Русские писатели ХХ века от Бунина до Шукшина: учебное пособие - Быкова Ольга Петровна - Страница 48

Цельные по характеру герои А. Платонова – машинист паровоза Петр Савельич («Жена машиниста», 1940), стрелочник Сергей Семенович Пучков («Среди животных и растений», 1940), землекоп Альвин («Свежая вода из колодца») и другие целиком, кажется, растворены в природе, в народе, в деле. Это обстоятельство подчеркивается даже названиями произведений – «Среди народа», «Среди животных и растений»... Не около, не над, а именно среди – среди пространства, среди горя, среди трудового энтузиазма. Короче говоря, среди такого состояния действительности, которое переживается народом в целом. На таких героев как бы приходится центр жизненной тяжести, от них зависит истинное движение жизни. Связанные с миром непосредственно, постоянно находясь «среди», они не могут занять внешней по отношению к окружающему позиции, «выйти» из течения жизни для рефлексии над ней. Связь платоновского героя с микросредой, а через нее – с народом и человечеством настолько крепка, естественна, что он, кажется, не осознает себя личностью (это А. Платонов видит в нем неповторимую индивидуальность) и не знает личного интереса в жизни. Во всяком случае, в его сознании категории «общественное – личное», «я – народ» существуют слитно, не отграниченно.

Чувство ответственности за происходящее вокруг развито в героях писателя до гипертрофии – их томит и мучит ожидание работы, необходимость давать организму отдых, им постоянно кажется, что без них – может быть, во время сна или в часы законного отпуска – что-нибудь случится на свете, а они не будут знать и не смогут предотвратить последствий зла. Поэтому герои А. Платонова всегда настороже, чутки к пульсу действительности, их трудно застать врасплох.

Отец Фроси («Фро»), уже редко водящий поезда из-за старости и вызываемый в депо только в экстренных случаях, ложился отдыхать не раздеваясь и заранее подкреплялся пищей – вдруг среди ночи кто-нибудь занедужит и его вызовут ехать. Отставной механик жил сочувствием и воображением труда, он проводил очередной день «в наблюдении», в слезах, в фантазии... в неистовстве одинокого энтузиазма. «Муж Фроси имел свойство чувствовать величину напряжения у электрического тока, как личную страсть».

В последние предвоенные годы Платонов создал серию рассказов, в которых он активно отстаивает исчезавшую уже идею домашнего очага, семейной теплоты дома как великой нравственно-исторической ценности. В памяти о доме, о детстве, о наивности – огромная воскрешающая сила. Рассказ «Река Потудань», повествующий о любви красноармейца Никиты и учительницы Любы, – первая из таких элегий о воспитании чувств, о высокой ответственности одного человека за другого, более нежного и хрупкого, о созидательной силе души. Эта же тема звучит и в упомянутом уже рассказе «Фро».

Центром всех событий становится героиня Фрося, Фро. Она хочет быть сподвижницей мужа-технократа, боится выглядеть мещанкой. Фрося тем больше «душечка», чем больше стремится жить подражанием мужу, фанатику технических идей, чем больше начинает забивать себе голову «микрофарадами», «релейными упряжками», «контакторами». Она искренне и наивно надеется, что если между ней и мужем будет, скажем, диаграмма резонанса токов, то воцарится полнейшая гармония интересов и чувств в семье. Но ничто не пригибает героиню до некоего эталона жены-сподвижницы, борца без слабостей, не ослабляет ее жажды традиционного счастья – с детьми, женскими «слабостями» и капризами. Вроде бы вросла она в мир техники или службы, но... «Ах, Фро, Фро, хоть бы обнял тебя кто-нибудь!» Она нарочито поддерживает в себе дух антимещанства, антидомашности.

«Фро» и «Река Потудань» – рассказы о самой интимной, сокровенной стороне человеческой жизни, о воспитании чувств и культуре эмоционального поведения мужчины и женщины в любви. Психология семейных отношений слишком многое определяет в судьбе отдельного человека, считал А. Платонов, и обходить молчанием «древнейшее учреждение», семью, или касаться его поверхностно – значит облегчать художественную задачу постижения людей: как ни в какой другой сфере жизнедеятельности, человек обнажается до конца именно в строительстве домашнего очага и достоверного счастья.

Резкие, отрицательные отзывы в печати, которыми сопровождалась проза А. Платонова, поставили его перед необходимостью объясниться с читателем напрямую, без посредничества критики, и в открытой публицистической форме высказать свои взгляды на сущность и назначение литературы в общественной жизни. А. Платонов второй половины 30-х гг. – с 1937 г. и до самого начала Великой Отечественной войны – интересен прежде всего не как прозаик, хотя он продолжал писать и публиковать рассказы, а как литературный критик, публицист, автор статей и рецензий, регулярно – зачастую под псевдонимами Ф. Человеков, А. Фирсов, А. Климентов (настоящая фамилия А. Платонова) – появлявшихся в журналах и газетах.

Платонов жил и развивался внутри советской культуры. Однако и сам образ революционного народа, и тем более то, что мы долго называли идеалами, «правдой» революции, концепцией нового человека, по-разному интерпретировались писателем в разные годы.

На раннем этапе еще нет никакого народа. Народ – это некий абстрактный великан, начисто отрицающий все прошлое, собирательная великая личность, одержимая разрушительством. Автор создает абстрактнейший образ революции, образ всемирной, почти космической свободы...

В повестях «Ямская слобода», «Сокровенный человек», в романах «Чевенгур» и «Котлован» явились коренные платоновские типы – чудаки, скитальцы, правдоискатели: Филат, Фома Пухов, Степан Копенкин, Саша Дванов, Вощев и Прушевский. Их не назовешь праведниками, это скорее «еретики» от революции, хотя они как будто первыми создают «оазисы коммунизма» в уезде Чевенгур или сооружают общепролетарский дом счастья. Платонов вводит в образ их действий, в помыслы, в язык глубочайшее сомнение, тревогу.

В 30-е гг. Платонов сказал – на своем, в меру зашифрованном языке, – что насилие над жизнью, волюнтаристские эксперименты, космические прожекты, коверкающие быт, семью, судьбы искусства, должно кончиться: «...Общественный человек либо «опомнился», то есть достиг бы чего-то путного в своей исторической жизни, либо вовсе исчез из действительности»... В его творчестве явились новые, опомнившиеся от разрушительства, от нетерпения, «нормальные» характеры – Фро, Никита и Люба («Река Потудань»), машинисты и их терпеливые жены, летчик-антифашист Зуммер («По небу полуночи»). От языка идей, абстракций, «канцелярита» он пришел к простоте чеховской формы. Яростный отрицатель классики в 20-е гг., поборник «века, сделанного из электричества», все чаще повторяет: «Все возможно – и удается все, но главное – сеять души в людях».

При внешней неустроенности и хаотичности мира, считал А. Платонов, человек нового общества может гармонично образовать свою душу, подняться до осознания общенародной жизненной цели, обуздать и преодолеть свой эгоизм, в каких бы потребностях ума и тела он ни проявлялся. При этом новый человек не должен утратить ни одного «элемента» из мирового «вещества», чтобы не исказить своей прекрасной сущности, – ни страдания, ни любви, ни радости размышления. Суть в новом отношении человека к своей судьбе и своему предначертанию на земле...

(По В.В. Васильеву и В.А. Чалмаеву)

«ФРО» (в сокращении)

Он уехал далеко и надолго, почти безвозвратно. Паровоз курьерского поезда, удалившись, запел в открытом пространстве расстояние, провожающие ушли с пассажирской платформы обратно к оседлой жизни, появился носильщик со шваброй и начал убирать перрон, как палубу корабля, оставшегося на мели.

– Посторонитесь, гражданка! – сказал носильщик двум одиноким полным ногам.

Женщина отошла к стене, к почтовому ящику и прочитала на нем сроки выемки корреспонденции: вынимали часто, можно писать письма каждый день. Она потрогала пальцем железо ящика – оно было прочное, ничья душа в письме не пропадет отсюда.

За вокзалом находился новый железнодорожный город; по белым стенам домов шевелились тени древесных листьев, вечернее летнее солнце освещало природу и жилище ясно и грустно, точно сквозь прозрачную пустоту, где не было слишком отчетливо видно, ослепительно и призрачно – он казался поэтому несуществующим.