Буран - Голубев Павел Арсеньевич - Страница 1

П. Голубев

Буран

Повесть из жизни детского дома

I. ЖИТЬЕ-БЫТЬЕ

Тридцатиградусный сибирский мороз трещал, заползал в щели, в разбитые стекла. Белыми лапами цеплялся по углам.

В приюте холодно. Мишке Козырю не хотелось итти самому за валенками по холодному полу. Он выглянул из-под одеяла: кого бы послать?

Ребята проснулись, но от холода сжимались в комочек, закрывшись с головой одеялом.

— Пашка! принеси валенки! — крикнул Мишка.

— Сам сходишь — не велик барин! — огрызнулся тот с соседней койки.

— А-а — не велик? — и в тот же миг Пашка получил подзатыльник. — Не пойдешь?

— Да ладно, чего дерешься, — занюнил Пашка и отправился на кухню.

— На-а! — бросил он, вернувшись, в Мишку валенками.

— Покидайся... мало тебе еще! Получишь? — грозил тот.

— Ох, генерал какой выискался! — раздался из угла насмешливый голос Гошки Косого. — Пашка, его благородию штаны надень!

Ребята фыркнули, но сдержались, боясь, как бы от Мишки и им не досталось.

Мишка был самый старший, и кто шел против него, тому влетало.

— Пашка, барину сапоги почисть! — не унимался Гошка.

— Ты, косой, смотри... я тебе всю заячью морду разобью, — обозлился Мишка.

— Ишь, какой выискался... фу-ты, ну-ты, ваше благородье!.. А это видал? — и Гошка, кривляясь на кровати, показал Мишке нос.

Гошка один из немногих мальчишек не уступал Мишке, хотя он и был и меньше и слабосильнее его.

— Я и мараться-то о тебя не буду, — подумаешь, храбрец какой!.. Только стоит Катерине Астафьевне сказать, останешься без обеда, — отступал Мишка.

— За то ты двойную порцию получишь. Жри, подлиза!

— Подлиза? Так я подлиза? — и Мишка бросился на Гошку. Гошка в одной рубашке и подштанниках как заяц скакал по кроватям, наступая ребятам на ноги.

— Гошка, чорт, не видишь скоса-то! — ругались возмущенные ребята. А сами были рады, что Гошка не уступает Мишке.

— Погоди, косой, я тебе припомню, попадешься когда-нибудь!

— А вот и не попадусь... Ha-ко, выкуси! — и Гошка показал фигу.

Мишка по кроватям бросился за Гошкой, а тот, хлопнув дверью, босиком выскочил во двор и убежал в избушку Тайдана.

— Это безобразие! — закричал вбежавший в спальню в одном белье мастер Шандор с прутом в руках. — Начальничке скажу... Мишко большой... безобразие.

Расстрепанный мастер ребятам показался смешным, — фыркнули, кто-то мяукнул, кто-то свистнул.

У Шандора побледнели губы, глаза сделались злыми, и он начал хлестать прутом по одеялам. Ребята корчились под одеялами не столько от боли, сколько ради озорства и от хохота. Кто-то крикнул:

— Начальничка идет! — и Шандор скрылся в свою комнату.

Начальничка, как называл мастер заведующую Катерину Астафьевну, старая, сморщенная, как сушеный гриб, старуха, бомбой влетела в спальню.

— Как вам не стыдно! Спать не даете. Озоруете, как большевики какие-нибудь. Ты, Козырь, большой — других бы унимал: а ты сам заводишь... — напустилась она на Мишку. — Что на вас старшего что ли нет?

Мастер опять выскочил, но уже одетый.

— Это безобразие! Гвалт... мальчишки... Мишко, Гошко... — размахивал он руками и что-то бормотал по-своему, по-венгерски, так как русских слов он знал очень мало.

На шум прибежала Степанида, приютская кухарка, с подойником в руках.

— Не мой ли варнак Гришка тут озорует? Пробери его хорошенько, матушка Катерина Астафьевна.

— Не мыркай!.. Не видала, а лезешь... "Пробери"... — грубо огрызнулся на мать Гришка.

— Гришка, грубиян! — возмутилась заведующая, — выдрать тебя мало за такую грубость.

— А чего она лезет? — оправдывался Гришка.

— Встать сейчас же! — приказала Катерина Астафьевна, — Шандор, засадите их за работу без чаю... Озорники!

По уходе "начальнички" мастер покрикивал, торопил ребят:

— В Венгрии так нет... Мальчишка Венгрии карош... Руссиш не карошо...

Наскоро умывшись, ребята перешли в мастерскую, рядом со спальней.

Мастер, рассерженный ребятами, был угрюм. Молча раздавал неоконченные вчера большие бельевые корзины.

Ребята присмирели, только хруст прутьев да поворачивание корзин на досках нарушали тишину.

Мишка Козырь, униженный в глазах ребят выговором заведующей, молчал, как будто что-то замышлял.

Гошка после всех явился в мастерскую и, как ни в чем не бывало, не глядя на Мишку, сел на свое место.

Руки у всех ныли от работы; заказ корзин был срочный: "Попечительный комитет города", на средства которого содержался приют, два раза напоминал заведующей, чтобы к сроку выполнить непременно.

Колька разминал пальцы: ему не хотелось сегодня приниматься за большую корзину.

— Колько! — сердито сказал мастер, — дай корзинко!

Мастер еще издали заметил, что корзина косая:

— Не карош корзинко!

— Не умею лучше, — оправдывался Колька.

— Нэ умей! А кушать умэй? Нэ кочу! — и выругался по-своему. — Надо карош форма корзинка! — ткнул мастер Кольке корзинкой в лицо.

Колька вспыхнул.

— Не дерись! — и от обиды, как будто кто схватил его за глотку, на глазах выступили слезы и сжались кулаки. — Сам делай!

Мастер не понял слов, но, почувствовав дерзость, выругался и, выхватив из пучка прут, ударил Кольку по голым ногам.

Колька вскрикнул, схватился за ногу и громко заплакал, потом вдруг сорвался с места и своей корзинкой пустил в мастера.

— На вот тебе, когда так! — закричал он злобно и бросился вон из мастерской на улицу.

Шандор побежал за Колькой, но после неудачной погони вернулся еще злее: кричал, ругался, размахивал прутом, выгнал подвернувшегося под ноги Сеньку.

— Город надо... Комитет заявить... Нэ карош руссиш, — потом приказал ребятам сегодня кончить корзинки, а сам ушел из мастерской.

Тотчас Сенька прибежал назад, прошел в спальню, вытащил из постели два пальто и две шапки, прихватил Колькины валенки и убежал в избушку Тайдана. Там на печке за трубой сидел Колька и плакал.

— Колька, слезай скорей, одевайся да айда на улицу.

Колька живо соскочил с печки, оделся.

— Совсем убегу... чорт с ними... Давно собирался, да как-то боязно было, а теперь убегу, — решительно заявил Колька.

— И я с тобой, Колька, — ладно?

— Айда! Подвяжись вот веревкой — теплее.

Оделись, только бы итти, а в дверь Тайдан, приютский сапожник, седенький старикашка.

— Куда?

— Катерина Астафьевна за молоком посылает, — соврал Колька.

— A-а, добре... Ну, жарьте, чай с молоком будем пить... Нате-ка вот рукавицы, все теплее, — и Тайдан подал Кольке свои рукавицы.

Кольке стало неловко, что он обманывает Тайдана, и он не хотел брать рукавиц.

— Ну вот, что за разговоры? бери, бери... сегодня мороз здоровый.

Вышли из избушки, забежали на задний двор; Колька достал спрятанную им корзинку, они перемахнули через забор, ударились в проулок.

— Хлеба не захватил! — спохватился Сенька, — все время думал, что надо, а как выбежали, так забыл.

— Ничего, на корзинку выменяем, — сказал Колька и зашел в крайнюю избу.

— Видишь, вот и хлеб есть, — показал Колька краюху хлеба и спрятал ее за пазуху.

Скоро они вышли за деревню в поле. Остановились и разыскали глазами крышу приюта.

Кольке представилась вонючая тесная спальня, Мишка Козырь, грязная мастерская с злым мастером, сухая, старая заведующая, — никогда не улыбающаяся, вечно ворчливая, с постоянными наставлениями, выговорами, наказаниями...

— Тьфу! — плюнул Колька, — Тайдана только жалко, а то бы спалил — пусть все горит!.. Побежим, Сенька, а то еще, пожалуй, догонять пустятся.