После революции он участвовал в работе издательства «Всемирная литература», созданного М. Горьким, активно занимался преподавательской и переводческой деятельностью. На новый высокий уровень поднимается его художественное творчество и в первую очередь поэзия. Оказавшийся, увы, итоговым сборник стихов «Огненный столп» (1921) свидетельствовал о выдающемся даровании.

Поэт, путешественник, воин, Гумилёв создал в русской литературе свой особый художественный мир, который современники справедливо охарактеризовали как поэзию «мужественного романтизма».

Гумилёв стал одной из жертв кровавого террора, развязанного в стране большевиками. Арестованный в начале августа 1921 года «за недонесение» о контрреволюционном заговоре, он, несмотря на заступничество М. Горького и многих других влиятельных людей, через три недели был расстрелян в застенках ЧК.

После его гибели, в 1923 году, еще вышла книга «Письма о русской поэзии», вобравшая многочисленные статьи, а затем десятилетиями имя и творчество Гумилёва пытались изъять из русской литературы, запрещая переиздавать все, что им было написано. Но истинные ценители поэтического слова всегда помнили и любили его стихи.

* * *

Я конквистадор в панцире железном,

Я весело преследую звезду,

Я прохожу по пропастям и безднам

И отдыхаю в радостном саду.

Как смутно в небе диком и беззвездном!

Растет туман… но я молчу и жду

И верю, я любовь свою найду…

Я конквистадор в панцире железном.

И если нет полдневных слов звездам,

Тогда я сам мечту свою создам

И песней битв любовно зачарую.

Я пропастям и бурям вечный брат,

Но я вплету в воинственный наряд

Звезду долин, лилею голубую.

<Осень 1905>

ЖИРАФ

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,

И руки особенно тонки, колени обняв,

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен, как радостный птичий полет.

Я знаю, что много чудесного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран

Про черную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.

Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

<Сентябръ 1907> Париж

ПАМЯТИ АННЕНСКОГО

К таким нежданным и певучим бредням

Зовя с собой умы людей,

Был Иннокентий Анненский последним

Из царскосельских лебедей.

Я помню дни: я, робкий, торопливый,

Входил в высокий кабинет,

Где ждал меня спокойный и учтивый,

Слегка седеющий поэт.

Десяток фраз, пленительных и странных,

Как бы случайно уроня,

Он вбрасывал в пространство безымянных

Мечтаний – слабого меня.

О, в сумрак отступающие вещи,

И еле слышные духи,

И этот голос, нежный и зловещий,

Уже читающий стихи!

В них плакала какая-то обида,

Звенела медь и шла гроза,

А там, над шкафом, профиль Эврипида

Слепил горящие глаза.

……………………………………………

Журчит вода, протачивая шлюзы,

Сырой травою пахнет мгла,

И жалок голос одинокой музы,

Последней – Царского Села.

<Декабрь (?) 1911>

ВСТУПЛЕНИЕ

Оглушенная ревом и топотом,

Облеченная в пламя и дымы,

О тебе, моя Африка, шепотом

В небесах говорят серафимы.

И твое раскрывая Евангелье,

Повесть жизни ужасной и чудной,

О неопытном думают ангеле,

Что представлен к тебе, безрассудной.

Про деянья свои и фантазии,

Про звериную душу послушай,

Ты, на дереве древней Евразии

Исполинской висящая грушей.

Обреченный тебе, я поведаю

О вождях в леопардовых шкурах,

Что во мраке лесов за победою

Водят полчища воинов хмурых;

О деревнях с кумирами древними,

Что смеются улыбкой недоброй,

И о львах, что стоят над деревнями

И хвостом ударяют о ребра.

Дай за это дорогу мне торную,

Там, где нету пути человеку,

Дай назвать моим именем черную

До сих пор неоткрытую реку.

И последняя милость, с которою

Отойду я в селенья святые,

Дай скончаться под той сикоморою,

Где с Христом отдыхала Мария.

<1918>

СЛОВО

В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо Свое, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,

Звезды жались в ужасе к луне,

Если, точно розовое пламя,

Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа,

Как домашний, подъяремный скот,

Потому что все оттенки смысла

Умное число передает.

Патриарх седой себе под руку

Покоривший и добро и зло,

Не решаясь обратиться к звуку,

Тростью на песке чертил число.

Но забыли мы, что осиянно

Только слово средь земных тревог,

И в Евангелии от Иоанна

Сказано, что слово это Бог.

Мы ему поставили пределом

Скудные пределы естества,

И, как пчелы в улье опустелом,

Дурно пахнут мертвые слова.

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Русские поэты XX века: учебное пособие - Лосев В. В. - Страница 16