Князь оборотней - Волынская Илона - Страница 23

— Разве кто-то говорил о долге? — Брови Хакмара поползли выше — еще чуть-чуть, и вовсе залезут под пересекающий лоб кожаный шнурок.

— Ты что, не видишь — господин не местный! — вдруг горячо вскричала девушка и вся подалась вперед, тиская несчастного зайца в руках, точно шкурку. Заяц не сопротивлялся, висел, как шкурка. — Вы из города, да? — жадно глядя на Хакмара, спросила она.

Хадамаха вздохнул: такому не то что в лесу, даже в городе не научишься, такое только с поколениями горских предков приходит. Чтобы при облезлой морде и в чужой старой куртке первая встречная красотка моментально произвела тебя в господа!

— Недавно был в городе, — уклончиво ответил Хакмар. — Хотя родом с юга, как могла заметить прекрасная енге. — И на всякий случай добавил: — Из подгорных коневодов.

— Прекрасная енге… — зачарованно повторила девушка. — Что такое — енге?

— Так у нас называют прекрасную и благородную даму, — отвешивая что-то вроде небрежного поклона, объявил Хакмар и продекламировал:

— Да… — пролепетала девушка. — Отец меня почти из дому не выпускает. Чтобы кожа была белой. А это… вы читали… южное сказание? — прижимая обе руки к груди, прерывистым голосом спросила она.

— Ну что вы, прекрасная, это вполне северное олонхо. Из земли Сахи, если не ошибаюсь. Северяне иногда тоже неплохо пишут, вы не находите? — покровительственно обронил Хакмар.

— Нахожу… — выдохнула девушка, и по ее лицу было видно, что она и впрямь кое-что ценное нашла. Щеки у нее полыхали… ощутимо потянуло горячим воздухом… Хадамаха оглянулся. Нагнув голову, как разъяренная кабаниха перед атакой, Аякчан глядела на девушку исподлобья — и вокруг жрицы трепетал едва заметный ореол горячего воздуха.

— Тут-то тебе чего надо, южанин? — недобро проворчал приказчик.

Хакмар улыбнулся девушке и, точно извиняясь, развел руками:

— Простите его, прекрасная, этот человек дурно воспитан и не знает, что нельзя столь бесцеремонно прерывать беседу с благородной енге.

В дрожание воздуха вокруг Аякчан добавились синие искорки. Хадамаха мысленно вздохнул и ухватил Аякчан за руку. Точно раскаленную головню из костра вытянул! Ну почему так: он бесится, ожог получает, Аякчан бесится — все едино он ожог получает?

— Я дурно воспитанный?! — тем временем заорал приказчик.

— Безусловно, — невозмутимо согласился Хакмар.

— Да ты кто такой? — продолжал орать приказчик.

— Вы уже спрашивали, милейший, — столь же невозмутимо ответил Хакмар.

— Вали из лавки быстро, пока стражу не кликнул! — надсаживал горло приказчик.

— Ты как с господином южанином разговариваешь? — снова краснея, на сей раз от гнева, закричала девушка. — Я отцу расскажу, как ты покупателя из лавки гнал! — она вскочила. Заяц вывалился из ее рук и тяжеловесно шлепнулся на пол — от его ошейника тянулся украшенный медными бляшками кожаный повод, другой конец которого был завязан вокруг запястья девушки. — Да отец тебя… просто выпорет!

Приказчик только отмахнулся от нее — уже без всякой почтительности.

— Какой он покупатель — бандит он! Сам при оружии и зверь с ним!

— Южане все с оружием ходят — я знаю! — вступилась девица.

— Кроме подгорных коневодов! — торжествующе завопил приказчик. — Им храмовницы запретили мечи носить вовсе. Говорит, из подгорных, а сам при мече!

Хакмар досадливо прикусил губу: кажется, он «прокололся», прям как пузырь с бычьей кровью!

— Это шпионы братьев Биату! — заверещал приказчик. — Стража! Убивают! Грабят!

«И правда — ограбить его, да и прибить заодно? — невольно подумал Хадамаха. — А то зря мужик надрывается…»

— Кричат там — верно вам говорю, они это! — задребезжал старческий фальцет, и послышался топот. Из-за стоек с товарами выскочили давешний дед с ковриком под мышкой, закутанный в меховой шарф то ли мужик, то ли баба, на которого Хадамаха возле чума рявкнул, и хорошо знакомый молодой стражник Хуту!

Свиток 9,

где все кричат, дерутся и сжигают лавку вместе с товаром

Вот он! Тот самый медведь! — завопили дедок с ковриком и мужик-баба в шарфе.

— Последнего достояния меня, старика, лишить хотел! — прижимая к груди коврик, объявил старик.

— На человека рычал! На меня рычал, животное! — аж подпрыгивая от негодования, разорялся мужик-баба.

— А говоришь — на человека! — невольно пробормотал Хадамаха.

— Слышали? Все слышали? — заорал мужик-баба. — Грозился! Говорил, мы им, медведям, еще кланяться будем!

— Шпионы Биату! — продолжал орать приказчик. — Я их сразу раскусил!

— Кто кого раскусил! — чувствуя, что звереет — уже загривок зачесался от пробивающейся шерсти, рявкнул Хадамаха.

Стражник Хуту картинно потянул из ножен меч:

— Попался, зверек! И ты и подельники твои… зверолюбы!

— Оставь его в покое, он никакой не… — закричала девица. С неожиданным бесстрашием она метнулась между стражником и Хакмаром. Измотанный заяц волокся за ней на ремешке.

Ловко, как тигр добычу, приказчик цапнул проносящийся мимо него вихрь зеленого шелка и прижал девушку к груди.

— Не надо волноваться, маленькая госпожа, — перехватывая молотящие по его груди и плечам кулачки, бормотал он. — Сейчас наш Хуту срубит этим головы…

«Пропали мы!» — отчетливо понял Хадамаха. Он не увидится со своими, не отсидится в родных местах, не разберется, что здесь такое происходит. Снова придется бежать!

Хуту, явно красуясь, тянул меч из ножен и не понимал, что уже все равно мертв! Клинок Хакмара выпорхнул мгновенно, точно не хозяйской рукой, а своей волей покинул ножны, блеснул пламенеющей сталью и хищно метнулся к человеческому горлу. Мелькнула голубая искра. Клочок ремня, на котором девушка удерживала зайца, обвис, дымясь черным обугленным краем. Безучастный, как шкурка, заяц вдруг чутко дрогнул ушами. Черные измученные глазенки распахнулись — и заяц прыгнул. Белым комом врезался в Хуту. Молодой стражник шарахнулся к стене, невольно уходя от удара Хакмарова меча.

Рвущийся на свободу заяц метался по складу. Врезался в полку с рыбой. Здоровенный мороженый осетр соскользнул с рыбной кучи… и поехал по полу. Толстая рыбья морда врезалась в ноги старичка с ковриком. Коленки у старика подломились, и он плюхнулся на рыбину задом, взвизгнул, дернулся… и вместе с рыбиной заскользил дальше, впечатавшись в мужика-бабу. Все трое повалились на пол и забарахтались — вверх взлетали то руки, то ноги, то рыбий хвост.

Обезумевший заяц перемахнул через них, вмазался башкой в полки с шапками — шапки разлетелись.

— Ловите! — вырываясь из рук приказчика, заверещала девушка и кинулась зайцу наперерез. — Не дайте ему уйти… он мой единственный друг!

Упоминание о дружбе подействовало на зайца, как горящий веник под хвост. Белой молнией он промелькнул под руками девицы, врезался в высокий туесок — тот завалился набок и сбил соседний, и еще один, и еще, и еще… Из-под крышек неспешно и торжественно потекли солнечно-золотистые и темно-бронзовые капли прошлодневного меда. Испуганный пушистик сиганул на стол и… сшиб светильник. Голубое пламя потекло на берестяные свитки, и те весело занялись трескучим костром. Обезумевший заяц вылетел из Пламени — лисий ошейник превратился в пылающий ореол. Заяц поскакал по раскиданным на полу сверткам меха. Огненный хвост разворачивался за ним — не куцый заячий хвостишко, а роскошный, длинный и широкий поток Пламени. Свертки меха занимались один за другим. Огонь облизал стойку. По веревочкам неизвестного назначения, тянущимся вдоль стойки, побежал вверх, к деревянному потолку, и весело ринулся во все стороны. Удушливый дым заполонил все — сквозь него пробивался лишь захлебывающийся кашель, ругань Хуту и пронзительный, на одной ноте визг девушки: