Два талисмана - Голотвина Ольга - Страница 69

Но красивый рисунок испорчен кривой линией, вроде неровного овала, которым была обведена левая ножка актрисы.

Что все это значит? Авита и Мирвик беседовали о Милесте? Может, они знают, где прячется воровка?

Обязательно надо потолковать с обоими. Авиту он найдет в гостинице, Мирвика — в театре…

Но тут мысли о рисунке вылетели из головы, потому что дверь хлопнула, с крыльца сбежал слуга, серый от волнения, и что-то затараторил по-наррабански.

Управитель охнул и взволнованно перевел:

— Хумсарец Шерх совершил йорлахо!

— Что-что? — переспросил Ларш.

— В твоем языке, господин, нет такого слова. Человек своей рукой убивает себя.

— Как это — убивает себя? — не понял Спрут. — Как можно себя-то убить?

Слуга опять зачастил по-наррабански. Эххи взволнованно переводил:

— Шерх перерезал себе горло. Его последними словами были: «Я не сумел сдержать клятву».

Ларш закрыл глаза. Эта чудовищная, жуткая нелепость — человек, сам лишивший себя жизни! — окончательно подкосила молодого человека. Гибель Верши-дэра… позор, грозящий Клану Спрута… опасность, угрожающая городу от неведомых злодеев… а теперь еще это немыслимое йорлахо!

Рядом звучал печальный, почему-то виноватый голос Эххи:

— Когда луч великого светила изволил путешествовать по верховьям реки Тхрек, он застал свершение диким племенем древнего обряда. Племя ежегодно приносило в жертву лучшего из своих юношей, самого отважного, сильного и умного, в жертву пещерному чудовищу, чтобы оно не вышло на свет и не пожрало племя. В том году жертвой должен был стать Шерх. Верши-дэр приказал своим слугам развести у входа в пещеру костры. Дым выгнал наружу неведомых тварей. Люди вельможи встретили их градом стрел, твари повернули прочь и исчезли в скальных трещинах. Тогда Верши-дэр приказал завалить камнями вход в пещеру. Вождь склонился перед вельможей и признал его новым богом племени. А Шерх сам назвал себя невольником своего спасителя. И поклялся сменой дня и ночи, что не даст смерти тронуть господина, пока сам он жив. А если он переживет своего хозяина, то пусть в ином мире голодный дух пещерного чудовища вечно терзает душу Шерха. И теперь он поспешил догнать своего господина, чтобы шаг в шаг следовать за ним на иной охоте в ином мире…

Ларш опустился на скамейку. Ему хотелось успокоиться, собраться с мыслями. Но больше всего хотелось открыть глаза в собственной постели и понять, что вся эта череда тягостных нелепостей ему попросту приснилась.

Глава 14

Утро тридцать четвертого дня Звездопадного месяца

— Какой же я слепой дурак! Та спящая циркачка, про которую нам сказали, что она пьяна… лицо было укрыто, но туфелька, туфелька… Как же я не узнал эту бабочку на мыске?

Мирвик и Авита уже не бежали, просто шли быстрым шагом.

— А потом, когда я подметал сцену, — продолжал казнить себя парень, — я соображал: кто же мог так на ней наследить? Вспоминал, кто какую обувь носит… Подумал я тогда про эти туфли с бабочкой! Еще бы мне про цирк подумать!

— Что за следы на сцене? — спросила Авита. Она запыхалась, но не просила Мирвика идти медленнее: боялась, что он посоветует ей отдохнуть и уйдет один искать Милесту.

Мирвик рассказал о мусоре, который невесть откуда появился на сцене после того, как ее подмел бутафор Бики.

— Теперь-то все понятно, — мрачно заявил Мирвик. — Как раз под люком был весь сор. Ночью люк открывали.

— Какие следы? Мужские или женские?

— Мужские, да огромные! В труппе этакие ножищи только у комика. Но Пузо ночью на сцене быть не мог.

Авите успели рассказать про гибель и воскресение актера, поэтому она лишних вопросов не задавала, стараясь выровнять дыхание.

— Значит, тут замешан цирк, — продолжал Мирвик рассуждать вслух. — Видел я их, когда в город въезжали. С музыкой! С плясками! Детишки на крышах фургонов наяривают на дудках-флейтах всяких, один карапуз лупит в барабан, а сам-то с этот барабан ростом. А взрослые за фургонами — кто шары вверх бросает, кто колесом идет, укротитель с медведем пляшет… А, вот! Укротитель! Здоровый такой дядя, не меньше того медведя, и сапожищи громадные.

— Думаешь, это он наследил на сцене?

— А то! На него грешу!.. Но… тогда, выходит, у него есть в театре «рукоять»?

— Что у него есть?..

Мирвик запнулся, подыскивая слово, которому место не в трущобных закоулках, а на сцене.

— Соратник… нет, сообщник, во! Слыхала такую поговорку: «Мы с дружком — что рукоять с клинком»?

— Слышала.

— Ну, вот… Кто-то из «людей театра» спел Эртале и Милесте колыбельную… ну, подсыпал сонное зелье. Наверное, на сцене, когда пили за удачную премьеру. Девушки враз захотели спать, даже на пир не пошли — а ведь не каждый день актеров принимают во дворце Хранителя!.. А ночью укротитель поднялся в каморку, где спали обе девушки…

— А как он в театр попал? — не удержалась Авита. — Заперто же!

— Ха! Дай мне длинный гвоздь — я тебе в этом театре все замки открою! — Мирвик в увлечении начал обращаться к барышне напрямик, как к равной. — Невелика наука!..

— А сторож?

— Этот старый хрыч, который всю ночь дрыхнет под дверью? Он мне сам говорил: я, мол, сплю прямо под дверью, если лихой человек заявится — мимо меня не пройдет… А дверей в театре две, парадная и черная, так не разорваться же ему… Циркач надел на спящую Милесту пояс, открыл люк, опустил девушку на крюке на сцену и унес. Пояс, кстати, пропал. Видно, так на девушке и остался.

Ближе к Галечной площади оба пошли медленнее, сообразив, что поспешность выглядит подозрительно.

— Я тоже видела циркачей, — сказала Авита. — Они часто устраивают шествия по городу. Все как ты рассказывал, только без фургонов. Пляшут, бьют в бубны, кричат: «Каждый вечер на Галечной площади!..» Да, был там медведь. И укротителя помню — большущий, лысый, плосколицый…

— Он, — кивнул Мирвик. — На Галечной площади они и впрямь представления дают. А живут подальше, над обрывом, там им город место отвел. Там еще пара заколоченных хибар… Мы с господином Ларшем там утречком были, вот как сейчас, так вся труппа была в сборе, вот только укротителя я не видел.

— Ох, как же мы не сообразили… ведь ты об этом уже говорил… Мирвик, а это ничего, что ты у них вчера был? Они же тебя узнают!

Мирвик встал как вкопанный.

— Ой, я дурень! Всем дурням дурень! И ведь не просто приходил, а с «крабом»!.. И признают, и бока намнут!

— Я пойду одна! — решительно сказала Авита.

— Ой, не могу! Одна она пойдет! Ни свет ни заря заявится к циркачам такая вся из себя барышня в красивых ленточках!.. Эх, были бы деньги, я бы знал, что делать…

— Деньги есть! Вот, этого хватит?

Авита извлекла из бархатного мешочка на поясе две серебряные монеты, которые предусмотрительно взяла из корзинки, прежде чем отправить Барабульку в гостиницу.

— А то! И одной хватит! — обрадовался Мирвик. Цапнул серебрушку с ладони девушки и скомандовал: — Сюда, в переулок!

Недолгое путешествие по кривым закоулкам, среди каких-то бочек, подворотен, даже почему-то рыбачьих сетей — и вот уже Авита с удивлением разглядывает огромную деревянную бритву, висящую над дверью в обшарпанный домишко. Такие бритвы над своими лавчонками вывешивают цирюльники… но им-то с Мирвиком сюда зачем?

— Ты что, решил побриться? — не удержалась она.

— Наоборот… Постой вот здесь, под окном. Лучше тебе внутрь не заходить. Но если из прохожих кто прицепится — ори, я сразу выбегу.

— Но тут еще ставни закрыты. Хозяин, наверное, спит.

— Спит, так проснется! — твердо ответил Мирвик. И грохнул ногой в дверь — так, что чуть с петель ее не снес. Выждал — и грохнул еще раз.

— Кого занесло в такую рань? — возмутился из-за двери писклявый голос. — Днем приходите!

— Завянь, скоблилка! Утренний урожай тебе не по душе? Ежели тебе мой мед не хорош, так смотри, устрою: до последнего костра с пустыми сотами будешь жить! А то и скорлупа дымом уйдет!