брат, этого я не слыхал; думаю, что вранье. Ты не всякой болтовне верь. Может, кто нарочно болтает — так для испугу, а вы и рады, что так страшно, и верите.

— Как же не верить? Говорят, — значит, правда... Что-то ребят долго нет, — спохватился Сенька.

— Да, долгонько. Уже смеркаться начинает. Ты тоже иди домой, а завтра утречком все придете и уведете. Я его тут в чащу поставлю, чтобы кто не увидал. Сена из-за реки принесу, там целый стог стоит.

Сенька согласился, только просил крепче привязать и покараулить.

— Будь спокоен! Я с лошадьми умею обходиться, — сказал черный.

Сенька на прощанье погладил Чалдона по груди.

"Ишь, какая метка, точно пятачок", — подумал Сенька, рассматривая черный кружок на груди коня. И еще Сеньке бросились в глаза розовые ноздри Чалдона: приметный конь, не потеряется.

— Прощай, Чалдон! — попрощался Сенька с конем и отправился по тропинке домой.

X. НЕОЖИДАННОЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВО

Сначала Колька и Гошка предполагали стащить сено на задах Кундюковского двора, выходящего к самому лесу, но вспомнив, что Сенька мало захватил хлеба для черного человека, решили пройти до приюта, забрать спрятанный в снегу хлеб и набрать своего сена.

На приютском дворе стояла городская подвода. Под навесом два солдата обдирали заколотых коров — Красульку и Машку.

— Из города от комитета Петр Васильевич прислал, — сообщили ребятам плачущие девочки. — Все равно, говорят, красные придут, всех переколют. Мясо в город повезут.

Надька, молоденькая коровка, оставшись в стойке одна-одинешенька, страшным голосом мычала. Годовалой бычек Васька вырвался из загородки; задрав хвост кверху, носился по двору; он останавливался, уставившись глупыми глазами на свою полуободранную мать Красульку, пронзительно мычал и снова скакал по сугробам снега.

Но недолго попрыгал Васька: скоро он был схвачен ловким солдатом и заколотый повис на "пялах".

Степанида с девочками в кухне смотрели в окна и плакали. Жалко было Красульки, Машки, Васьки.

Солдаты сложили туши на свои сани, а кожи на приютские. Пришлось запрячь Рыжку и ехать в город. Вместе с солдатами за кучера посадили Кольку, а чтобы назад ему не было скучно возвращаться, поехал и Гошка.

Солдаты на своей лошади ехали впереди, а ребята сзади.

Когда спускались с Крутого Яра на реку, чтобы ехать прямой дорогой, навстречу попались деревенские мальчишки, которые весело кричали на бегу.

— Солдаты уезжают! — все бросают! — и показывали патронные сумки и старые фуражки, которые они тащили домой.

Под горой вспомнили про Сеньку, потом решили, что конь до вечера не умрет, а Сенька вечером приедет верхом один. Да и раньше может приехать: командиру теперь не до того. Ишь, улепетывают!

По ту сторону реки, по Иркутскому тракту, галопом скакал конный отряд.

А из города навстречу шли целые обозы: военные и невоенные, с ребятами, с вещами, обгоняя друг друга, на Черемошинскую железно-дорожную станцию, чтобы с каким-нибудь поездом скорее уехать подальше. Все спешили, злились на лошадей, ругались...