Рассказы прошлого лета - Шим Эдуард Юрьевич - Страница 51

— Я пока… не представляю…

— Ну, это мы представим. Ксения, какой марки бетон гоните?

— Двести, — ответила одна из женщин.

— Подите сюда! — сказала Лушка журналистке. — Вот ящик, звать дозатором. Вот ручка. Жмите!

Журналистка оторвала руки от юбки, послушно схватилась за рукоять, согнутую из водопроводной трубы.

— Ну? Шибче поднавались!

И тут произошло такое, чего никто не ждал.

Прежде чем опорожнять дозатор, надо было отодвинуть защелку — железный крючок сбоку ящика. Лушка, очевидно, забыла о нем.

Привычным движением журналистка откинула крючок, ее руки налегли на рукоять — ухнул вниз цемент, оставив над собою зеленое облако…

Кирилл попросту онемел. Растерялись и женщины, стоявшие возле журналистки.

А она спокойно закрыла дозатор, снова наполнила его, пустила из бачка воду. Потом крикнула в квадратную деревянную трубку, по которой переговаривались с нижним этажом: «Готово!» Внизу что-то ответили, загрохотала бетономешалка.

— Ну, как, все правильно? — Журналистка обернулась, вытирая локтем лицо. — Значит, не забыла еще… А вы почему без респираторов работаете?

Кирилл шагнул вперед, но Лушка опередила его. Она подскочила к журналистке, захохотала, обняла ее, стала хлопать рукой по спине:

— Ну, девка!.. Ну, брат… А я-то, дура, пугать выдумала. С виду-то не скажешь! Зато я теперь тебе всю стройку покажу, по-настоящему… Пошли!

— Подождите! — смеясь, отмахивалась журналистка. — А про этих-то героинь я должна написать?

Экскурсия оказалась интересной даже для самого Кирилла. Куда только не водила Лушка журналистку!

Они побывали на полигоне сборного железобетона, слазали в автоклав, где, как в бане, держалась немыслимая жара и клубился рыхлый, обжигающий пар.

Затем Лушка раздобыла две пары резиновых бахил и повела журналистку на укладку бетона. Кирилл храбро лез вслед за ними сквозь переплетения железной арматуры, карабкался по доскам опалубки и почти ничего не понимал из их разговора. Это была беседа специалистов. Впрочем, Кирилл почти не прислушивался, — он только наблюдал за Лушкой.

Какое-то необыкновенное удовольствие, почти гордость были на ее лице. Казалось, Лушке доставляет наслаждение показывать знающему человеку, что она может и что умеет.

А умела она много. Десятки работ были ей известны до тонкостей; с одинаковой уверенностью она брала в руки вибратор, плотницкий топор или стальной мастерок. И этот инструмент, взятый от разных людей, вдруг оказывался ей удивительно впору, словно она давно уже привыкла к нему и знала его особенности…

И, наверное, оттого, что работа доставляла наслаждение Лушке, смотреть на нее было тоже приятно. Журналистка давно забыла о своей нарядной одежде, успела испачкаться, сбить прическу, но не обращала внимания на это и азартно хватала из Лушкиных рук все инструменты, — ей хотелось тоже попробовать…

А Кирилл к концу путешествия совершенно измучился. Он прикидывал, какие объекты остались неосмотренными, и боязливо поглядывал на Лушку, вытираясь платком.

Журналистка заметила его вид, пожалела:

— Может, отдохнем?

— Что вы, что вы! — прошептал Кирилл и тотчас опустился на траву, даже не посмотрев, чистая ли она.

Лушка села рядом, закурила. Молчать было неловко, Кирилл спешно придумывал, о чем бы завести безопасную беседу…

— Вот сколько раз ходил здесь, — проговорил он бодро, — а до сих пор не знаю, что там за флажок висит.

Они сидели возле главного корпуса; прямо перед глазами вставала к небу его недостроенная стена, зашитая волнистыми листами шифера. Под кровлей, на одном таком листе, казавшемся снизу не больше почтовой марки, болталась белая тряпка.

— Это я вывесила, — сказала Лушка.

— Зачем?

— Так, баловство. Была тут прошлой осенью комедия.

— Расскажите, Луша! — попросила журналистка.

— Да чего… Ну, не достроили корпус, одной стены нет. А уже холод, вода на машины льет. Начальство решило стенку шифером обшивать. Прилепили струнные леса, вызвали плотников. А те — шиш! — не лезут.

— Отчего?

— Леса-то какие! Живопырка. Тросы из проволоки, а поперек досочки простелены. Ступишь — и закачается все, зазвенит, как гитара. Вздохнуть боязно… Дождь хлещет, ветер, а надо во-он куда лезть да там шифер приколачивать. Дали страху плотники.

— Тогда ты полезла?

— Ну да. Позвала свою бригаду, зашили стенку. А напоследок у плотницкого бригадира отняла рубаху да и вывесила под крышей. Пускай, говорю, люди на твою капитуляцию глядят! Так и висит рубаха, снять не могут.

Кирилл посмотрел на далекую, еле видную с земли тряпку. Смог бы он сделать то же самое? Он, молодой, сильный? Вряд ли…

Он представил себе Лушку, работающую на страшной высоте, — как подымает она мокрые листы шифера, как переходит по шатким доскам, как кричит, отворачиваясь от ветра и брызг… Что заставило ее выдержать? Почему она смогла?

— Знаете, Луша, — засмеялась журналистка, — право, мне хочется про вас написать. Но я одной вещи пока не пойму… Давайте начистоту, напрямик!

— Давай.

— Сколько вы лет на стройке?

— Двенадцать.

— Ого! И неужели нельзя было на другую работу перейти… ну, чтобы полегче, поспокойней… Я же сама работала, знаю, как это достается! Можно год поработать, два, три… А потом пусть другие! Откровенно говоря, я бы не осталась так долго.

— Ну, вот, — ответила Лушка, гася в ладони окурок. — В этом все и дело.

— Я не понимаю.

— Очень просто. Так всегда бывает, — которые уходят, а которые остаются. Уйти проще; сколько раз меня звали…

— Так в чем же дело?

Лушка аккуратно закапывала окурок в землю, долго заравнивала ямку.

— Вообще-то можно… — сказала она неохотно. — Только кто заместо меня работать будет? За двенадцать-то лет я кой-чему научилась… И могу такое, чего другие не могут. Как же уйдешь, жалко ведь.

— Не знаю… — задумчиво сказала журналистка. — Не знаю…

Она закрыла блокнот и еще раз подняла глаза вверх — на белую тряпочку под крышей. Тряпка дразнилась, как длинный язычок: то скрывалась, то вылезала из-под кровли.

— Не знаю…

А Кириллу отчего-то представилась утренняя живая дорога, полная людей, и он вспомнил свои мысли, вызванные этой дорогой. И он подумал, что если и в правду когда-нибудь исполнятся его мечты, и он — командир целой армии людей и машин — опять встретит среди своих подчиненных Лушку, точно такую же, как сейчас, занимающую свой маленький бригадирский пост, то, вероятно, окажется, что Лушка все равно счастливей и удачливей его. Он это чувствовал, но хотел думать иначе, потому что так было проще и спокойней.

— Ну что ж, — сказала журналистка. — Пусть, Луша, будет так. А написать я все-таки хочу. Пройдемте на ваш объект, я с бригадой познакомлюсь.

Кирилл неожиданно вспомнил об оставленном дома чертеже. Он совсем забыл, что бригада простаивает, что надо искать копию! Вскочив на ноги, он торопливо забормотал:

— Вы идите, а я побегу за чертежом… Совсем забыл!

— А чего так спешно? — удивилась Лушка.

— Понимаешь, крепеж не могу выписать. Не знаю без чертежа, как перегородки крепятся.

— И бегать нечего, — сказала Лушка. — Я уже давно выписала крепеж-то твой.

Чужая гвоздика

В Дом отдыха Павел Петрович попал случайно.

В конце июля ему позвонил старинный приятель по академии, инженер Лисовский, сказал, что у него пропадает путевка, волшебная путевка в бархатный сезон, приобретенная с половинного скидкой. Павел Петрович уже давно отвык от подобных поездок, начал отказываться, но Лисовский наседал, спорить с ним было трудно; Павел Петрович упал духом и купил волшебную путевку.

Едучи к Риге в лакированном вагоне дизеля, среди очень шумных, очень вежливых и очень жизнерадостных курортников, Павел Петрович все время ужасался и ругал себя за глупый поступок. Он предполагал, что в доме отдыха будет вот так же шумно, суетливо, неудобно, окружать его будут вот такие же компанейские, слишком общительные люди, а он окажется среди них какой-то белой вороной, случайно попавшей в чужую стаю.