Жертва обстоятельств - Ольбик Александр Степанович - Страница 4

Но осталась развесистая ветла — она светилась в глубине двора и особенно отчетливо — на темном фоне крыши ледника. И заросли черной смородины остались и ему почудилось, что он слышит терпкий, горьковатый их аромат.

Сергей приблизился к окну, прислушался. Ни звука, ни лучика света в доме. Потрогал пальцами стекло и, сдвинув их к раме, дробно в нее постучал. И когда за окном что-то колыхнулось, он негромко сказал:

— Вика, это я — Сергей.

Светлое пятно вплотную приблизилось к стеклу.

— Это я — Серый, — повторил Козырев. — Только что освободился, вышел раньше срока…

Щелкнули затворы, окно распахнулось и перед ним появилась взлохмаченная голова Вики.

— Я уже спала… Зачем, Сережа, пожаловал в такую позднь? — женщина зевнула.

— Наоборот — рано. У отца гостил, ему семьдесят пять стукнуло, — нервничал Серега. — Вот только тебя почему-то не было.

Вика присела на подоконник. От нее исходил легкий аромат сандала, смешанный с запахами постельного белья. Она закурила.

— Мне там делать нечего. Там все свои, а при чем здесь я?

— А ты что — чужая? — Сергей поставил портфель рядом с Викой.

— Конечно, чужая. Да я только из-за одной Ларисы туда не пойду. И Машку видеть неохота.

— Ну загордилась, женушка.

— А я тебе вовсе не женушка, — Виктория поднялась с подоконника. — Извини, мне завтра рано вставать.

Церковь-музей отзвонила три раза и это было на руку Козыреву.

— Слышь, сколько сейчас времени? Не на вокзале же мне, в самом деле, кукарекать? — и Серега уже было занес ногу, чтобы преодолеть подоконник, но его с силой оттолкнули.

— Вот же дуреха, — тихо выругался он. — Ведешь себя, как чужая…

— А я тебе и есть чужая, — и Вика хотела закрыть окно.

Серега успел просунуть в щель руку. Виктория с силой дернула на себя раму.

— Убери, говорю, свои лапы, — закричала она. — Уходи по-хорошему, проснется Вадим, испугается.

Но он уже не желал вести переговоры. У него вдруг бешено забилось сердце, скулы свела злоба. Свободной рукой он с силой ударил по стеклу и оно со звоном посыпалось внутрь.

— Ты сама этого добивалась. Легче стало —

Он хотел еще что-то добавить, возможно, сказать, что вернулся не пустой, что заработал в лагере деньжат… Но одновременно с этим в памяти ожил сюжет сна, который ему приснился в колонии и это мелькнувшее в сознании видение еще больше распалило Козырева. Но главная мысль все же вертелась вокруг только что услышанного слова «Вадим». Ревность и униженность зверили Серегу, толкали его в пропасть.

Вика, между тем, привлекая, видимо, внимание соседей, на весь двор заорала:

— Уходи, мерзавец! Будешь шкодничать, вызову полицию, пойдешь туда, откуда вернулся.

Серега при упоминании слова «полиция» чуть не взвыл.

Он перекинул ногу через подоконник и решительно пошел на штурм. Но Вика двумя руками сильно толкнула его и Сергей вместе с портфелем вылетел на дорожку. И женщина, видимо, не осознавая, что делает, тоже вылезла из окна и начала дубасить Серегу. В какое-то злое мгновение, вспомнив, что можно драться и ногами, она изо всей силы саданула его в пах… Но, растратив силы, вдруг поняла, что совершила непоправимое. Внутри у нее все обмерло: в лунном свете она увидела искаженное дурью лицо Сергея. А тот, подняв с земли портфель, наотмашь стал наносить им удары по голове Вики. Слышались глухие, не щадящие звуки.

На дорожку выпала забытая в портфеле медаль и, неуместно позванивая, покатилась в кусты.

— Не надо, Сережа, перестань, — едва слышно попросила пощады Виктория. Ее голова уже беспамятно упала на грудь и все тело начало наливаться свинцом.

Сергей пришел в себя от истошного крика ребенка, до половины высунувшегося из окна. Его бледное лицо, с расширенными глазами, изливалось плачем и было страшно нескончаемостью крика.

— Чей это пацан? От кого ты его прижила? — в голосе Сергея слышались траурные нотки. Хотя понимал: такой лоб и так широко расставленные глаза — это заслуга Рэма…

Однако ему никто не ответил.

Козырева, словно окатило кипятком. Он стоял над поверженной Викой, не ведая, что предпринять. В какой-то момент он хотел дотронуться до нее, но в нем все еще клокотала злоба. Он хотел было сказать что-нибудь утешительное ребенку, но не мог вспомнить ни одного подходящего для этого слова. Он понимал, что сделал что-то непоправимое, чему время уже начало вести свой отсчет.

Он обошел лежащую женщину и, стараясь не наступать на ее изломанную тень, направился прочь, за пределы двора. У колючих кустов однако остановился и тугим движением головы оглянулся на бывший свой дом и лежащую возле него бывшую жену.

Справа, в окнах Тихого, вспыхнул и тут же погас свет. Мелкими, вороватыми шагами Козырев вернулся и, минуя окно с плачущим ребенком, направился в сторону ледника. Дверь болталась на одной петле, три ступеньки, ведущие вниз, подгнили и он едва не упал. В нос шибануло торфяной пылью, которую он поднял оступившемся шагом. Однако сквозь дырявую крышу хорошо была видна поляна звездного неба, на фоне которого темным крылом висел кусок толи.

Он чиркнул зажигалкой и нашел тот кирпич, за которым, в тайничке, лежал «Вальтер», и вытащил его оттуда. Платок, в который был завернут пистолет, Сергей положил в карман. Пахнуло оружейным маслом.

Со двора он уходил не по дорожке, ведущей мимо окна, где по-прежнему изнемогал от плача ребенок, а, обогнув старый дуб и бочку с дождевой водой, выбрался в проулок, буквально утопающий в зарослях жасмина. От резких, горьких его запахов ему стало душно и он, чтобы освободиться от них, приложил к носу платок, который только что служил пеленкой для пистолета.

Козырев поднялся в дюны, взошел на самую высокую. Море за соснами и кустами ивняка еще спало и ничем не мешало человеку. Безмятежным покоем лишь подчеркивало свою отстраненность.

Он открыл портфель и достал из него чудом сохранившиеся бутылки с пивом и транзистор в кожаном футляре. Ему нужен был хоть какой-то звук, чтобы в предутренней тишине не сойти с ума. Щелкнул выключатель и приемник, не ведая кому и зачем, бесстрастно начал вещать: «Пусть перед глазами у тебя будет все, что входит в человеческий удел…»

Гладкий, холодный металл лег в ладонь и попросил ее подняться до уровня виска. Большой, прокуренный, палец сдвинул планку предохранителя как раз в тот момент, когда где-то в рябиновых кустах затрещала сойка. Этот звук вонзился в сознание Козырева страшным вибратором, вспарывающим мозг до самых его последних глубин… Легкий дымок, огладив лицо Сереги, грациозно поплыл в сторону моря.

Он уже был мертв, но еще продолжал прямо сидеть, прислонившись к сосне, и в его самых потаенных слоях сознания еще целую вечность слышались страшные отголоски взрыва.

Над заливом вздыбился багровый гребень солнца. Новый день приветствовал смерть…