Баллада о кулаке (сборник) - Олди Генри Лайон - Страница 88

И оба подмастерья согласно закивали головами, — видно, уважали слегшего Сыма-Хваталу, и жалели, что не берет тот учеников.

А насчет девки — это, конечно, враки...

В толстую дубовую дверь забарабанили кулаками. Нет, даже не кулаками, а древками алебард. Чиновник мигом нацепил шапку и принял достойный вид, а палачи покосились на него и приостановили махание батогами. Мало ли кого принесла нелегкая, ежели так колотят?!

— Государев Советник с инспекцией! — рявкнули от входа (писарек, невзирая на почтенный возраст, уже успел метнуться и поднять засов).

Палачи переглянулись и обрадованно утерлись — перерыв, значит!

Самое время отдышаться и водички попить.

Перерыв и впрямь вышел долгий. Явившееся начальство церемонно приветствовало начальство пребывавшее, и Государев Советник углубился в протоколы дознания. Его интересовало все: последовательность усиления пыток, имена и стаж работы заплечников, причина отсутствия знаменитого Хваталы, время и степень воздействия на пытуемого, состав пищи узника и частота кормления; чиновник-дознатчик почтительно стоял рядом и изредка комментировал описанные события. Временами вспыхивала дискуссия. Только и слышалось:

— Ничтожный глубоко убежден: двойное кормление вредно сказывается...

— Осмелюсь возразить: ослабевший от голода пытуемый теряет изрядную толику чувствительности...

— И все же позднорожденный утверждает: если в приказе говорилось про необходимость избежать членовредительства!..

— Согласно высочайшему рескрипту... — Методы духовного устрашения...

— Но он же монах! Клейменый сэн-бин! Сами знаете, высокомудрый, — шаолиньская братия...

— Оказывал сопротивление?

— Что вы! Просто молчит!

— Просто молчит? Или дознатчики недостаточно усердны?

— Переворачиваем горы!.. Про дом забыли, ночуем в допросной зале, трапезничаем тут же... рук не покладая...

— Со своей стороны я порекомендовал бы...

Наконец Государев Советник отложил протоколы и задумался.

Трое людей его свиты лениво стояли у двери, прислонившись к стене; четвертый же находился на шаг впереди прочих и напряженно всматривался в пытуемого монаха.

Змееныш Цай понимал, что умирает.

Умирает, как лазутчик.

Тонкость! Тонкость! Мастер «листвы и ветра» равно спокойно жертвует врагом, другом и собой.

Эта тонкость сейчас рвалась в клочья — и впрямь, где тонко, там и рвется! — Ошметки прежних навыков метались в сознании Цая мошкарой из сновидений, и глаза слезились без причины, а сердце грозило разорвать грудную клетку. Кого он сейчас видел перед собой? Преподобного Баня? Наставника Чжана, главу тайной службы? Чья голова торчала на колу; чьи руки скрещивались под ней?! Кто сейчас жестоко страдал в колодках?! С этим ли человеком они покидали Шаолинь, ехали в Нинго и плыли к Бэйцзину?! Или все пять чувств подводят измученного Змееныша, чудом оставшегося в живых?!

Какая разница?!

Уйти! Немедленно уйти и этой же ночью отправиться обратно в Нинго, потому что лазутчики жизни — это те...

Ладони Святой Сестрицы с нечеловеческой скоростью простучали по груди монаха — так бьет лапами кошка или лиса, — и преподобного Баня швырнуло через всю комнату, ударив спиной о стену.

Такой удар сломал бы обыкновенному человеку позвоночник.

Но монах встал.

Уйти! Вот она, дверь — и словно не было ни дороги на Бэйцзин, ни старого Ши Гань-дана, ни Святой Сестрицы, ни преподобного Баня... Ничего не было! Бабушка, помоги! — Я больше не в силах оставаться прежним юношей с душой змеи и сердцем старика! У меня седая голова, я должен был подохнуть к завтрашнему утру, но, видать, не подохну, и значит, это уже не моя жизнь, а дареная, с чужого плеча, медяк в плошке!.. Яшмовый Владыка, почему я не даю себе сделать этот шаг, почему всматриваюсь в лицо пытуемого, еле видное из-за канги, и ноги не хотят меня слушаться, а в мозгу хохочет взбесившийся нетопырь: «Шаолинь должен быть разрушен!» Почему?!

Но совсем рядом, под убийственный смех твари, в который уже раз падал и вставал монах из тайной канцелярии, сэн-бин с клеймеными руками, наставник и насмешник — падал и вставал, не давая проклятой блуднице приблизиться к беспомощному Змеенышу.

Падал.

И вставал.

Ползи, Змееныш!

Прочь!

Вычеркни из памяти прошедшие дни, вычеркни события, недостойные лазутчика из семьи Цай: ты не спасал Маленького Архата, не учился у сэн-бина из тайной службы, не ловил губами редкие капли дождя, слушая, как шаркают вощеные подошвы монашеских сандалий, уводя их хозяина — того, кто не сдал тебя Золототыквенным! — к бамбуковому колу или к допросной зале...

Забудь!

Не было!

Лазутчики жизни — это те...

Достав из мешочка иглы — не обычные, длинные, а коротенькие, чуть меньше палочек для еды, с колечками на тупом конце, — монах внимательно поглядел на человека без возраста.

Рука человека без возраста скребла по земле, обдирая ногти — словно чего-то требовала.

Монах вложил в чужие пальцы иглу и стал ждать.

Ползи, Змееныш! Как умирают монахи? Как?!

Так же, как и лазутчики.

Змееныш Цай, бывший лазутчик жизни, криво усмехнулся и вышел на середину допросной залы.

— Я, рожденный в травах, безрассуден и глуп, — сказал он, поклонившись, и Государев Советник вместе с чиновником удивленно посмотрели на дерзкого. — Но по моему ничтожному разумению, дело кроется в нерадивости палачей и неумении добиться большого малыми средствами. Если мне будет дозволено, я осмелюсь продемонстрировать, как «птица Пэн склевывает алмазный столб».

Чиновник-дознатчик моргнул и собрался было спросить мнения Государева Советника относительно сего нахала, но высокий сановник заинтересованно кивнул: дескать, поглядим, поглядим!

А после и подумаем, чем платят за необоснованную дерзость: что там сгоряча отменили в эпоху Тан? — кастрация, отрубание ног...

Змееныш еще раз поклонился и приблизился к узнику. Посмотрел сверху на его макушку, давно не бритую и заросшую мутно-белесой порослью, провел ладонями по истощенным рукам, зажатым в тиски... взялся за клейменые предплечья, что-то нащупывая...

— Как умирают монахи? — громко спросил Змееныш и резко усилил хватку.

Тело узника против его воли выгнуло бьющейся на берегу рыбой, он гортанно вскрикнул, хватая ртом воздух, тщетно пытаясь вырваться, но канга, тиски и новоявленный мучитель держали крепко.

— Как умирают монахи? — повторил Цай. Повторил все: и вопрос, и пытку.

— По-всякому... — прохрипел узник.

Это были первые слова, произнесенные пытуемым за все время.

— А ты говорил — девку! — восторженно прошептал один подмастерье другому. — Вот кого небось Хватала учил!.. Какой же он девка?!

Государев Советник не возражал, когда дознатчик чуть ли не на коленях стал умолять его оставить этого мастера в Восточных казематах — хоть на неделю!

Только искоса посмотрел на Змееныша.

И удалился.

Следом за ним старший палач увел Цая — оформлять в нижней канцелярии бумаги о вступлении в должность.

У самой двери Змееныш вздрогнул и обернулся. В спину словно дротиком ударили — но нет, никто особо не интересовался новым работником, если не считать завистливых физиономий подмастерьев.

Чиновник утирает пот, узник недвижим, писарь шуршит кисточкой...