Голландия - Моруа Андре - Страница 9

Гренландская компания искала добровольцев, готовых зимовать во льдах. «Господу, создателю и хранителю Вселенной, чья неисповедимая воля движет людьми, угодно было вдохновить Гренландскую компанию на следующее решение: нужно провести практические исследования зимних условий в Гренландии, полярной ночи и прочих атмосферных явлений. В дальнейшем было решено, что семерых самых отважных и умелых моряков отправят туда, с их согласия, на весь зимний сезон».

Эти герои погибли, но после них остался бортовой журнал, где бесценные сведения о метеорологии соседствуют с трогательными жалобами, описаниями страданий, с признаниями, исполненными самой высокой и искренней веры. Практический ум, вера и поэтичность — самое голландское сочетание человеческих качеств.

Поэзия и реальность

Символично, что мы завершаем это короткое путешествие в Делфте. Здесь, в «городе, исполненном благородства», городе бело-синих изразцов, гладких, как китайские вазы, в 30-х годах XVII века творили художники, чьи картины передают самую суть Голландии: Габриэль Метсю, Питер де Хох и, главное, Ян Вермеер, столь любимый Сваном и Прустом.

Великие художники были в Соединенных Провинциях еще до обретения независимости. Однако они принадлежали к фламандской школе. Начиная с XVII века, в то время как Бельгия, связанная с великой империей католическая страна, оставалась под влиянием итальянской живописи, в Голландии стало зарождаться искусство, свойственное ей одной. Горожане-кальвинисты, сами управлявшие государством, хотели, чтобы убранство их храмов было простым и строгим. Потому-то картин на религиозные сюжеты написано совсем немного. Обнаженная натура, столь естественная для юга, удивляет и шокирует голландцев. Впрочем, в обнаженной «Вирсавии» Рембрандта больше духовного, нежели плотского. Лицо значит больше, чем тело.

Так кто же мог отныне заказывать полотна художникам? Торговцы, судовладельцы, украшающие свои прекрасные дома без излишеств; или разные социальные группы: стряпчие, университетские профессора, офицеры гражданской гвардии, регенты больниц — они хотят сохранить в коллективных портретах память об общей работе. Однако комнаты в узких и изящных жилищах на берегах каналов в Амстердаме или Делфте малы. Полотно должно соответствовать размеру стены. Возвращаясь с работы, голландец, которому не по вкусу драматические или горестные сцены, хочет смотреть на спокойные картины, передающие «тонкую и изысканную поэзию затворнической жизни, где молодые женщины неслышно скользят среди мягких теней и легчайшего рассеянного света»[11]. Вермеер и подобные ему живописцы отвечают этим запросам.

Говорят, что голландская живопись реалистична. Это справедливо в том смысле, что она воспроизводит сцены повседневной жизни. Но она проходит мимо самых печальных из них. Сражения у голландских художников не кровопролитны, и никто из них не счел необходимым изобразить восстания, столь частые в те времена. Здесь немыслим Гойя. Здесь за реальностью видна душа. Душа модели и душа художника. Передать сложные нюансы чувств, отраженные в этих лицах, было бы трудно даже самому гениальному романисту. Посмотрите на «Любовное письмо» Вермеера в Рейксмюзеуме в Амстердаме. Разве Пруст сумел бы описать счастливое смущение, тревожное и восторженное удивление во взгляде женщины, получившей письмо от любовника, и веселое и снисходительное соучастие в улыбке служанки, это письмо передавшей? Сколько внимания и серьезности, но в то же время спокойствия во «Взвешивающей жемчуг»!

Реальность? Да, безусловно, но «одухотворенная реальность». Природа, увиденная Рёйсдалом и Хоббемой, преображается светом и внутренней мечтой художника. Вермеер выбирает свои модели и свои декорации. Он настолько присутствует в своей реальности, что почти на всех его картинах мы видим одну и ту же композицию, одну и ту же сплошную стену, свет на которую падает из одного и того же витражного окна, одно и то же сочетание цветов бледной бирюзы и желтого, но не лимонно-желтого, а более мягкого и как бы размытого. Прустовский Бергот отдал бы все свои работы за возможность написать маленький кусочек стены из «Вида на Делфт». Найдется ли писатель, который не отдал бы жизнь за героиню той же удивительной чистоты, что «Девушка в тюрбане»?

Эти детали, столь дорогие сердцу Вермеера, полны поэзии: карты и глобусы земной поверхности, напоминающие о далеких путешествиях, о колониях, об индейцах, Суринаме и Новом Амстердаме, о богатых грузах на кораблях, бороздящих овеянные славой моря; спинеты и виолы; зеркало, которое всего лишь отражает жизнь, подобно тому как неподвижная вода каналов отражает дома и деревья; и черные провалы «Улицы», глядящие в бесконечность — и на старух, занятых привычными делами.

Рембрандт вносит в эту домашнюю поэзию трагическую страсть, показывая, что даже в голландской мудрости может таиться тревога. «Если искать, — говорит Эжен Фромантен, — идеал Рембрандта в возвышенном мире форм, можно понять, что он видел в них только моральную красоту и физическое уродство… Он был одержим желанием позировать перед зеркалом и писать самого себя… в одиночестве, в тесной раме, глаза в глаза, только для себя»[12]. Строгий и правдивый даже сам с собой, он умел видеть за уродством — сияние.

Homo additus naturae. Человек, дополняющий природу — вот определение любого искусства. Реализм? Может быть, но реальность Рембрандта не похожа на реальность Вермеера, и уж ничуть не напоминает реальность Рубенса. Независимо от того, на что он смотрит — на хижину в Амстердаме, на свою старую мать, на горожан, выходящих в ночной дозор, или на собственное лицо, он освещает все предметы особенным светом, падающим откуда-то сбоку, красноватым и золотистым. Он отходит от голландской реальности; он погружает ее в свою воображаемую вселенную.

Великий XVII век в Голландии сменился относительным упадком. Чрезмерно разбогатевшие торговцы размещают свои капиталы за границей. Стоимость жизни повышается; безработица вырастает настолько, что седьмая часть населения живет за счет благотворительности. Владения в Америке заставляют держать наготове флот и армию, и это истощает ресурсы страны. Дух предпринимательства слабеет, в то же время затухает и творческий гений. Придется подождать второй половины XIX века, чтобы в Голландии снова появился великий художник.

Кажется, что живопись Винсента Ван Гога совсем не похожа на живопись Рембрандта или Франса Хальса. Однако говорили, и не без основания, что «Едоки картофеля» — это современное повторение «Регентш богадельни» Хальса. Та же болезненная ясность. Позы персонажей напоминают те, что выбирали художники XVII века. Желто-зеленый свет, падающий от лампы, вокруг которой сгущаются тени, наводит на мысль о Рембрандте. И так же, как Рембрандт, Ван Гог изучает в зеркале свое некрасивое лицо. Художник беспощаден к себе, когда пишет свою рыжую бороду, огненные волосы, глубоко запавшие глаза. Или, скорее, он ищет жалости — к тому человеческому существу, что прячется за отталкивающей личиной. Сумеют ли Бог и искусство спасти его из этой клетки?

Но мы слишком удалились от Делфта. Винсент Голландец принадлежит традициям своей страны, однако не является их верным проявлением. Вернемся к Вермееру. Четкая линия крыш, колоколен, щипцов ясно и тонко вырисовывается над водами, как и в те времена, когда здесь работал этот замкнутый поэт, получавший от какого-то булочника в Делфте по шестьсот гульденов за портрет. Нежность вечера на каналах. Мягкий серый фон. В голландских пейзажах больше неба, чем земли, точно так же, как в картинах голландских мастеров не меньше поэзии, чем реальности.