Меч Скелоса - Оффут Эндрю - Страница 8

— Хм-м. А у тебя случайно нет нескольких верблюдов, а?

— Ненавижу этих животных. У меня есть целых четыре лошади. Верблюдов нет. Почему бы тебе не понести некоторое время этот бочонок?

— Нет, спасибо.

Конан неохотно поставил свою ношу наземь, а потом перевернул ее. Он отделил украшенный драгоценностями кинжал Ферхада и засунул его себе за пояс. Три хороших удара мечом одного из стражников по рукояти меча Ферхада испортили хороший клинок и оставили на ладони у киммерийца изящную серебряную львиную голову. Он, улыбаясь, подбросил ее в воздух и снова поймал.

— Ну, как ты думаешь, это похоже на верблюда?

— Возможно, она всего лишь посеребренная, — сказал Хассек.

Конан нахмурился.

— Этот подонок! Вечно мне везет — не хватало только, чтобы самоцветы на этом кинжале оказались фальшивыми! А кстати, как насчет тебя — разве у тебя нет лошади или верблюдов? Ты приехал издалека.

— У меня есть кое-какая хорошая одежда, — сказал Хассек со скорбным вздохом, — несколько смен; и красивое кольцо, и две лошади — большую часть пути сюда я шел с караваном. И еще у меня в комнате, в таверне — в «Красном Льве», не забудь, — осталось двадцать золотых монет Замбулы.

— Двадцать! — киммериец изумленно уставился на него, и его рот и глаза начали соревноваться друг с другом в том, что откроется шире. — Митра, Кром и Бел, приятель, — почему же ты не слетал наверх и не забрал их прежде, чем мы покинули таверну?

Лицо Хассека стало еще более печальным. — Я вроде как забыл о них. Боюсь, что теперь они достались казне Заморы.

— Зрачки Иштар! — горевал Конан. — Двадцать золотых монет!

— Посмотри на это с другой стороны, Конан: я спас тебя от заточения и, без сомнения, от чего-нибудь гораздо худшего.

— Нам все еще грозит и то, и другое, — глухо прорычал Конан, — если мы не уберемся из этого города — и этого королевства.

Они стояли в одиночестве на погруженной во тьму улице; у ног их лежал перевернутый бочонок и беспорядочно разбросанное оружие. Темные глаза Хассека вглядывались в угрюмые голубые глаза варвара.

— Мы? — спросил Хассек.

Конан повернулся и зашагал прочь; Хассек пристроился к нему сбоку.

— Черт, — спокойно, задумчиво сказал Конан. — Аджиндар был хорошим человеком, он сразу мне понравился. Он был предан своему хану и своей миссии до такой степени, что готов был ради них рисковать жизнью: он пытался убить меня даже после того, как увидел мое искусство и мою силу! И после того, как я только что спас его шкуру. Немного вероломен, но все ради своего правителя. Теперь ты тоже рисковал своей жизнью, чтобы помочь мне, Хассек из Ирани стана… потому, конечно, что ты не знаешь, где находится этот амулет. Все для твоего хана! Мне бы хотелось встретиться с ханом, внушившим такую преданность двум таким хорошим людям.

— Он тоже будет заинтересован в том, чтобы встретиться с тобой, мой друг с кулаками размером с окорок! Что ж, хорошо. Двое таких людей, как мы, без сомнения, смогут выбраться из Шадизара, даже если все трое ворот будут охраняться. Давай займемся этим.

Они углублялись все дальше в Пустыню Шадизара.

— Э-э… Конан. Амулет у тебя? Конан усмехнулся.

— Я знаю, где он. Я закопал его между Шадизаром и Замбулой, в пустыне.

— Черт, — сказал Хассек и убрал руку с рукояти кинжала. * * * Несколько часов спустя трое стражников, охраняющих шадизарские Врата Черного Трона, наблюдали за приближением верховой пары. Женщина и ее юный сын сидели на двух красивых лошадях и вели в поводу двух других, тяжело нагруженных. Она придержала лошадь и уставилась сверху вниз на человека в мундире, стоящего у колеса, — оно поворачивало канат и тяжелую цепь, которые поднимали огромный засов, перекрывающий обе створки ворот.

— Ну, открывай. Нет смысла сторожить с этой стороны. Я хочу выйти, а не войти.

— Дорогая моя, — произнес чей-то голос, и она посмотрела вверх, на еще один мундир. Его владелец выглядывал сверху из узкого стрельчатого дверного проема дозорной башни. — Я человек чувствительный и впечатлительный, и стал бы плохо спать, если бы не предостерег тебя от того, чтобы покидать город в такой час.

— Спасибо. Ты добрый человек. Мы едем. Это святая миссия.

— Паломничество?

— Да. Мы с сыном служим храму Святого Хосатры Хела, Восстановленного в Правах и Дважды Признанного, Владыки Всего Сущего, Отца Митры, Иштар и Бела.

— Занятой и, без сомнения, достойный уважения бог, дорогая моя, но… конечно же, благоразумный человек подождал бы по крайней мере до рассвета. Может быть, тогда вы сможете присоединиться к другим таким же благочестивым паломникам, а возможно, даже к каравану, который обеспечил бы вам наилучшую защиту. Здесь вы находитесь в лоне столицы могущественной Заморы. Там, за стенами…

Он умолк, показав жестом, что вне Врат Черного Трона, в Шадизаре, нет ничего, кроме опасностей и трудов.

Облаченная в плащ женщина, которую вряд ли можно было бы назвать плохо сложенной, решительно сказала:

— Я боюсь внешнего мира, и даже пустыни, гораздо меньше, чем этого города воров, и мучителей женщин, и порочных, порочных культов, посвященных богам, о которых никто никогда не слышал и не хочет слышать! Пропусти нас, прошу тебя. Мы покидаем этот город.

— Хотел бы я иметь власть удержать тебя от столь чреватого опасностями шага, — сказал начальник стражи ворот.

— Что ж, я ценю это. Но у тебя ее нет, и я уезжаю, и мой сын со мной, и у меня уже затекает шея от того, что я гляжу на тебя снизу вверх. Если ты не собираешься открыть ворота, то будь так добр, скажи мне, куда я могу обратиться с жалобой.

— До рассвета осталось лишь немногим более двух склянок…

Женщина вспыхнула:

— Что я должна сделать или сказать, чтобы выйти отсюда?

Человек в башне вздохнул:

— Открой ворота.

Стражник закряхтел, цепь лязгнула и засов поднялся. Ворота заскрипели. Решительная женщина, ее молчаливый сын и четыре лошади выехали из Шадизара. Она не стала подгонять лошадь и даже не встряхнула поводом. Все лошади тяжелым, размеренным шагом ушли прочь, в темноту. Начальник стражи облокотился на узкий подоконник дозорного окна своей башни и следил взглядом за женщиной, пока она не слилась в единое целое с темной ночью на восходе луны. Наконец он выпрямился, тряхнул головой, обернулся и крикнул вниз:

— Они не собираются возвращаться. Закрывай ворота.

Ни он, ни его люди и не подозревали, что в это самое время два человека взобрались на восточную стену на значительном расстоянии от их ворот, спрыгнули с нее наружу и торопливо углубились в ночь.

Несколько часов спустя, сразу после рассвета, та же самая женщина и ее сын вернулись в Шадизар. Хотя на них не было ни царапины, их лошади и груз исчезли без следа; даже плаща на женщине, и того не было. Имя, которое она назвала, оказалось вымышленным, и позже никому не захотелось прочесывать Пустыню, чтобы разыскать ее. Не знал покачивающий головой страж ворот, пропустивший ее внутрь, и того, что она была верной подругой некоего огромного горца-северянина, которого в эту минуту усердно разыскивали по всему городу, и что этим утром она была значительно богаче, чем накануне днем.

Прочь от Шадизара, имея под собой и ведя в поводу тех же самых четырех лошадей, двигались киммериец Конан и Хассек из Иранистана.

— Прекрасно удавшаяся хитрость и встреча, Конан, — сказал Хассек.

— О, Хафиза хорошая женщина и хорошая подруга, Хассек. А после того, как ты добавил этот симпатичный мешочек с жемчугом к серебряному эфесу Ферхада, она вдвойне была рада помочь.

— Втройне, — сказал Хассек. — После этого она оказалась в гораздо более выгодном положении.

— Да, и подверглась риску, чтобы заработать свою награду. Твой наниматель, Хассек, снабдил тебя всем необходимым в дорогу. Все эти деньги, которые ты потратил, и двадцать золотых, которые ты оставил в «Красном Льве», и этот жемчуг… мы все еще богаты?

— Мы — нет, мой друг. Я провел здесь больше месяца, разыскивая тебя в Аренджуне и Шадизаре, и мы будем бедны или еще того хуже к тому времени, как достигнем Иранистана. Но как только мы окажемся там…