Русские писатели ХХ века от Бунина до Шукшина: учебное пособие - Быкова Ольга Петровна - Страница 84

Неоднозначны односельчане Дарьи – неоднозначны в повести, как различны и непохожи их прототипы в самой реальности. Петруха, сельский лодырь и балабол, сжигает свою избу, закупленную уже музеем как памятник деревянного зодчества, не дожидаясь и пожогщиков: ему не терпится сорвать с государства причитающуюся ему сумму (которую он тут же, кстати, и пускает по ветру). Больше того, Петруха нанимается пожогщиком в другие деревни, повергая тем в недоумение даже привычных ко всем его выходкам земляков.

Не дожидаясь своей очереди и общей участи, сжигает свою избу и Клавдия, но здесь уже иные мотивы: ей, одинокой женщине, невмоготу материнское «заключение», она устала от бесконечного, пожизненного деревенского труда; переселение представляется ей освобождением, выходом в большой мир: то что ТАМ будет – уже не важно, главное – поскорее и подальше ОТСЮДА...

...Участвуя в обстоятельной и весьма представительной дискуссии в журнале «Вопросы литературы», состоявшейся после выхода в свет «Прощания с Матерой», критик А. Овчаренко говорит: «Человек умирает – страшно? Конечно. Но куда страшнее, если умирает то, что определяет человеческое существование. Вот на какие координаты переключает нас писатель. Люди приходят и уходят. Закон бренности непреодолим. Человек написал двадцать книг, две из них остались в духовном развитии человечества. Наверное, это уже оправдывает автора. А вот простой человек, только трудодни зарабатывающий, – что из его существования входит неотделимой частью в бессмертие? Трудодни? Созданный им дом? Семья? Поверье, предание, прошлое? Или то, что бабка Анна в адском огне сумела «сохранить родову»? Мало это или много, поскольку дает ей чувство удовлетворения?»

В новой повести «родова» это и все ценное, что когда-либо создано людьми, и сама земля.

Бабка Дарья тоже сохранила «родову». Но, подумав над жизнью, она говорит, что если мы не квартиранты, а настоящие хозяева на земле, мы должны беспрестанно заботиться обо всем, что не просто оберегает «родову», но помогает настоящему ее расцвету...

(По Н.Н. Котенко)

Связь поколений

Матера – деревня старая, и в имени ее есть материнство и матерость, древняя сила. Но Распутин не любит специальной символики, которая плохо ладит с «солнцем простоты», и название деревни скорее более повседневного свойства.

Года три назад в Сибири на глухой таежной реке, куда судьба занесла меня по делам, мужик, с которым мы поднимались по этой реке, петлявшей так и эдак, вдруг на одной из развилок сказал: «Теперь мы пойдем левой матерой», и на мой непонимающий взгляд объяснил, что «матера – это основное течение, стержень реки». Распутинская Матера – отсюда, но при этом все равно никуда от нее не деваются ни материнство, ни матерость, заложенные умом и чувством народа в это речное название.

И вот деревня с этим странным, сросшимся с землей именем должна исчезнуть, стать дном грядущего моря. А это ведь как ни ряди – смерть, и потому все человеческие дела и заботы в эти последние дни деревни обнажились, как всегда обнажается суть перед лицом смерти. Все исполнилось значения, и каждое слово обрело резкую отчетливость и первоначальный смысл, и каждый поступок стал говорить о человеке и мире с окончательностью как будто последней правды, потому что «истинный человек, – как пишет Распутин, – выказывается едва ли не только в минуты прощания и страдания – он это и есть, его и запомните». А тут не один человек, тут целая жизнь, которая, может быть, и оборвалась бы не слышно, когда бы не понятливая и неуступчивая старуха Дарья Васильевна Пинигина из каждое село объединяющих строгих и справедливых старух с характером, под защиту которого стягиваются слабые и страдательные, из тех «ранешних людей», которые «совесть сильно различали». Великие эти хранительницы родовой нашей памяти – сказать сегодняшним языком – кладовые нашей нравственной генетики – не дают обществу забыться в беспамятном эгоистическом обновлении, в заботах одного нынешнего дня, утверждая здоровую и необходимую правду, что «ты – не только то, что ты носишь в себе, но и то не всегда замечаемое, что вокруг тебя» и что, может быть, вот это «незамечаемое» и есть основа жизни и передается «от отцов к детям и от детей к внукам, смущая и оберегая их, направляя и очищая, и вынесет куда-нибудь к чему-то, ради чего жили поколения людей». Об этом говорит старуха Дарья, об этом, подхватывая ее правду, не устает говорить автор, всей уходящей деревенской жизнью напоминая нам, что мы – только звено в цепи существования, ЗВЕНО, а не вся цепь, и держимся мы равно тем, что было позади, и тем, что еще далеко впереди и еще не различимо в очертаниях, но уже натягивает эту единую цепь, суля впереди ободряющую бесконечность.

Нагляднее всего столкновение нетерпеливого сегодня и опытного прошлого выговаривается во внешне спокойных, но готовых сорваться в жестокий спор беседах Дарьи с вернувшимся из армии внуком Андреем и в беседах Андрея с отцом. Напор молодого человека так понятен, и правота его как будто так очевидна: «Пока молодой, надо, бабушка, все посмотреть, везде побывать. Что хорошего, что ты тут, не сходя с места, всю жизнь прожила?» И смотрите, как замечательно, как глубоко, может еще и не по разуму Андрея, отвечает ему старуха: «Я мало видала, да много жила. На че мне довелось смотреть, я до-о-олго на него смотрела, а не походя, как ты».

Как вроде просто – «до-о-олго смотрела», а между тем это, пожалуй, основа великого несуетливого народного опыта да и народной мысли, которая не бегала за каждым днем, а всматривалась в него и в створке одного деревенского окна открывала внимательному человеку все связи жизни. А походя можно и землю обежать, а о человеке не узнать ничего. Больно задетый Андрей продолжает потом спор с отцом, потому что он ведь как лучше хочет, он работать рвется:

«Люди вон из какой дали едут... а тут рядом – и мимо. Как-то неудобно даже... Будто прячусь. Бабушка не понимает – ей простительно, она старая... А ты-то?.. Вы почему-то о себе только думаете, да и то, однако, памятью больше думаете, памяти у вас много накопилось, а там думают обо всех сразу».

Он еще много убедительного говорит, увлекаемый азартом времени, и Дарья уже жалеет внука, потому что знает, что если у него живое сердце, если он не износит его в беготне по местам, которые «на виду», то и ему однажды, как ей в воображении или снах, придется встать перед ширящимся и уходящим в бесконечность клином вопрошающих предков и встать лицом к этому к лицу для прямого неуклончивого ответа.

Разве сама Дарья не видит, что уход деревни неизбежен? Но ее тревожит, как легко прощаются с ней люди, как бесцеремонны с могилами, за которыми вековая жизнь и память и воспитываемое ими чувство ответственности за свою душу и дело. В одном из интервью об этом, как на полях «Прощания», говорил Д.С. Лихачев: «Во все века и во всех странах сознание собственной смертности воспитывало и приучало думать о том, какую память мы о себе оставим».

Всю повесть, все оставшиеся до затопления дни Дарья собирает, скликает родную материнскую историю, торопится обдумать ее и воссоединить, чтобы хоть в ее сердце деревня дожила по-человечески, не уронив себя, чтобы весь ее опыт не канул без внимания, потому что всем веками наработанным и хранимым ею умом она знает главное: «Правда в памяти. У кого нет памяти, у того нет жизни». Знает это и Распутин и взволнованно и настойчиво предупреждает, что если сейчас неоплаканными для последней дороги сгорят материнские избы, то скоро пожар вспыхнет и в новом поселке, куда перебирается деревня, как вспыхнул он в его последней повести «Пожар», которую не мешает держать в уме при чтении «Матеры», – тут дороги прямые, как от причин к следствиям. И если еще раз вспомнить Лихачева, то можно сказать его словами: «Хранить память о других – это оставлять добрую память о себе».

«Прощание с Матерой» – повесть редкая. В ней собралось все, что копилось в «Деньгах для Марии», «Последнем сроке», «Живи и помни», чтобы слиться в редкое органическое тело большой естественной силы и подлинности.