Голодная дорога - Окри Бен - Страница 28

Когда мои силы иссякли, и я уже ничего не мог делать, я воззвал к нашему великому королю и сказал:

– Я не хочу умирать.

Я еще не успел закончить, как фигура короля снова возникла передо мной; у него было лицо карлика. Я перестал слышать звуки снаружи, кроме разбивающихся волн, струящейся воды и причитания птиц. И вдруг вспомнил о перочинном ножике, который подарил мне карлик. Я обыскал свои карманы, обыскал мешок, но не смог ничего найти. Мой страх стал невыносимым. И затем пришло спокойствие. Я сдался. Я принял свой жребий.

В мешок сочилась вода. Я подумал, что меня забрали в подводное царство, где, говорят, живут особые духи. Пока я пытался выплюнуть воду изо рта, я почувствовал, как что-то твердое, словно замороженная рыба, стукнуло меня по голове. Это был перочинный ножик. Не теряя времени, я начал разрезать мешок. Ткань была очень грубой, и хотя вода немного смягчила ее, у меня ушло немало времени, чтобы разрезать мешок, и когда я сделал это, мир снаружи был черен, как на дне колодца. Я упал в воду с брызгами.

– Мальчик убежал! – донесся крик.

Было очень темно, река была самой ночью, вода обжигала холодом. Я, не двигаясь, скрывался под водой. Затем почти беззвучно я поплыл назад к берегу, чувствуя себя в своей стихии.

Я продирался через камыши и болотные тигровые лилии, переступал через перекрученные корни мандрагоры, кишащих угрей, и когда ступил на мягкий илистый песок, я побежал, что есть мочи, и вскоре достиг главной дороги. Было очень темно; я был голодный, мокрый, потерянный и вокруг себя слышал голоса, порочные голоса моих духов-спутников, завывающих в печали. Я бежал до тех пор, пока дорога не стала рекой из голосов, и каждое дерево, машина или человек стали говорить со мной, коты перебегали мне дорогу, а люди со странными ночными лицами понимающе смотрели на меня. На перекрестках на меня свирепо оглядывались какие-то встречные люди, и казалось, они вот-вот набросятся на меня. Всю ночь я ото всех спасался бегством.

Дорога была бесконечной. Одна дорога вела к тысяче других, на повороте она превращалась в тропинку, которая выводила на грязный тракт, который становился улицей, заканчивавшейся авеню, и потом заводила в тупик. Везде посреди старого мира возносился к небу мир новый. Рядом с лачугами и цинковыми хибарами высоко и неприступно вырастали небоскребы. Строились мосты; полуотстроенные эстакады были похожи на лестницы в небо или на видения будущего, когда автомобили будут уметь летать. Строящиеся дороги были запружены тяжелыми машинами. Тут и там прямо под звездами спали ночные сторожа, повесив тусклые лампы – свое единственное земное освещение.

Луна была круглая и большая и казалась лицом грозного короля. Меня утешало ее присутствие. Во мне рос ужасный голод по осмысленному направлению, по маминому лицу и запахам Папы. Я проходил мимо керосиновых ламп дремлющих уличных торговцев.

– Маленький мальчик, куда ты идешь в такое время? – часто спрашивали они меня, но я никому не отвечал. Я все брел и брел, пока мои босые ноги не покрылись ранами. И затем, идя во мраке потерянности, я увидел перед собой рассеяный свет – крошечную луну размером с человеческую голову. Я пошел за ней, и она вела меня по многим дорогам. И когда я пришел в район, который был мне чем-то знаком, ноги отказались мне служить, и я упал прямо на дороге. Я подполз к ближайшему дереву и между его гигантских корней, которые вздымались над землей, заснул под присмотром убывающей луны. Меня донимали москиты. Навязчивые муравьи жалили ноги. Но я все это проспал, видя во сне пантеру.

Когда я проснулся, луна все еще была в небе, как призрак, который отказывался уходить под напором дневного света. Занималась заря. Надо мной с озадаченными лицами стояли несколько человек.

– Он не мертвый! – закричал один из них.

Я быстро встал; они пошли на меня, широко раскинув руки, и я бросился бежать от них. Занимался рассвет, я бежал вместе с солнцем, скакавшим по небу. Воздух становился жарче, песок под ногами стал теплым; женщины в белых балахонах из новых церквей Африки звенели в колокольчики и кричали спящему миру, что он должен пробудиться и покаяться. Я миновал пророков, выходивших из леса с росой и листьями на волосах, в их бородах запуталась паутина, в глазах их стояли видения. Я прошел мимо волшебников с мачете, поблескивавшими на утреннем солнце, они приносили на заре в жертву красных петухов, быстро бормоча на неисхоженных тропинках заклинания в рифму. Также я проследовал мимо рабочих, которые рано проснулись и с лицами, подернутыми сном, шли через туман, уничтожаемый солнцем, к своим гаражам и автобусным стоянкам.

Мои ступни бодро переступали по тропинке. Роса омыла мне лодыжки. Голод иссушил губы. Торговцы новостями трубили сквозь зарю на своих рожках, объявляя просыпавшемуся миру о недавних скандалах на арене политического насилия. Трудолюбивые женщины города, неся на головах корзины ароматных перченых кушаний, разжигали аппетиты мира своими сладкими голосами. Дорожные черви лакомились кровавыми порезами моих ног.

Я подошел к знакомому месту; страстно муэдзин призывал к молитвам исламский мир. Я свернул за угол и пошел по тропинке, и когда она превратилась в большое шоссе, ко мне побежали трое мужчин в голубых халатах. Я прыгнул в буш, побежал между деревьев и крикнул в лес, который ответил мне эхом. Птицы вспорхнули с веток, и стайка слетела с верхушки дерева. Я оставил позади мужчин, но продолжал свой бег, так как мне казалось, что мир полон существ, которым по разным причинам от меня что-то было нужно.

На лесной дорожке я внезапно наступил на тарелку с дорожными жертвоприношениями. На блюде были разложены большие куски жареного ямса и рыбы, тушеные улитки, политые пальмовым маслом, рис и орехи кола. Осколки тарелки и маленькие косточки застряли в моих ступнях. Потекла кровь. Я был такой голодный, что съел все, что было отдано в жертву дороге, но через какое-то время живот у меня свело, и меня окружили видения дорожных духов, голодных и раздраженных. Мои ноги продолжали кровоточить, и кот с золотыми глазами шел по следу моей крови. Меня преследовали галлюцинации. Я шел по битому стеклу, по горячему песку тропинок в буше, по горячему гудрону нового шоссе.

Мне казалось, что все дороги были наделены жестоким и безудержным воображением. Дороги множились, самовоспроизводя себя, разветвляясь во все стороны, замыкаясь на себя, как змеи с хвостом во рту, закручиваясь в лабиринты. Дорога для меня стала самой жуткой галлюцинацией – ведя по направлению к дому, как выяснялось затем, вела от дома, это была дорога без конца с большим количеством знаков и без направления. Она стала моей мукой, моим бесцельным странствием, и я обнаружил, что я иду лишь для того, чтобы понять, где она кончается, где у дороги конец.

Наконец я вышел к месту, где, мне казалось, кончались все пути. На дорогу было свалено дерево ироко. Дерево было гигантским, а его пень – сучковатый и суровый – походил на лица древних воинов. Казалось, что в конце всех дорог лежит мертвой чья-то великая душа. Чуть поодаль дорога сваливалась в глубокую яму. По другую ее сторону стояли грузовики с песком. В самом пне роились странные звуки, в его дуплах эхом звучали голоса. Я присел на сук дерева перевести дыхание. И затем, пока духи дороги еще буйствовали во мне, я увидел, как из леса вышел двуногий пес. Он остановился и оглядел меня. Я был так удивлен, увидев пса на двух лапах, что забыл о голоде и боли. Он стоял на левой передней и правой задней лапах, покачиваясь, будто на невидимых костылях. Пес уставился на меня. И потом с тяжелой неизбывной грустью повернулся и поковылял прочь. С изумлением наблюдая за его поступью, я пошел за ним почти из любопытства.

Двуногий пес повел меня через лес. Это был довольно приземистый пес, с напряженным взглядом и затейливым хвостом. По его ушам сновали блохи. Я хотел избавить пса от блох, но сдержал себя и шел за ним, держась на дистанции, пока мы не подошли к вырубке. Я узнал ее. Пес проковылял дальше в лес. Я смотрел, как он уходит, один раз он остановился и посмотрел на меня. Я помахал ему, но пес не понял моего жеста. Он поковылял, одинокий и мужественный пес с печальной мордой, на двух лапах.