Однократка - Ольбик Александр Степанович - Страница 6

— И тогда вы решились… — следователь поднял голову и с любопытством посмотрел на Генку.

— Я сначала хотел схватить со стола нож или вилку, но вспомнил, что они тупые, и понял к тому же, что мне их взять не позволят. Тогда я незаметно вытащил из кармана нож и под скатертью его раскрыл. Я чувствовал, что Бычков снова меня ударит, и решил защищаться, действовать на опережение. И как только он размахнулся, я тут же навстречу ему протянул руку…

— Вместе с ножом?

— Ну а с чем же еще?

— Это бред! — тотчас же отреагировал Куманьков. — Подследственный вел себя, как кровожадный террорист-басаевец. Ничего такого, о чем он тут говорит, не было и в помине. Спросите у моего шефа, он не даст соврать.

— Разумеется, спрошу.

Шило закончил очную ставку и, разрешив Кутузову перекусить, вызвал в камеру Шороха.

Тот был в темном длиннополом плаще, в тупоносых на рантах коричневых штиблетах, на которые ниспадалы манжеты серых штанин. Статен, подумалось Генке, чернобров, с симетричными чертами лица. Зная вкусы своей жены, Генка понимал, что она нашла в этом деятеле.

Они сидели друг против друга, и от одного из них струились ароматические запахи дорогой парфюмерии, а от другого — кислая казенщина. Генка взглянул на свои замусоленные спортивные брюки, на сбитые ботинки, вспомнил еще раз Люську и приготовился к очной ставке. Она была недолгой.

— Господин Кутузов, вы утверждаете, что Шорох отпускал в адрес вашей жены скабрезные двусмысленности и вообще вел себя вызывающе?

— Категорически утверждаю. Этот напомаженный харек издевался над моей женой, и та пошла с ним танцевать исключительно для того, чтобы избежать публичного скандала. Когда к нему подошел вот этот, — Кутузов указательным пальцем уперся в лоб Шороха и сделал сверлящее движение, — послал меня к такой-то матери. Когда произошел конфликт с Бычковым, они меня втроем, то есть Шорох, Куманьков и Рубероид, как хотели, волтузили в туалете. И моим лицом, словно половой тряпкой, вытирали пол и все три писуара. Когда я уже был на полу, именно Шорох несколько раз ногой ударил меня в пах и два раза по голове.

— Вы это подтверждаете? — спросил Шило у Шороха.

Однако вопрос повис в воздухе, поскольку в этот момент Генка ловко вырвал из рук следователя шариковую ручку и, зажав ее между пальцами, вознамерился тыкнуть острым концом в своего собеседника.

— Я тебе сейчас, бизнесмен, выколю глаз и скажу, что так и было. — У Кутузова от злости волосы на загривке встали торчком. — Из-за тебя я здесь сижу, и если бы не твоя хореография, мы с Люськой как люди ушли бы домой своим ходом…

Следователь перехватил его руку и наотмашь ударил ею о стол. Вышиб из Генкиных пальцев «холодное оружие»…

— А вот за это, Кутузов, вы можете схлопотать карцер. Вы же солидный человек, ликвидатор, семьянин, а вести себя не умеет.

— Я от очной ставки отказываюсь, — решительно заявил коммерсант и встал со стула. — Тут, я вижу, все идет в одну калитку.

Когда они со следователем остались наедине, Шило попенял:

— Создается такое впечатление, буто вы, Кутузов, специально разыгрываете какой-то театр абсурда, смысл которого мне пока непонятен. Скажите, зачем вы без конца меняете показания? Что подумает суд и обвинитель, когда сравнят то, что вы говорили вначале, с тем, что насочиняли теперь?

— А мне это в высшей степени безразлично, господин следователь, что они подумают. С первой и до последней минуты банда Шороха подвергала нас с Люськой моральному террору. Вы еще не все знаете. Этот Бычков, когда они уселись за наш стол, громко, чтобы я слышал, сказал Рубероиду: «Эту телку хорошо бы кинуть на хор». Вы думаете, это эсперанто мне непонятно? Вот я его и кинул туда, где его будет отпевать хор ангелов в белых распашонках.

Шило проникновенно заглянул в глаза Кутузову. Тот напрягся и ждал какого-то откровения. Надеялся и боялся, что ему сейчас что-то откроют про Люську.

— Сугубо между нами, — заговорщицки проговорил следователь. — По дороге из криминологического центра, после экспертизы, исчез ваш перочинный нож. Стажер из академии полиции вез его в папке вместе с заключением эксперта. Когда входил в электричку, кто-то у него вырвал папку и скрылся в толпе.

— Какое это для меня имеет значение?

— Идет служебное расследование — не был ли этот стажер с вами в сговоре. Возможно, он это сделал из корыстных побуждений, чтобы лишить следствие главного вещдока.

— Но ведь это ничего не меняет.

— Как сказать. Это будет зависеть от того, что вы еще изобретете до суда. Например, по законам США отсутствие главной улики, каковой является орудие убийства, ведет к пересмотру дела, которое может затянуться на годы или вообще рассыпаться. Правда, многое зависит от адвоката.

— Значит, дело может затянуться, а я буду здесь сидеть и до второго пришествия куковать?

— Мы не в Америке. Вас все равно осудят и дадут срок. Все дело в том — какой срок? Но психологически вы со своим адвокатом будете в выигрыше. В небольшом, но в выигрыше.

— Скажите, вы видели мою жену? Генка хотел сразу об этом спросить, но не представлялось возможности.

— Да, несколько раз с ней встречался, и она как свидетель твердо стоит на том, что вас спровоцировали. И очень кается, что не послушала вас. Говорит, что на нее нашло какое-то помутнение, сумасшедший миг, чего она и сама толком не может объяснить. По-моему, Кутузов, у вас прекрасная жена и верная подруга.

Генке хотелось крикнуть: верная подруга по ночам сидит дома! Но он тихо спросил:

— Какая статья, кроме преднамеренного убийства, может быть ко мне применена?

— Злостное хулиганство, но с натяжкой. Если бы Бычков не отдал Богу душу, так бы и было. И, если честно сказать, я не хотел бы, чтобы вы получили большой срок. Вы заслуживаете снисхождения хотя бы уже потому, что избавили общество от одного подонка. Разумеется, это не официальная точка зрения, а моя личная. За Бычковым тянется длинный хвост разбоев и недоказанное в суде убийство старой женщины. Он залез к ней в квартиру и, чтобы избавиться от свидетеля, задушил поясом от ее же халата. Но суд свершился — и это сделали вы, Кутузов.

— Спасибо, конечно, за моральную поддержку. Мне этот Бычков снится почти каждую ночь, и я бы его, представься такой случай, снова убил бы… Скажите, господин следователь, где приводятся в исполнение смертные приговоры?

Шило от неожиданности плюхнулся на стул.

— Да никак вы, Кутузов, очумели?! Об этом пока нет и речи.

— Дело не во мне. У нас в камере сидел парень, убивший своего напарника, и еще три трупа на него повесили. Два дня назад его увели без вещей, и мы думаем, что его уже казнили…

— Приговоренные к исключительной мере наказания никогда не содержатся в общей камере. Во всяком случае, так должно быть. Возможно, вашего сокамерника определили в одиночную камеру — такова незыблемая традиция всех тюремных режимов. А где казнят? — Шило пожал узкими плечами. — Лучше об этом не знать. Забудьте и подумайте о себе. И дам вам абсолютно бескорыстный совет: не нагромождайте с таким энтузиазмом домыслы, они вас рано или поздно подведут под монастырь. Вы же не Мюнхгаузен, вы же русский человек, широкая натура, славянская душа…

Кутузову было неловко надоедать Торфу, но его просто подмывало позвонить домой. Про себя он назначил контрольное время — одиннадцать вечера. Если Люську и на этот раз дома не застанет, значит, его Люська скурвилась…Ему было все противно. Его раздражал Ящик — что-то, наверное, сломалось в его мочевом пузыре, и он без конца бегал на «дырку». В одну из таких ходок Жора пожаловался:

— Рот-фронт, все клапана заклинило, наверное, дает о себе знать тяжелое детство.

— Ты, старик, зря так легкомысленно относишься к этому. — Торф, надев очки, читал какую-то бумагу — Мочевой пузырь одного моего знакомого чуть было не замучил до смерти.

— А что мне теперь делать? Может, однократку трахнуть, чтобы прочистить все каналы?