Дублет из коллекции Бонвивана - Ольбик Александр Степанович - Страница 37

Пуглов видел, как глаза Таракана отстраненно ушли в сторону, как его слова от неправды выговаривались особенно отчетливо и потому звучали откровенно фальшиво. Однако Пуглов, видя, что дружок его завирается, сжал до боли зубы и вышел на кухню. И оттуда он услышал смятый, оправдывающийся голос Ройтса: «Не понимаю, что может быть общего между нами? Я твою Таньку всего пару раз видел…Да и не в моем она вкусе…»

Но Пуглова это не убедило. Он стоял у окна и, рассеянно вертя в руках большой кухонный нож, смотрел на улицу, где уже начинал угасать день.

Глава семнадцатая

Несмотря на большой опыт работы в инкассации, а может, именно в силу этого обстоятельства, инкассатор Гунар Тризна потерял нюх на опасность. Правда, когда он был еще молодым и наивным, ему мерещились грабители чуть ли не в каждом прохожем, особенно, если кто-то прямиком направлялся в сторону машины. Тогда Тризна немедленно клал руку на кобуру и средним пальцем отщелкивал кнопку ремешка, фиксирующего пистолет.

Мысленно он бесконечное количество раз проигрывал отражение бандитского налета и даже наметил на теле места, куда он будет налетчику целиться. Первое условие — непременно надо взять его живым, чтобы облегчить задачу следствия, но если нужно будет все же стрелять, — делать это с большим расчетом. Ни в коем случае не в сердце и не в голову, а лучше в плечо, в руку или ногу. Однако с годами ощущение опасности таяло, как туман, и многие годы Гунар уже без оглядки бегал по точкам, собирая деньги.

В казино они приехали около восьми вчера, когда кое-какая выручка уже поднабралась. Он вошел через парадное, миновал зал, где всегда царит праздник, направился в кабинет завзалом, где его уже ждала кассирша.

Пуглова он увидел, когда с инкассаторской сумочкой под мышкой и небольшим, запломбированным мешочком с деньгами выходил из кабинета. Тот стоял у зеркала и курил. Они поздоровались за руку. Пуглов, бросив окурок в изящную, сделанную из светлого мрамора урну, предложил Гунару пройти в бар, который находился рядом. Из-за застекленного угла выглядывала часть его витрины, уставленной на любой вкус алкоголем, а также стойка, за которой сидели двое молодых людей, один из которых развлекался пусканием колечек из сигаретного дыма.

— Алик, только на скоростях, — сказал Гунар, — рассиживаться некогда.

Он всегда так говорит, но делает как раз наоборот. Они зашли в небольшой бар и присели за свободный столик.

— Покури, — сказал Пуглов, — я сейчас закажу по фуфцику. Чего ты сегодня предпочитаешь — виски, коньяк?

— Бери, Алик, на свой вкус. Я пью все, кроме цианистого калия, — Гунар взъерошил себе волосы и довольно улыбнулся.

Пуглов вернулся быстро. В руках у него были два больших фужера и две тарелочки с мелко нарезанными дольками лимона и розовыми пластиками лососины.

— Ну, будь, — сказал инкассатор и маленькими глотками выпил коньяк.

— Прозит, Гунча! За твою денежную работу, — с этого момента дрожь, появившаяся в руках Альфонса в день убийства Симчика, исчезла и больше к нему не возвращалась.

Когда Гунар ушел, Пуглов сам отнес фужеры в мойку и поставил под горячую струю воды. Затем он со спортивной сумкой прошел в туалет и все, что у него было в карманах, выложил на газету и тщательно завернул ее. Извлек из сумки небольшой матерчатый сверток, в котором находился «парабеллум» с запасной обоймой. Проверив предохранитель, приподнял сзади куртку и засунул пистолет за ремень. Однако ему показалось, что пояс слабоват и он, вернув оружие на газету, принялся туже затягивать ремень. Металл холодил тело. Альфонс передвинул «парабеллум» ближе к правому бедру и сделал несколько движений рукой. Пистолет не мешал и надежно покоился на своем месте.

Пуглов взглянул на часы: Ройтс, по всей видимости, уже ждал его в условленном месте — в районе центра мебели. Альфонсу осталось только спуститься вниз, пройти полквартала и, минуя центр мебели, свернуть в проходной двор. Но прежде чем уйти из казино, Пуглов зашел в комнатушку швейцара и оставил под столом сумку.

Он был сосредоточен и спокоен. Но это было спокойствие неведенья. Миллиарды нейронов его серого вещества, словно цветная карусель, вертели и вертели одну и ту же мысль: «Возможно сегодня решатся все проблемы…»

…Но в тот самый момент, когда Пуглов отсчитывал последние шаги к машине Ройтса, Гунар Тризна отсчитывал последние мгновения сознания. Он изо всех сил старался держать голову прямо, но она неумолимо чугунным ядром падала и падала ему на грудь. Второй инкассатор понимающе с шофером переглянулись. В салоне пахло спиртным. И когда они остановились возле пельменной, второй инкассатор по фамилии Шабалин спросил: «Гунча, ты пойдешь или я сбегаю?» Но никто не ответил — Тризну сморил сон.

Он спал, откинув голову назад и из его широко открытого рта, на подбородок, стекала тонкая струйка слюны.

— Конечно, иди сам, — сказал Шабалину водитель Ситников. — Черт с ним, пусть проспится, не впервой для него.

— Однажды он капитально нарвется на ревизоров, — Шабалкин выругался и стал выходить из машины. — Это до первой проверки.

— Да ладно тебе, с кем не бывает. Поторапливайся и так плетемся нога за ногу, — шофер закурил и, повернувшись вполоборота, стал наблюдать за улицей. Вскоре за окном мелькнула тень — это возвращался Шабалин.

— Стало свежеть, с моря дует холодный ветер, — инкассатор зябко передернул плечами и полез на сиденье…

…Бар «Изумруд» уже погружался в сумерки. До полной темноты оставались считанные минуты.

— Странно, — Шабалин нагнул голову и посмотрел за окно, — здесь всегда горел фонарь.

— Может, перегорел или пацаны развлекались, — Ситников сбавил скорость и немного подал машину вправо, ориентируясь по силуэтам деревьев. Чтобы лучше разглядеть дорогу, водитель почти вплотную прильнул к лобовому стеклу. На грудь больно надавила баранка. Уазик немного накренился и Ситников понял, что именно здесь, на скосе дороги, он всегда паркуется.

Не выключая зажигания, и притушив фары, они с Шабалиным огляделись. Когда глаза свыклись с темнотой, инкассатор отжал кнопку, открыл дверцу и, не спеша, стал выходить из машины. Когда дверца за ним захлопнулась, Ситников тут же ее заблокировал. Таков у них был порядок, хотя Гунар за это иногда на него ругался. Называл перестраховщиком…

Водитель, сидя вполоборота, наблюдал за смутно передвигающейся фигурой инкассатора. На фоне светлого фасада появилась прямоугольная заплата открывшейся двери — это Шабалин прошел в бар. Однако через мгновение дверь снова колыхнулась и стала затворяться. В дело вступил Поэт.

Кругом стояла тишина, позволявшая слышать тиканье часов на приборном щитке, и мерное, едва уловимое, посапывание Гунара.

Ситников взглянул на часы и не успел он отвести от них взгляда, как в лобовое стекло резанул пронзительный сноп света. Он механическим движением опустил козырек и грубо выругался. Ждал, что свет сейчас погаснет и он узнает причину его возникновения. Однако, помимо его воли, им стала овладевать тревога. Прошло еще несколько мгновений, но бьющий в самые зрачки луч света не исчезал.

Слева Ситников вдруг ощутил — нет, скорее угадал, чужое присутствие. Хотел закрыть форточку, но не успел: раздался ни на что не похожий звук — не то фырчание кошки, не то шипение потревоженной змеи. Дыхание Ситникова внезапно прервалось, он схватился за горло и неистово закашлялся. Он молил Бога, чтобы тот не дал ему потерять сознание. Склонившись на баранку, водитель шарил в кармане пиджака «Астмопен» — небольшой ингалятор, не раз спасавший его от жестоких приступов астматического бронхита. Ситников вставил мундштук ингалятора в рот и нажал на его головку. Во рту появился специфический, холодящий небо, привкус. Но кашель, который он пытался сдержать, снова прорвался и еще плотнее перехватил дыхание.

В левом стекле вдруг что-то стукнуло, и щека ощутила прохладу осеннего воздуха. Одновременно с этим в лицо ударили осколки стекла, которые не доставили ему боли. Вялость и апатия сковали его тело.