Кусатель ворон - Веркин Эдуард - Страница 31

Лучше бы я ее не представлял.

Лаура Петровна толкнула своего отпрыска локтем. Как всегда.

– Жохова, а ты чем болела? – спросил Пятахин. – Рожей, наверное?

– Сам ты рожа, – огрызнулась Жохова.

– Нет, не рожей, конечно, менингитом.

– Сам ты менингит!

– Как интересно… – протянул Пятахин.

К счастью, автобус спасительно тряхнуло, Пятахин упал и стукнулся лицом о поручень кресла. Жохова демонически прохихикала.

– Василий Иванович, в Спицыне остановимся! – крикнул Жмуркин. – Там где-то больница.

Водитель Шлегельман погудел в знак понимания.

Палец на ноге у меня заболел. Остро. Скоро я смогу по болям в пальце предсказывать грядущее. Определенно.

Лес по сторонам закончился, и начались веселые капустные поля, капусты было много, я на всякий сфотографировал – а вдруг где-то тут столица русской капусты? После Суздаля, столицы русского огурца, это было бы просто чудесно.

Но капуста оборвалась, промелькнули запущенные сады, по инерции продолжавшие плодоносить яблоками, автобус въехал в село: аккуратные домишки с красивыми наличниками на ставнях.

Мы немного поплутали по скучному поселку и выбрались к больнице, размещавшейся в большом старинном доме, наверное, в барской усадьбе.

Жмуркин подошел к Рокотовой, шепнул ей на ухо и повел к выходу. Снежана принялась прыскать в воздух из флакончика с дезодорантом, Лаура Петровна задержала дыхание, Жохова стала вполшепота читать Библию. Жмуркин держал германистку Рокотову за руку, молодец, в общем-то. Лидер.

– Тут тебя вылечат, – пообещал Пятахин. – Не переживай!

Герасимов вышел следом. Он был какой-то бледный и злой, мне стало его немного жаль. Баторцев у нас вообще-то никто не любит. И не потому, что они все туберкулезники, нет. Просто они чужие. Живут в своем интернате, если в город выходят – то кучей, а обычно так и вообще не выходят, у них там на территории все, что надо для жизни, есть. И огород, и бассейн, и сад, – одним словом, такая автономная туберкулезная община. Городские им завидуют немного, если честно. Не тому, что они туберкулезные, а тому, что у них все есть. Вот бассейн тот же – в городе давным-давно построить не могут, а в баторе 25 метров, и вышка даже маленькая. Или курсовой комбинат хороший – все баторцы бесплатно учатся на права, причем АВС сразу, а девушки все бухгалтерские корочки получают. И даже кинотеатр маленький – у нас в городе уже давно загнулся, а у них все новинки можно посмотреть.

Ну и дискотеки, само собой. Городских туда пускают только на Новый год, да и то не всех, а только отличников. И эти отличники потом рассказывают сказочные вещи – про дивные пироги с разными начинками, про баторскую группу «Палочка Коха», про подарки – я сам эти подарки видел, очень хорошие, плееры и телефоны.

– Сразу так диагноз не скажут, – проявлял свои познания Дубина. – Сначала возьмут соскоб с кожи, потом будут исследовать под микроскопом, а всех нас поместят в карантин.

– Короче, мы в этих Малых Поганницах неделю просидим, – закончила Снежана. – И все заразимся, не чесоткой, так этим… Паразитозом.

При слове «паразитоз» Пятахин вспомнил про меня и сел рядом.

– Слушай, Вить, давай быдлеску замутим, а? Вот смотри, как я придумал. Я возьму полпачки соли и насыплю ее в кружку…

Палец. Заболел у меня самым зверским образом. Наверное, это была аллергия. Сочетание Пятахина и его идей вызвало у меня мощный подагрический спазм. Мне захотелось на воздух. Я подошел к Александре, улыбнулся и взял ее за руку.

– Пойдем погуляем, – предложил я.

Александра была не прочь погулять. Жмуркин сказал, что, скорее всего, мы тут пробудем до вечера, а значит, придется искать ночлег, поскольку по технике безопасности путешествовать по ночам с детьми на борту нельзя. Так что мы можем гулять до вечера, а Жмуркин поищет пока, где нам приложиться на ночь.

Ну а если действительно чесотка…

– Чесотка… – задумчиво сказала Александра. – Чесоткой болел Чехов?

– Чахоткой, – поправил я. – Впрочем, может быть, еще и чесоткой. Впрочем, это не важно. Пойдем, Александра, село Спицыно основано в одна тысяча двести шестнадцатом году. Известно тем, что здесь недалеко проходил Владимирский тракт, по которому гнали в Сибирь братьев Карамазовых…

Село называлось Спицыно, насчитывало три тысячи жителей, две лесопилки, школу и районную больницу. Когда-то, если верить Сети, в этом селе проездом останавливался Толстой, не тот, который «Война и мир», а тот, что про вампиров.

– Тут есть дом, где два дня жил Толстой, – сказал я.

– Толстой, – тут же сказала Александра. – «Анна Каренина»!

– Да-да, именно здесь он ее и начал писать. Очень интересно. Возьми фотик.

Александра взяла фотик, и мы отправились гулять по селу Спицыну.

Село вытягивалось вдоль одной улицы, а та в свою очередь шла параллельно небольшой совсем речке, похожей, скорее, на большой ручей. Мы проследовали мимо почты, купили булок и молока в пекарне, поглазели на разваленную церковь, пожевали пироги. Я отыскал самый старый, покосившийся и уже наполовину вросший в землю дом и сообщил Александре, что именно здесь как раз и останавливался Толстой. Именно здесь, будучи жестко покусан клопами, он придумал сразу несколько сюжетов для своих бессмертных произведений. Кажется, Александра поверила. Во всяком случае, на фоне избы мы фотографировались долго и с упоением, до тех пор, пока на воздух не показался хозяин.

– О! – сказала Александра.

Хозяин был… ну, такой типический хозяин подобных домов. С почерневшей кожей, с бородой, в синем ретро-трико и в плотном вязаном свитере в черно-зеленую полоску.

– Потомок Пушкина, – сказал я. – То есть, конечно, Толстого.

– Десяточку бы, люди добрые, – прокашлял потомок и, немного подумав, добавил: – На хлеб.

Александра растрогалась и тут же дала потомку полтинник.

Потомок растрогался и разрешил нам сфотографироваться с ним. Сфотографировались. Александра вдохновилась настолько, что тут же переправила куда-то фотографии с потомком классика, наверное, своей троюродной тете, канцлеру бундесреспублики.

И я стал серьезно опасаться, что теперь у нас чесотка наверняка есть.

После Пушкина мы купили у бабушки банку черники. Я залил ее молоком, взболтал и вручил Александре:

– Лесной коктейль, заряжает витаминами на месяц.

Коктейль Александре понравился. Потом к нам, как всегда, прицепилась очередная кошка, похожая на злобного камышового кота, и Александра тут же купила в магазине сосисок и стала кота кормить и чесать за ушами, а я терпеливо стоял, ждал. Нет, определенно, русскому немцу немецкого немца понять сложно, иногда практически невозможно.

Накормив кошку пятью сосисками, мы отправились обратно, к автобусу. Александра была счастлива и весела, я ее понимал, это тебе не Швабия какая, там в каждой первой попавшейся канаве так запросто не встретишь потомка Пушкина, тут у нас шутки не шутят.

Вернулись к больнице уже довольно поздно, когда солнце стало садиться и появились комары, и мне пришлось заломать черемуху, для того чтобы отгонять от Александры кровопийц.

На лавочке возле центрального входа сидели наши. В странном сочетании, Рокотова и Пятахин. Пятахин смеялся и рассказывал Рокотовой из своей жизни. Как в детстве он пять дней лежал в инфекционной палате с подозрением на гепатит и эти пять дней открыли ему глаза на мир и на его в мире место.

– Там со мной дед один лежал, он был настоящим спецом по убийству мух. У него был носок с гречкой, он этим носком только так орудовал, мог слепня на лету легко завалить… Слушай, а правда, что от туберкулеза можно вылечиться, если съесть живую вошь?

Рокотова молчала и обреченно смотрела перед собой. Пятна на лице у нее не прошли, а как-то даже усилились, германистка стала похожа на плакат про корь и ее профилактику, я видел такие в медицинских училищах.

Жмуркин подошел, сел на скамейку, взял Рокотову за руки и принялся ее утешать. Говорил, что они ошиблись, что такое случается, что в сущности ничего страшного не произошло, подумаешь, аллергия, с кем не бывает, не надо принимать близко к сердцу, все пройдет, и печалька, и мочалька.