Кусатель ворон - Веркин Эдуард - Страница 16

– Это Пятахин, – напомнил я. – Действительно поэт. Он в конкурсе победил…

– «Звонкий Пьеро», – напомнил Пятахин.

– «Звонкое Перо», – подтвердил я. – Практически Франсуа Вийон, между прочим, многие обратили внимание. В «Знамени» предлагали опубликоваться, сказали, что рупор поколения.

– Интересно как. Может, потом что-нибудь прочитает.

– Непременно, – заверил я. – Поэму «Апрельский пал».

– «Апрельский пал»? – Жмуркин шевельнул бровями. – Однако…

Жмуркин сунул руку в карман, я почему-то подумал, что там у него кастет. Отбиваться от талантливой молодежи поэтического направления.

– Я ищу новые формы, – сообщил Пятахин.

– Это видно. Продолжай, у тебя получается.

Жмуркин поощрительно похлопал Пятахина по плечу, Пятахин кивнул и направился к немцам. Я хотел его остановить, но передумал, пускай. Немцам полезно будет, посмотрят, как мы тут живем, в следующий раз три раза подумают, прежде чем по утрам к нам соваться.

– Он как-то не похож все-таки, – сомневался Жмуркин. – На поэта.

– Есенина тоже не сразу приняли, – сказал я. – И ничего. Вообще-то он хороший поэт, стихи свои читать не любит.

– Это достоинство поэта? – спросил Жмуркин.

– Самое главное. Когда поэт начинает читать свои стихи… Одним словом, это хуже ядерной войны. А наш поэт молчит. Это надо ценить. Ну, если, конечно, попросить, он, может, и читанет что…

Завизжала Александра, Пятахин загоготал. Видимо, он сейчас демонстрировал нашим иностранным друзьям свое яростное искусство.

Автобус опять подпрыгнул, Пятахин громко закашлялся. Александра уже закричала что-то вроде «хильфе-хильфе-помогите».

– О, придурок-то! – провозгласил громко Дубина. – Сейчас сдохнет!

Со своего места Лаура Петровна поднялась и направилась к месту инцидента. Пятахин хрипел.

– Одаренная молодежь, – вздохнул Скопин-Жмуркин. – Я знал, что так и будет. Разберись, а?

Жмуркин устроился в кресле и натянул на голову шапочку с наушниками и наглазниками. Я подумал, что зря не захватил мотошлем, это очень удобная вещь для отсечения: надеваешь – и уже ничего не слышишь, не видишь, – нет, зря оставил.

Пятахин хрипел. Я пошел разбираться.

Ко мне подбежал красный от смеха Гаджиев.

– Пятахин лягушку сожрал, – счастливо сообщил он. – Колесо в канаву попало, он и проглотил!

Гаджиев захохотал. По татаро-монгольски, хлопая себя по коленкам и подпрыгивая от удовольствия.

Пятахин стоял по центру прохода и краснел лицом. Александра смотрела на него с ужасом, Дитер и Болен с тевтонским интересом. Лаура Петровна растерянно.

– Она там шевелится… – прохрипел Пятахин. – Я не хотел.

– Дебил, – констатировала Лаура Петровна и вернулась к своему креслу.

Пятахин осторожно потрогал себя за живот.

– Его сейчас стошнит, – прокомментировал Гаджиев.

– Что происходит? – вопросила Александра. – Зачем он скушал лягушку?

– Он, наверное, француз, – предположила Снежана.

– Французы жареных любят, а он сырую слопал, – возразил Дубина.

Иустинья Жохова отложила чтение, строго посмотрела на нас.

– Она шевелится, – повторил Пятахин.

– Животное, – сказала Жохова осуждающе.

– Зачем? – повторила Александра.

– Загадочная русская душа, – объяснил я. – ЗРД, если короче. Настасья Филипповна, помнишь такую?

– ЗРД, – кивнула Александра. – Кушать лягушка… Пятахин – это Настасья Филипповна?

– В какой-то степени да…

Александра вдруг побледнела, схватилась за живот и кинулась к туалету.

А Жмуркин говорил, что закаленная.

– Пятахин! – позвал Жмуркин. – Пятахин, тебе сегодня сухой паек не выдаем!

И все засмеялись.

– Скотина, – презрительно сказала Жохова. – Тупая бессмысленная скотина.

– Говорят, лягушки могут целый час не дышать, – вспомнил Гаджиев.

– Она что, целый час теперь будет шевелиться? – захныкал Пятахин.

– Да не дергайся, – успокоил Дубина. – Она минут через пять уже перевариваться начнет, затихнет.

Пятахин икнул.

Баторцы в дискуссии участия не принимали.

Пятахин снова икнул.

– Я же говорил – переваривается…

Пятахин кинулся к туалету. Дернул за ручку.

– Занято, – ответила изнутри Александра.

– Остановите автобус! – простонал Пятахин и принялся дергать ручку туалета сильнее. – Остановите!

– Найн! – прохрипела из кабинки Александра. – Не надо!

Пятахин кинулся в корму автобуса.

– Остановите! – велел Жмуркин. – Дядя Леш, останови, а то поэт нам всю амуницию заблюет.

Штурмпанцер нажал на тормоза, автобус остановился. Пятахин со стоном облегчения выскочил из двери и поторопился в кущи.

– Пять минут – остановка, – объявил Жмуркин. – Мальчики – налево, девочки – направо.

– А Пятахин направо побежал, – капризно заметила Иустинья.

– Ну, если так хочешь, можешь идти налево, – разрешил Жмуркин.

Иустинья отвернулась, насупилась и стала читать журнал «Лествица Спасения». Остальные поспешили на воздух, ну, Лаура Петровна, правда, осталась, тоже стала читать журнал «Методический день».

Я вышел.

Солнце светило и даже припекало, автобус был уже несколько забрызган грязью, мимо меня, подпрыгивая, прошагал Лаурыч, налево спешил, бедолага, а не надо было лимонадом упиваться. А вообще хорошо. Упоительно далеко от дома, чувствуется свобода, хочется лететь куда-нибудь…

Я огляделся.

Конечно же, как иначе – Франсуа Пятахин-Вийон проглотил свою лягушку напротив ломи. В прошлом году тут смерч проплясал, наш, кстати, городишко тоже по касательной лизнул, а здесь вообще деревьев не осталось – поломало, как карандаши, угнетающее зрелище. И величественное. И лесу много под шумок попилили…

Из автобуса выскочил Дитер и тут же принялся это все зарисовывать, а Болен попер в кусты, на девчачью, кстати, сторону, я не стал его останавливать, в конце концов, немец, что с него взять.

Показалась и Жохова.

– А, между прочим, эта ваша немка в туалете уже полчаса сидит, – сварливо сообщила она. – А она, между прочим, не одна, тут еще некоторые люди имеются.

– Устинья, посмотри, как много перед тобой природы, – я обвел рукой ломи. – Она вся твоя, пользуйся.

– Я не с тобой разговариваю. – Иустинья сморщилась в мою сторону, поглядела на Жмуркина.

– Ну, мне как-то неудобно… – замялся тот. – И потом действительно природа…

– Значит, нам – под кустом, а им удобства? – еще сварливее осведомилась Иустинья.

На это Скопин не нашелся что ответить.

– Ну-ну, – Иустинья покраснела и стала звонить по телефону.

Из валежника показался Болен с большим мухомором, и сразу же Пятахин с куском коры, похожим на ракету. Живой. Я снял это на камеру, добавил заметку «Путешественники помогают колхозникам убирать бурелом с полей», пусть человечество смотрит, как у нас тут все беспощадно.

Пятахин почему-то прихрамывал, но выглядел, в общем, счастливо и освобожденно. Немного перемазан грязью.

– Живая, между прочим, была, – сообщил Пятахин. – Я ее в лужу выпустил – только так поплыла! Слышь, Устька, она не переварилась еще…

Жохова фыркнула и отошла в сторонку, одной рукой держала трубку, другой четки перебирала.

Болен понюхал мухомор.

– Не, – помотал головой Пятахин и отобрал у немца гриб. – Сырыми нельзя, надо сначала в молоке вымочить, а уже потом жарить.

Болен закивал.

– Зачем вы ЭТО взяли? – спросила Жохова у Жмуркина.

Жмуркин промолчал, а Пятахин нет, подмигнул Жоховой, усмехнулся.

– Не надо так на меня смотреть, Устенька, – сказал он. – Джизас не одобрит.

Жохова удалилась в автобус.

– Пятахин, а ты действительно скотина, – сообщила, высунувшись из окна, Снежана.

– Я поэт, между прочим, а ты сама…

Но назвать Снежану дурой Пятахин благоразумно не осмелился.

– Нам пора, – напомнил Жмуркин. – Трогаемся! Все по местам!

Вернулись в автобус и поехали дальше.

Александра не показывалась из туалета, судя по звукам, она там вовсю рыдала. Мы проехали двадцать километров, а она все рыдала и рыдала, я заволновался, спустился по лесенке и постучал.