Гайджин - Олден Марк - Страница 22

Токио, как он узнал, не был единым городом, а представлял из себя набор городов, деревень и поселков. Современные здания соседствовали с лабиринтами запутанных улочек низких деревянных домишек. Внутри этого огромного города было даже несколько ферм. В Японии старое и новое существовало рядом. Прошлое и настоящее переплеталось.

Де Джонг сказал, что никогда не видел, чтобы толпы народа и такое скопище транспорта передвигались настолько бесшумно. В Токио не было и такого бьющего в глаза буйства красок и разнообразия одежд, как в Европе или некоторых уголках Азии. Все были одеты в черное, серое или в хаки. Убийственная скучища, по его мнению.

Где, ради всего святого, разноцветные, как в калейдоскопе, кимоно, которые он видел в книгах и музеях? Только спустя некоторое время он случайно увидел белые перчатки на регулировщике уличного движения и белые чехлы на сиденьях в такси и у рикш — этот «цвет» резанул его глаз своей неожиданностью. Такой унылый город! Такое разочарование!

На выезде из города им встретился небольшой парк, в котором собралась толпа молодых людей с флагами, плакатами и транспарантами. Они окружили автобус и пели во всю мощь легких, прихлопывая в такт ладонями. Они пели со все более охватывающим их чувством. Де Джонг понял, что он является свидетелем мощною и безудержного проявления приверженности чему-то.

Но чему?

Джийчи что-то сказал шоферу, и машина сбавила ход. Пение продолжалось еще минуту или две, а затем, когда оно закончилось, молодые люди, все более возбуждаясь, стали выбрасывать в воздух обе руки и кричать: «Банзай!» Да здравствует император. Они довели себя до неистовства. Черт возьми, это оставляло какое-то тревожное чувство. Де Джонг никогда в жизни не видел такого фанатизма. Страшно. Хотя и впечатляюще.

Джийчи тронул шофера за плечо. Машина поехала, и секретарь начал объяснять де Джонгу на ломаном английском языке, что они видели. Де Джонг перебил Джийчи и вежливо попросил его говорить по-японски. Тот кивнул и продолжил. — Толпа воодушевленно приветствовала студентов в автобусе, призванных на воинскую службу. Япония находилась в состоянии войны с Китаем. Скоро она начнет войну с Западом. С Великобританией и Америкой. Он умолк. Канамори и Джийчи ожидали ответа де Джонга.

Он смотрел на японцев в течение нескольких секунд и сказал то, что было у него на сердце. Ничего уже нельзя было исправить, если даже и постараться. Джийчи спросил его, не боится ли он за свою жизнь, если начнется война. На что де Джонг ответил ему, что если огонь разожжен, то как можно приказать ему сжигать это и не сжигать то. После этих слов Джийчи за всю оставшуюся дорогу не проронил ни слова. А когда де Джонг заговаривал с ним, то очень внимательно его слушал, тем самым не оставляя у де Джонга никаких сомнений в том, что готовил о нем какой-то отчет.

Каназава оказалась очаровательным, как и говорил молодой Канамори, городком с узкими петляющими улочками, совсем не изменившимися с семнадцатого века. Сильный снегопад только еще более подчеркнул его прелесть. Однако снег расстроил Канамори. Он ужасно не любил холод и предпочитал Токио, где никогда не было снега и было невероятное количество хорошеньких лавочек. Одно лишь радовало его в Каназаве — это парк Кенрокуэн, самый живописный парк в Японии с искусственными водопадами, речками, прудами и великолепно спланированными бегущими ручейками.

Когда они проезжали мимо парка, де Джонг сказал, что он гулял здесь еще в те времена, когда этот парк был собственностью князя Маэда, а клан Маэда в то время правил Каназавой. Князь Маэда сам наградил его за верную службу. Он подарил де Джонгу прекрасного белого коня.

Канамори и Джийчи знали, что Маэда правили городом в семнадцатом веке. Но никаких комментариев от них не последовало.

Немного погодя Канамори спросил де Джонга, помнит ли он, что произошло с его белым конем.

— Нет. Наверное, это придет ко мне позже.

Сердце его билось быстрее обычного. Так много виденного и потом забытого сейчас смутно вспоминалось еще раз.

Дом барона Канамори, выходящий фасадом на парк Кенрокуэн, оказался настоящим дворцом. В нем была масса изящных перегородок шойи, экранов, старинной керамики и бесценная коллекция отпечатанных с деревянных матриц гравюр. Де Джонг вначале никак не мог смириться со спартанской элегантностью комнат, но вскоре он преодолел свои предрассудки и посмотрел на дворец глазами японца. То, что раньше ему казалось голой комнатой с одиноко стоящим предметом мебели, теперь предстало перед ним как пространство с раздвижными перегородками, напольными матами, резьбой на деревянных стенах, чайным кабинетом и вазой с цветами. Совершенство вкуса. Ничего лишнего, ничего нельзя добавить.

Единственное, что досаждало де Джонгу, так это температура. Холод стоял такой, что даже у латунной обезьяны наверняка бы отмерзли яйца, но это явно никого не беспокоило, кроме него. Тепло, если это можно было так назвать, исходило от маленькой жаровни — хибати. Она только наполовину была наполнена горящим древесным углем и пеплом. В гостиной дела обстояли получше. Она обогревалась ирори, плитой, сложенной из камня и врытой в землю. Это была преемница японского очага. Никакой трубы. Просто огромная квадратная дыра в центре пола. По идее дым должен был выходить в отверстие в крыше. Но почти всегда он оставался в комнате, щипал глаза и вызывал беспрестанные приступы кашля.

Барону Канамори было шестьдесят. Это был тонкий маленький мужчина с огромной головой, на которой топорщились коротко остриженные седые волосы, и с немигающим взглядом ястреба, устремляющегося на свою жертву. Свое внушительное состояние он сколотил на перевозке нефти, переработке железной руды, производстве сигарет и импорта риса из Формозы и Кореи. Он очень гордился тем, что его предки были самураями на службе у императоров, сегунами и военачальниками. На его черном кимоно был нашит семейный герб: перекрещенные черно-бурая лисица и два золотых дерева императрицы.

Де Джонг, конечно, с некоторым опасением ждал встречи с ним. Как бы то ни было, но этот старичок — и это было общеизвестно — был мистиком, который мог целыми днями обходиться без пищи, медитировать, сидя у водопада в парке Кенрокуэн, и проводить многие часы, стоя на коленях перед пустой стеной в молчаливом самосозерцании. Судя по словам молодого Канамори, который не очень-то вдавался в детали, он был близко знаком со многими высшими военными и политическими чинами. Барон был также связан с различными секретными обществами — и теми, что имели патриотическую направленность, и теми, что занимались боевыми искусствами. Де Джонг не спрашивал, вели ли эти связи к якудзе. Он просто допустил, что это вполне может быть. Для всех, кто хоть немного знал Японию, не было секретом, что якудзы были громилами по найму и первоначально использовались консервативными бизнесменами против либерально настроенных политиков.

Молодой Канамори сказал:

— Одним из самых выдающихся качеств моего отца является настойчивость. Он самостоятельно мыслящий человек и упорен во всех делах. Япония — его первая любовь, возможно, его единственная любовь. Он все сделает, чтобы защитить ее. Всем нам — моей матери, сестре и мне — он не раз говорил, что, может быть, нам придется отдать свои жизни за Японию.

Де Джонг засомневался, все ли в порядке у барона с головой. Не спятил ли он слегка?

Молодой Канамори иногда рассказывал де Джонгу о секретных обществах. «Черный дракон», «Белый волк», «Кровавое братство» были патриотическими объединениями и одновременно являлись клубами по изучению боевых искусств. Они существовали с девятнадцатого века и сначала собирали информацию о самых мощных предполагаемых противниках Японии — Китае и России. Позже они расширили круг своих интересов и стали собирать данные о других странах Азии, Африки, Европы и Америки. Их членами были министры, видные промышленники, военные, журналисты, студенты, агенты спецслужб.