Однократка - Ольбик Александр Степанович - Страница 17

Когда, обогнув подстанцию, он вновь увидел его, негромко окликнул:

— Сень, а Сень, погодь. Я с тобой…

Торф услышал сигнал бедствия и призывно взмахнул рукой. А Кутузов и без того спешил, насилуя свою искалеченную Чернобылем конечность…

Торф встретил его ободряющими словами:

— Молодец, однократка, надо уметь рисковать.

Впереди мелькнули огни. Это был сигнал, и Торф немедленно на него отреагировал.

— Видишь, нас ждут, — от волнения и быстрой ходьбы он тяжело, с присвистом задышал. Остановился. Вытащил «астмопен» и прыснул в рот содержимое баллончика…

И когда до машины оставались считанные-шаги, с вышки резанул прожектор и словно ошпарил. Генка, прищурив до боли глаза, наблюдал, как плотный сноп света рыщет по кронам деревьев, шарит по земле, неумолимо приближаясь к выходу из туннеля. И когда ярким блином лег на него, взвыла сирена.

Прожектор от лаза нырнул в темноту, заерзал по пространству и, словно по чьей-то подлой подсказке, упал на блестевший от росы бок машины.

Из-за сирены они не услышали истошный, пьяный окрик часового, а автоматную очередь приняли за стрекот цикад. Но когда огненные комарики полетели в их сторону и через мгновение-другое изрешетили дверцу машины, Кутузов бросился на землю.

Он слышал стон — это Торф, хватая ртом воздух, корчился в агонии возле так и не понадобившейся новенькой, с замененными номерами, «ауди».

Генка вскочил на ноги и захромал в темноту, но его что-то нещадно толкнуло, и он, пробежав пару метров, упал на булыжник. Судьба отвернулась от него. Он кинул руку к бедру, и она вляпалась в теплую жижицу, обволакивающую его тело.

Боль пришла не сразу, а когда пришла, показалась не страшной. Но через мгновение она начала кричать, добралась до сердца и защемила его раскаленными щипцами. Но он терпел…Скрипел зубами, скреб пальцами брусчатку, но терпел.

Голоса были далеко, но он как бы знал, что они приближаются. И тот, кто оказался первым, почти радостно воскликнул: «Этот пидор еще шевелится!»

Кутузов попытался напрячь мышцы, но воля покидала его. Носки армейских ботинок впивались в его живот, в грудь, били по самому сердцу, в голову. Он поднял свободную руку, как бы прося пощады, но по ней наотмашь ударили прикладом. Рука упала. К виску прикоснулся металл.

— Пристрели его, гада…Только потом пальни в воздух, — подсказал другой голос.

— В упор нельзя, обвинят… Дай что-нибудь — платок или какой-нибудь клочок бумаги… Чтобы пороховая гарь не осталась на его морде…

— Платок жалко, чистый… Подожди, я вырву из записной книжки.

Генку оглушил шелест переворачиваемых листков.

— Во, бля, нет свободного места, везде телефоны шалавок… На, держи, тут номер какого-то мудака…

И как будто горчичник лег на висок Кутузову. И ему почудилось, что это Люська положила ему на лицо свою ладонь, и сразу стало непередаваемо хорошо. Он хотел ей ответить тем же, погладить ее по щеке, но рука не повиновалась. Откуда-то подуло горячим сквозняком, оглушающе громко захлопнулась форточка. И стало темно.

— Этот отбегался, — сказал стынущий от содеянного голос.

— Ему теперь это до лампочки, — ответил другой. — Чего ждешь, стреляй.

Раздался сухой, как удар в рельсу, выстрел в воздух.

— Бери его за мослы, оттащим в зону… Вот же крысы, я давно говорил начальству — что-то тут не так…

Генкина голова билась о булыжник, подпрыгивала как футбольный мяч, моталась из стороны в сторону, а гдето далеко-далеко, в уходящем сознании, продолжала мерцать крошечная, как острие иглы, звездочка….

Дорога, полная змей, кончилась, оборвалась перед самой пропастью, и он, оттолкнувшись от края земли, полетел в позолоченную предвечерним светом теснину.

Финита