Русская натурфилософская проза второй половины ХХ века: учебное пособие - Смирнова Альфия Исламовна - Страница 9

Вместо антропоцентрической модели мира в повести «Владения» предстает «натуроцентрическая» модель с образом-символом пустыни и населяющим ее животным миром. В описании природной жизни в течение суток как звена в ее вечном и неподвластном никому круговороте времени выражен восточный «склад мышления» (Г.Д. Гачев) в его «поэтическом» воплощении.

В повести «Владения» представлен национально окрашенный взгляд на мир, с характерными для авторского сознания концептами восприятия (пустыня, песок, коршун, луна и др.). Натурфилософская концепция повести восходит к древним восточным учениям об изначально присущей миру гармонии. Т.П. Григорьева пишет: «С точки зрения древневосточных учений, гармония изначально присуща миру, поэтому не нужно ничего творить, нужно лишь не мешать ее проявлению, следовать закону Великого Предела, не нарушать естественный ритм, естественную пульсацию всего в этом мире» (Григорьева 1987: 273). Может быть, именно поэтому в природной картине мира в повести нет места человеку. Этим как бы подчеркивается первичность природного мира по отношению к человеку, его извечность и незыблемость (вне человека). Природная гармония предполагает как закономерность гармоническое сосуществование человека с системой, частью которой он сам является. Но это тот аспект, который остается за пределами повести Т. Пулатова.

В ряду произведений 1970-х годов повесть «Владения» выделялась тем, что автор решал в ней совершенно иные художественные задачи (его не интересовал экологический аспект). Ему было важно воссоздать предельно достоверную картину жизни пустыни как единого Целого, поэтически точно и безошибочно – с естественно-научной точки зрения – отобразить природные процессы, раскрыть универсальный закон, управляющий жизнью пустыни – малой «Вселенной» – и лежащий в основе функционирования большой Вселенной.

При всей неповторимости рассмотренных произведений Т. Пулатова, В. Белова, В. Распутина, С. Залыгина их объединяет стремление воплотить величественный образ самоценной природы, раскрыть ее универсальный закон, обеспечивающий вечность жизни. Идея круговорота как гармонического миропорядка полисемантически раскрывается в них. Она реализуется и в других натурфилософских текстах, проявляясь то как концептуально-организующее начало в природных описаниях (В. Астафьев^. Айтматов), то – благодаря реминисценциям из Библии – в подтексте произведения («Царь-рыба» В. Астафьева). Современная проза выступает преемницей традиций М. Пришвина, который любил живописать все уровни круговорота в природе. Он подчеркивал важность того, чтобы все совершалось по законам природы. В восьмидесятые годы идея «круга» находит новое осмысление – в романе Ч. Айтматова «Плаха». Круг – круговращение как знак трагедии, в которой одно вытекает из другого, образуя замкнутую «цепь», и все предопределено. Подобный взгляд продиктован ощущением конца века как завершения человеческой истории, как надвигающейся катастрофы, к которой неминуемо приближается современная цивилизация. «Сама эта ситуация объективно такова, что выходит и выводит за рамки себя как узко-экологической, обнаруживая такое новое глубинное измерение, которое требует философско-мировоззренческо-го осмысления» (Давыдова 1987: 8).

2. Натурфилософский «манифест» В. Астафьева (повествование в рассказах «Царь-рыба»)

Виктор Астафьев, мысль которого постоянно сосредоточена на «болевых точках» времени, обратился к проблеме взаимоотношений человека и природы уже на раннем этапе своей творческой деятельности, задолго до создания «Царь-рыбы», которая является по сути натурфилософским манифестом писателя, подытожившим его размышления о месте человека в природе. Любимые астафьевские герои живут в мире природы, близком и понятном им. Это их колыбель и дом, источник радости, вдохновения и счастья. В русле классической традиции писатель развивает свои взгляды на гармоническое единство человека и природы, на врачующее и обновляющее воздействие ее. Его герои не вне природы, а «внутри» происходящих в ней процессов, являясь ее естественной частицей и продолжением. По словам Галины Белой, «своеобразие позиции таких писателей, как В. Астафьев, С. Залыгин, В. Распутин, Г. Троепольский, В. Белов, Е. Носов, Ч. Айтматов – при всем различии их индивидуальностей, состоит в том, что они не вне природы, а как бы внутри ее, для них природа не объект покорения или преобразования и не роковая противостоящая сила. В тональности их книг господствует чувство предельной слитности общей судьбы» (Белая 1979: 13).

Идея единства человека и природы в творчестве В. Астафьева претерпевает эволюцию. На раннем этапе она носит романтически приподнятый характер и реализуется в одном направлении: природа залечивает духовные и физические раны. Пока еще тема «человек и природа» не получает полифонического звучания. Герой рассказа «Ясным ли днем» Сергей Митрофанович уже двадцать лет бережно хранит в памяти осенний день сорок пятого года – день возвращения домой. Дорога от станции до родного поселка в четыре километра пролегла через лес. Однако израненному воину, на костылях, этот путь запомнился не трудностью его преодоления, а той радостью, которую он испытал, может быть, впервые за время войны: «Ему в радость была каждая травинка, каждый куст, каждая птичка, каждый жучок и муравьишка. Год провалявшись на койке с отшибленными памятью, языком и слухом, он наглядеться не мог на тот мир, который ему сызнова открывался» (Астафьев 1980: 267). Это воспринимается как чудо, дарованное природой, исцеляющей его. В осеннем лесу оттаивает и оживает душа воина, он начинает различать запах сена, в памяти восстанавливаются отшибленные контузией названия трав и цветов. Мир вновь приобретает звуки и краски, а жизнь – свой разумный смысл. Для Сергея и его жены Пани мир природы – это то, что знакомо с детства, близкое и родное. И на фоне его война воспринимается как нечто противоестественное, нарушающее и уничтожающее гармоническую соразмерность, органичность, присущие природе.

Тайга исцеляет и героя другого астафьевского рассказа – дядю Петра («О чем ты плачешь, ель?»). Охотник-промысловик, он чувствует себя в ней как дома. Когда же с ним произошел несчастный случай на лесопилке и он «явственно ощущал, как угасает в нем что-то», дядя Петр ранней весной ушел в лес. Навсегда запомнит он ту весну, потому что ожил в лесу, трудом вылечился… напоил его таежный воздух силами: «По ночам дядя Петр слушал лес. И не было еще ничего приятнее этого великого, слитого воедино шума тайги. Порой ему казалось, что он сойдет с ума, не переживет такую небывалую весну» (Астафьев 1980: 393). И свято верит он, что «для всех людей, кроме подлых, тайга всегда была кормилицей и спасителем» (Астафьев 1980: 389).

В последующие годы тема единства человека и природы в прозе В. Астафьева углубляется и расширяется. По верному наблюдению Л. Слобожаниновой, «изменения затрагивают в равной степени и смысловое наполнение образа природы, и его конкретные эстетические функции. Пейзаж теперь не только является способом выявления психологического состояния персонажа, но означает нечто большее – как бы предоставляет писателю непосредственный выход к масштабным философским и нравственным проблемам современности» (Слобожанинова 1976: 115).

Теме слитности человека с миром природы, обновления человека под его воздействием, противостоит в творчестве В. Астафьева другая тема – тема уничтожения природы человеком. Такого рода антитеза – характерная черта астафьевской поэтики, которая начала складываться в рассказах 60-х годов. В них уже зарождается экологический аспект проблемы, который в повествовании в рассказах «Царь-рыба» станет одним из центральных. Природа, врачующая и исцеляющая, сама подвергается губительному для нее воздействию человека. В думах героев рассказов «Ясным ли днем», «О чем ты плачешь, ель?», «Митяй с землечерпалки» выражается авторская позиция, которая с наибольшей полнотой реализуется затем в «Царь-рыбе». В рассказах 60-х годов закладывается и особый смысл понятия «браконьер», получивший многозначное раскрытие в повествовании в рассказах. Браконьерство для автора «Царь-рыбы» является проявлением духовной ущербности, свидетельствует об отсутствии нравственных начал, совести. Отношение к природе становится критерием оценки человека, проверкой его на человеческую «состоятельность».