Князь оборотней - Волынская Илона - Страница 27

Видать, эта комната у шамана Канды служила специально для ожидания — вдоль стен стояли деревянные нары, как в чумах. Но оставляли тут лишь просителей незначительных — на те нары даже гнилой шкуры бросить не удосужились.

— Здесь ждите! — заглядывая внутрь, скомандовал Хуту. — Господину Канде понадобитесь, он вас позовет. Если, конечно, вовсе не забудет. Тогда я о вас вспомню! — последние слова прозвучали откровенной угрозой.

Хадамаха мрачно поглядел ему вслед.

— Этот поганец, родной брат поганки, тебя за человека не считает, — заключила Аякчан.

— Раньше такого не было, — хмуро буркнул Хадамаха, усаживаясь на лавку.

Как учил в Сюр-гуде господин тысяцкий: поглядим, чего имеем. Раньше было поселение, теперь стал город. Раньше торговля на площади была — теперь нету. Раньше лавки шамана Канды, как и самого шамана, не было, теперь есть. После их с ребятами появления лавки стало меньше, чем раньше, но все-таки… Раньше Мапа, да Амба, да люди местные, случалось, друг друга обзывали вертихвостыми, да косолапыми, да голозадыми (это про людей, если кто не понял). И дрались на ярмарках, бывало, — как раз по поводу наличия или отсутствия хвоста. Но чтобы вот так! Больше всего Хадамаху интересовали не злобствования Хуту, а крик дедка с ковриком, будто такие, как Хадамаха, всю дичь выловили, люди голодают. Дичи в окрестностях и впрямь нет. А шкуры на полках у Канды есть. Были. До пожара.

И что про такие дела думают сами Мапа да Амба? В поселении… виноват, городе он пока ни одного не видел.

Хадамаха сильно потянул носом. В воздухе стоял ощутимый только ему одному аромат большой охоты. Большей даже, чем на черную женщину, албасы чэк-наев! Только теперь этот будоражащий аромат не радовал, как раньше, отдавая горьким смрадом пожарища.

Мелькнула голубая искра, Хакмар отлетел на середину ожидательного покоя и грянулся спиной об лед.

— Не подходи ко мне! — сквозь зубы процедила Аякчан. — Я чернолицая дочка Эрлик-хана…

Хадамаха спрятал невольную улыбку: как Аякчан ни терла физиономию снегом, а некоторая чернолицесть осталась. Особенно на ушах.

— С коленками у меня непорядок, и груди тоже… — Аякчан поглядела на свою грудь и мстительно закончила: — Как холмики!

Хакмар невольно поглядел туда же… и начал краснеть так, что Хадамаха аж разволновался — не Рыжий ли огонь черному кузнецу в башку ударил?

— Очень симпатичные холмики! — сдавленно пробормотал Хакмар.

На ладони Аякчан возник светящийся шар.

— Это не я ту шаманскую песню говорил! — возо пил Хакмар.

— Ты ей про молодость и светлую кровь говорил! Песнь из земли Сахи — из моей земли! Мне так песен не говорил! Еще День минет — ей шестнадцать стукнет! Тогда за нее не то что пятьдесят оленей — сухой юколы никто не даст, за перестарка!

— У меня все равно оленей нет! — взвыл Хакмар.

— А были бы, сразу отдал бы, да? Любишь шестнадцатидневных старух? — немедленно заключила Аякчан, отводя руку с шаром для броска.

— Хадамаха, хоть ты ее уйми! — взмолился Хакмар.

— Меня не проси — ты меня медведем обозвал, — ухмыльнулся Хадамаха.

— Ты обиделся? — на растерянного Хакмара было жалко смотреть. — Я же специально, для тех стражников, чтобы…

— Он не обиделся, — вдруг вмешалась Аякчан. Девушка утихомирилась, словно бушевавший в ней Огонь разом опал и спрятался в каком-то тайном хранилище. Сейчас она была грустна и спокойна. — Он намекает, что мне глупо обижаться: песни ты той девке говорил тоже «специально, чтобы…», — передразнила она.

— Сразу видно мать-основательницу Храма — в глубь чужих душ смотрит, точно Огнем там освещает! — торжественно провозгласил Хадамаха. Только видит не то — по правде, он и в самом деле обиделся. Хотя и сам же не понимал — почему. Тупо же, будто не Мапа он, а пень таежный, и стыдно — Хакмар все правильно делал, — но желание врезать кузнецу медвежьей лапой не ослабевало.

— А о девушке вы подумали? — все так же грустно и спокойно спросила Аякчан.

Парни поглядели друг на друга, как в зеркало: Хадамаха был уверен, у него такая же обалделая физиономия, как у Хакмара.

— Какой девушке? — наконец выразил общее недоумение Хакмар.

— Теперь вы даже не понимаете, какой! — горько усмехнулась Аякчан. — Девица живет одна в захолустье, с таким вот папашей. Из парней подловатый приказчик да ненормальный стражник. И вот является красавчик с острым мечом… — Она окинула Хакмара презрительным взглядом и припечатала: — И облезлой рожей! Стишки ей читает. Девица раз — и втюрилась! А на самом-то деле прав подлый приказчик! Про белоликость да стройный стан наш облезлый красавчик не из любви, а заради выгоды рассказывает!

— Опять я виноват? — взвился Хакмар.

— А кто — я разве?

— Почему обязательно кто-то должен быть виноват?

— Мама-Уот, ты его слышишь? — подняла глаза к потолку Аякчан. — Мне так плохо, так больно, и что же — никто-никто в этом не виноват?

Хадамахе показалось, что ему холодной мокрой лапой провели по хребту. Наверное, и Калтащ так: ей больно, ей плохо, вот она и ищет виноватых. И быстро находит — весь людской род! И Седна тоже… Девчонки!

— Айка, ну ты что! — примирительно начал Хакмар, похоже теперь уже не знающий — сказать, что ему юная госпожа Эльга и даром не нужна, или поостеречься?

— Я думал, мы про этого поговорим… шаманского ученика Донгу… — влез Хадамаха.

— Чего там про него наговариваться? — огрызнулась Аякчан. — Он тут — значит, скоро явится. Еще не будем знать, как избавиться!

Послышались шаги, и в дверном проеме показался человек. В первый миг Хадамахе показалось, что вошел Донгар. Мгновением позже он понял, что человек много старше, хотя морщины на его лице появились скорее от долгих странствий и лишений, нежели от возраста.

— Доброе Утро, уважаемые! — глядя на ребят блестящими, быстрыми, как у птицы, глазами, весело улыбнулся незнакомец. — Шамана Канду дожидаетесь? Тогда и я с вами! — усаживаясь на скамейку, объявил он. — Забирать снаряжение приехал, а тут бегут, торопят — шаман Канда просит, зайдите, сделайте милость! Зачем? Почему? Ничего не объяснили. Вас тоже пригласили?

— Умгум, — настороженно глядя на незнакомца, буркнул Хадамаха. — Настоятельно! — И невольно потер бок, куда Хуту все-таки успел заехать древком копья.

— Мне кажется, я вас знаю… — всматриваясь в Хадамаху, продолжал человек. — Или кого-то очень похожего на вас! Вы, простите, местный или приезжий?

— Сейчас приезжий, а так вроде местный, — неохотно ответил Хадамаха. И чего привязался — общительный какой! Из-за него и не поговоришь. — Я сын Эгулэ из племени…

— Мапа! — вместо Хадамахи закончил мужик и, кажется, обрадовался. — Тогда я вас и впрямь знаю — вы тот самый знаменитый Хадамаха, который лучше всех играет в каменный мяч! Вы на отца похожи. Похожи ли вы на брата, не скажу… — окидывая Хадамаху веселым взглядом, заключил он. — Совсем не знаю его с такой стороны. — Он хмыкнул.

— Вы знаете моих родителей? — охнул Хадамаха.

— Я живу от вас неподалеку. Замечательные у вас родители, доложу я вам! Особенно мама — исключительная женщина!

Хадамаха понял, что мужик ему определенно нравится.

Послышался быстрый топот, и в покой влетела давешняя бедно одетая девушка.

— Уважаемый-почтенный-господин-самый-главный-начальник! — переламываясь в поклоне, выпалила она и остановилась, хватая ртом воздух после стремительного бега.

Хадамаха заинтересованно поглядел на ее ноги — и как она могла так мчаться по ледяному полу? И увидел тапки, подбитые камусом [2]*. Такие же тапки красовались на «господине-самом-главном-начальнике». Видать, ящик с тапками стоит у парадного входа — только для почетных гостей.

— Совсем не надо называть меня так длинно…

— Уважаемый почтенный господин главный начальник! — сократив титулование ровно на одно слово, снова переломилась в поклоне девушка. — Вас не туда привели! — в ее голосе звучало отчаяние. — Господин белый шаман Канда ждет вас у себя в покое — так ждет! Пойдемте, господин, пойдемте!