Смерть героя - Олдингтон Ричард - Страница 6

— Я его так любила, Сэм, — тихо молвила миссис Уинтерборн с искусно сделанной дрожью в голосе. — Я была совсем девочкой, когда он родился, — детка с деткой, говорили про нас, — когда мы с ним росли вместе. Я была такая юная, что еще два года после его рождения ходила с косичками.

(Уверения миссис Уинтерборн относительно ее непреходящей юности были так шиты белыми нитками, что не обманули бы даже читателей «Джона Бланта»17 , — но все шейхи попадались на эту удочку. Бог весть, что они думали, — воображали должно быть, что Уинтерборн «оскорбил» ее, когда ей было десять лет.)

— Мы с ним были неразлучны, Сэм, мы были настоящими друзьями, и он никогда ничего от меня не скрывал.

(Бедняга Джордж! Он терпеть не мог свою мамашу, за последние пять лет своей жизни он едва ли виделся с нею раз в год. А уж насчет того, чтобы с нею откровенничать, — куда там, самый простодушный из простодушных дикарей тотчас заподозрил бы, что она привирает. Когда Джордж был еще мальчиком, она снова и снова так подло предавала его, что он наглухо замкнулся в себе и уже не мог довериться ни жене, ни любовнице, ни другу.)

— А теперь его больше нет… — Тут в голосе миссис Уинтерборн зазвучали столь недвусмысленные призывные нотки, что даже бестолковый шейх заметил это и ощутил смутное беспокойство. — Теперь его уже нет, а у меня остался только ты, Сэм, в целом свете только ты один. Ты слышал, как этот низкий человек сегодня оскорбил меня по телефону. Поцелуй меня, Сэм, и обещай, что ты всегда будешь мне другом, настоящим другом!

Формулой поведения шейха не предусмотрено было в этот день заниматься любовью; скорбящую мать полагается утешить, но «святость» ее материнского горя недопустимо осквернять плотской близостью — хотя и эта близость между «чистым» молодым британцем и «безупречной» женщиной, у которой только и было, что муж да двадцать два любовника, тоже странным образом оказалась «священной». Но где уж всем сэмам браунам в мире устоять перед несокрушимой волей таких вот миссис Уинтерборн — и особенно перед их волей к совокуплению! И он — да будет позволено так выразиться — возвысился до требований момента. И он тоже испытал странное, извращенное наслаждение, нежничая и занимаясь любовью над свежим трупом; а между тем будь он способен пораскинуть мозгами, он понял бы, что миссис Уинтерборн — не только садистка, но некрофилка.

В ближайшие месяц-два смерть Джорджа стала для его матери источником и других, почти ничем не омраченных радостей. Миссис Уинтерборн простила — разумеется, временно — самых заклятых своих врагов, чтобы можно было написать побольше писем о своей тяжелой утрате, — она сочиняла их с увлечением и искусно украшала пятнами слез. Многие без пяти минут аристократы, обычно избегавшие миссис Уинтерборн, как ядовитейшую разновидность скорпиона в образе человеческом, явились к ней с визитом — правда, самым кратким — и выразили свое соболезнование. Ее посетил даже приходский священник, и был встречен с любезностью чрезвычайной; ибо, хоть миссис Уинтерборн и уверяла всех, будто пренебрегает мнением общества и исповедует агностицизм (столь крайние взгляды появились у нее, впрочем, лишь после того, как перед нею захлопнули двери почти все добропорядочные и благочестивые обыватели), она сохранила суеверное почтение к служителям официальной церкви.

Другая радость миссис Уинтерборн была — переругиваться с Элизабет, женой Джорджа, из-за его жалкого «наследства» и оставшихся после него вещей. Уходя в армию, Джордж думал, что как ближайшего родственника должен назвать отца. Позже он понял свою ошибку, и, отправляясь вторично во Францию, указал, что его ближайшая родственница — жена. Военное министерство заботливо сохранило оба документа — либо там вообразили, что существуют два Джорджа Уинтерборна, либо первая бумажка, не изъятая официально, сохранила юридическую силу. Так или иначе, часть вещей, оставшихся после гибели Джорджа, были отосланы по загородному адресу на имя отца — и мать без зазрения совести их присвоила. Остальные личные вещи и еще причитавшееся ему офицерское жалованье отправлены были жене Джорджа. Миссис Уинтерборн-старшую это привело в неописуемую ярость. Экий дурацкий бюрократизм! — возмущалась она. Да разве ее сыночек не принадлежит ей, матери? Не она ли носила его под сердцем и тем самым до конца своего земного существования обрела право владеть безраздельно им самим и всем, что ему принадлежало? Да разве может женщина, кто бы она ни была, занять в мыслях и в сердце мужчины такое же место, как его родная мать?! А стало быть, ясно, что она — мать — и есть его ближайшая родственница и наследница и что все его имущество, включая вдовью пенсию, должно достаться ей и только ей: Q. Е. D.18 . Из-за этого наследства миссис Уинтерборн не давала ни минуты покоя своему злосчастному супругу, пыталась втянуть в драку Сэма Брауна, — однако его хватило лишь на «прямое и честное» письмо к Элизабет, но та нокаутировала его в первом же раунде, — и даже обратилась к столичному юристу. Из Лондона миссис Уинтерборн-старшая возвратилась вне себя от бешенства. «Этот человек» (иными словами муж) вновь оскорбил ее, робко заметив, что все имущество Джорджа нужно отдать его вдове, но она, конечно, позволит им сохранить кое-какие мелочи на память о сыне. Юрист же — подлая скотина! — без малейшего сочувствия заявил, что вдова Джорджа имеет полное право притянуть свекровь к суду за удержание имущества, принадлежащего ей (Элизабет) по закону. Завещание Джорджа было ясным и недвусмысленным — он все оставлял жене. И, однако, ту долю его вещей, которой завладела его мамаша, она из рук уже не выпустила назло всем силам земным и небесным. И она обрадовалась случаю с наслаждением высказать «этой женщине» (иными словами, Элизабет) все, что о ней думала, — а именно, что бедная Элизабет объединяет в своем лице Екатерину Вторую, Лукрецию Борджиа, мадам де Бренвилье19 , Молль Флендерс20 , «вязальщицу»21 времен Французской революции и отъявленную негодяйку из лондонских трущоб.

Но после своей смерти Джордж служил для матери источником развлечения всего месяца два. Как раз тогда, когда в распре с Элизабет миссис Уинтерборн достигла поистине головокружительных высот вульгарнейшей ругани, старика Уинтерборна задавило на улице. Появились новые развлеченья: следствие о смерти, и самые настоящие похороны, и вдовий траур, и новые письма, закапанные слезами. Она даже послала такое письмо Элизабет — я сам его видел; она писала, что после двадцати лет замужества (на самом деле Уинтерборны были женаты около тридцати лет) настал конец ее семейному счастью, что теперь отец и сын соединились в блаженстве жизни вечной и что, каковы бы ни были ошибки и прегрешения мистера Уинтерборна, он всегда был джентльменом (последнее слово она подчеркнула жирной чертой и поставила несколько восклицательных знаков — очевидно, понимать надо было так, что сама-то Элизабет отнюдь не леди!).