Неведомый Памир - Потапов Роальд Леонидович - Страница 3

3

Но вот спуск кончился. Мы быстро покатили по все еще идущей вниз дороге в какое-то крутое ущелье. Зеленые склоны, ощетинившиеся серыми зубьями скал, круто вздымались от дороги вверх, уходя в поднебесье. От этой крутизны и высоты в душу закрадывался почтительный холодок.

Вдруг горы раздвинулись, отступили - и машины выехали в довольно широкую долину. На берегу бурной речки раскинулся обширный поселок, утопающий в зелени.

- Гульча, - сказал Коля.

Название было мне знакомо. Я знал о трагедии этого поселка, захваченного и разграбленного в 1932 году басмачами.

Сейчас в этом мирном цветущем поселке ничто не напоминало о трагическом прошлом. У придорожной чайханы приткнулись к стенкам, как кони у привязи, с десяток тяжело груженных пятитонок. Подъезжавшие шоферы как бы нехотя вылезали из кабин, не торопясь осматривали баллоны, груз, снимали подвешенные на задних стенках кабин неизменные кошелки с домашней снедью, собранной в дорогу заботливыми домочадцами. Хлеб, масло, помидоры, яйца, сало...

Эти всегда так одинаково тщательно собранные кошелки уже тогда привлекли мое внимание. Только познакомившись как следует с трактом, я понял, сколько неожиданностей подстерегает здесь водителей, как легко вдруг засесть на далекой безлюдной дороге, за сотню километров от ближайшей мастерской или столовой.

Стала понятна и эта расхлябанная, косолапая походка старых памирских водителей, совершенно расслабляющихся на коротких остановках. Адская тряска сотен километров дороги, многочасовая вибрация баранки в руках, длительное нервное напряжение на бесконечных подъемах и спусках, постоянное беспокойство за тормоза, баллоны, двигатель - все это утомляет донельзя.

Леонид с Сашей Деруновым уже сидели в чайхане на помосте, по-местному поджав под себя ноги, и ели из мисок дымящийся лагман - густой узбекский суп.

- Какое мясо? - деловито осведомился Коля. - Баранина?

- Го-го-го! - загрохотал вдруг в раздаточном окошке здоровенный повар-узбек. - Ничиво, мяса хароши, вкусни!

Скоро и мы с аппетитом уплетали какое-то мясо.

- Что же, - решил высказаться я, - мясо неплохое. Люблю баранину!

Саша Дерунов фыркнул в кулак, Леонид ядовито улыбнулся, и только Коля простодушно уставился на меня.

- Ты что, обалдел? Какая же это баранина? Слышал, что чайханщик сказал? «Ого-го-го!» - И Коля заржал по-жеребячьи.

Только тут я сообразил, что ем конину. Отважившись, я решил все же похвалить еду. Не отпираться же от своих слов! К удивлению, меня поддержали. Леонид сказал даже, что это еще неважная конина, а бывает - пальчики оближешь!

И снова ревут моторы, трясется и вздрагивает кузов на бесчисленных ухабах, и под монотонный свист ветра Коля деловито повествует о своем очередном любовном похождении. А дорога опять уползает в ущелье, которое с каждым поворотом становится все выше и уже. Горы встают впереди беспорядочным нагромождением, уже совсем близко торчат увенчанные снегом острые вершины. Кажется невероятным, чтобы в этой гигантской толчее можно было не то что на машине, на лошади пробраться!

Гульчинское ущелье. Дорога то спускается к самой реке, то взбирается по крутым карнизам вверх. Гульча мчится сплошным переливающимся каскадом, окруженная редкими древесными зарослями, главным образом ивой. В одном месте мы поднимаемся особенно высоко. Река ревет где-то внизу, под левым бортом машины. Дорога суживается до предела, слева уходит вниз большой проем свежего обвала. Тормоз, еще тормоз; заскрежетали переключаемые передачи, и машина тихо-тихо поползла вперед.

- Мертвая петля, - прервав свою болтовню, пояснил Коля. - А ну-ка, глянь сюда.

Привстав, я гляжу из кабины вниз, влево и внезапно вижу в проеме обвала, прямо под колесами машины, Гульчу, пенящуюся далеко внизу. Впечатление настолько ошеломляющее, что я невольно отшатываюсь. Кажется, еще сантиметр - и машина рухнет вниз. Коля довольно смеется. Левые колеса машины ползут по самому краю дороги, а правый борт почти чиркает по отвесной стене скалы, уходящей ввысь. Напряженное молчание.

Двум машинам здесь не разъехаться, но «мертвая петля» просматривается с двух сторон, и сейчас мы видим, как метрах в трехстах впереди, у противоположного конца опасного участка, замерли два встречных грузовика.

(Позже это место было значительно расширено и сейчас особой опасности не представляет, хотя обвалы нет-нет да и сократят проезжую часть до предела.

Тогда снова гремят взрывы, и дорожники, вгрызаясь в скалу, отвоевывают еще несколько метров. И так, видимо, без конца).

Короткая остановка в очередном поселке - Суфи-Кургане. Наступило самое жаркое время дня, но жары здесь нет: сказывается высота. Поселок весь в свежей, не успевшей запылиться зелени. Время как бы пошло назад: из жаркого лета мы попали в разгар весны. Мы уже высоко, выше 2 тысяч метров, но пока что не чувствуем этого. Прекрасный свежий воздух бодрит, как купание в нарзанной ванне, настроение отличное.

После Суфи-Кургана мы едем по довольно широкой долине. То здесь, то там на склонах появляются группы странных корявых деревьев, скорее даже кустов. «Арча», - догадываюсь я. Кусты одеты мягкой длинной хвоей и благоухают самыми благовонными смолами. Арча - первый ощутимый признак высокогорья. До этого я видел только темно-зеленые пятна арчи высоко у гребней хребтов и сейчас, увидев ее рядом, понял, на какую большую высоту мы уже поднялись.

Арча - замечательное дерево среднеазиатских и центрально-азиатских гор. У верхней границы произрастания и в других местах она превращается в сильно ветвистый, нередко ползучий кустарник, который называют стелющейся арчой. Но там, где условия благоприятны, например, на северных склонах Туркестанского хребта, арча достигает восьми-десяти метров высоты при толщине ствола в полметра и образует самые настоящие леса.

Ак-Босого... Отсюда начинается подъем на Талдык, первый серьезный перевал на пути к Памиру, оседлавший Алайский хребет. Тал по-тюркски означает кустарник, но слово имеет еще одно значение: усталый, усталость. Действительно, серпантины перевала способны утомить любого путника.

Машины остановились у мостика через небольшую приветливую речку, тяжело съехав с дороги на мягкий гравий берега. Последняя проверка тормозов, баллонов, наливаются доверху радиаторы. Мы стоим с Леонидом в стороне, я фотографирую. Крутые склоны гор скрыты ярко-зеленым ковром травы, который то здесь, то там прорывают крупные выходы скал. Они то пепельно-серые, то ярко-красные; видно, как обнажившиеся на каком-нибудь срезе породы залегают слоями, поставленными почти вертикально. Глядя на них, представляешь себе поистине колоссальную силу тектонических движений земной коры, сминающих любые породы, как папиросную бумагу, и громоздящих одна на другую тысячеметровые толщи.

- Обрати внимание на склоны, на траву,- говорит Леонид.

- А что, - недоумеваю я, - красиво!

- А вот потом увидишь, что будет. Мы расходимся по машинам.

Талдык. Первый серпантин, второй, третий, пятый... Кажется, им нет конца. Машины ползут и ползут вверх, еле выкручивая на поворотах с серпантина на серпантин. Мы уже изрядно поднялись, но

Перевел Талдык. Последний серпантин

вершины перевала еще не видно. Если выглянуть из кабины, можно прямо под нами видеть внизу белые ступени серпантинов с медленно ползущими по ним жуками-машинами. Взгляд вверх - в полнеба склон, и на фоне клубящихся облаков плечо очередного серпантина с черным силуэтом грузовика.

Вскоре мы забрались на один уровень со снежными вершинами соседних гор. Далеко внизу остались последние кусты ползучей арчи. Исчезла трава. Кое-где у дороги появились первые пятна снега. Вечернее солнце, прорвавшись напоследок сквозь тучи, осветило снега, скрывавшие вершины. На этом мрачновато-фантастическом фоне резко обрисовался очередной поворот с пошатнувшимся указателем. Дорога, все еще петляя со склона на склон, упрямо лезла вверх. Перед вершиной перевала снег лежал нетронутыми пластами, а дорога представляла собой трехметровой глубины ледяную траншею. Наконец-то, пройдя в обратном порядке времена года, мы добрались до зимы!