Два талисмана - Голотвина Ольга - Страница 60

Ульден, не сдержавшись, охнул.

— Нет, пустяковая царапина, — ответил Спруту Вепрь.

— Вот они, твои забавы, до чего доводят, — назидательно сказал Гурби. — Какие-то грабители-воры-убийцы посмели дотронуться до Сына Клана. Ну, хватит тебе по задворкам разную шваль ловить. Твое место — во дворце Хранителя. Или на приеме у Верши-дэра… о, вот именно, на приеме! Раз царапина у тебя несерьезная, то одевайся и пошли праздновать.

— Так меня вроде не приглашали…

— Думаешь, Верши-дэр не обрадуется племяннику Хранителя? — изумился Вепрь.

Он был прав. Ларш и раньше слышал, что в Наррабанские Хоромы аршмирская знать приходит без приглашения.

И тут Спруту остро захотелось оставить позади игру, которая перестала быть игрой. Оставить позади грязные закоулки и громил с дубинами. Побыть среди веселой, беспечной знати. Отдохнуть…

Но что скажет дядя? Племянник струсил, не справился с навязанной ему должностью, сбежал…

Ларш кончиками пальцев коснулся тугой повязки на боку. Рана уже почти не болела.

Вот и нет! Не струсил!

— Кажется, наш почтенный лекарь обещал мне записку для командира? Чтобы меня со службы отпустили?

Гурби насмешливо хмыкнул. Не одобрял он забав молодого Спрута.

Ульден, уже справившийся с изумлением, кивнул:

— Не только напишу, но и сам с Джанхашаром поговорю. Мы же будем проходить мимо Дома Стражи.

— И еще… мне кажется, обещана была рубаха? Только на время, пока я не зайду к себе переодеться. Это тоже по пути.

— Конечно. У нас одинаковые фигуры, и если Спрут не побрезгует…

— Спрут будет благодарен. Идем прямо сейчас, как только я оденусь?

Лекарь взглянул на Гурби. Тот стоял у двери, непоколебимый, как скала, и был тверд в своем решении немедленно утащить Ульдена на праздник.

— Ну… ладно. Мой пациент все равно спит. — Ульден глянул на десятника. — А когда проснется, поухаживать за ним могут и мои слуги. Им это не впервые…

— Еще одна просьба, — поднимаясь на ноги, сказал Ларш. — Не рассказывай в Доме Стражи о том, что я — Сын Клана. Джанхашар это знает, а остальным и ни к чему.

— Ну… если господину угодно…

Кувшин с «расплавленным золотом» доставили в Наррабанские Хоромы с превеликим почетом, как того и заслуживало вино урожая года Белого Быка.

Слуги не несли кувшин за ручки, нет! Царственное вино на носилках прибыло туда, где уже ждали щедрый дар. Кувшин был тщательно укутан в выделанную медвежью шкуру, чтобы смягчить толчки, и случайным прохожим казалось, что это едет невысокого роста знатный господин — вероятно, старик, раз мерзнет в такую теплую погоду.

Сходство со знатным господином усугублялось еще и тем, что за носилками следовала дворцовая охрана. Еще бы! Вдруг кому-нибудь захочется покуситься на драгоценное вино!

Шествие возглавлял сам смотритель винных погребов Ульфанша. Впрочем, «возглавлял» — это неверно сказано. Толстячок то и дело замедлял ход и свистящим шепотом напоминал слугам, чтобы несли носилки ровно, не трясли кувшин. При этом почтенный Вагнат имел такой вид, словно его единственного сына у него на глазах вели продавать на невольничий рынок.

Торжественная процессия вошла в Наррабанские Хоромы через задние ворота и проследовала к винному погребу. Но тут ее встретило неожиданное препятствие.

На пороге драгоценный груз встретил не смотритель здешнего винного погреба, седой, статный наррабанец Гетхи. Нет, Гетхи тоже присутствовал, но смущенно стоял в стороне.

А в дверях, опираясь плечом о косяк, стоял хумсарец вида дикого и грозного. Вагнату и раньше доводилось видеть чернокожих рабов, так что испугал его не странный вид незнакомца, а его взгляд, устремленный на несчастного толстячка. Холодный взгляд. Властный. Так не глядят рабы.

Растерявшийся Вагнат подал носильщикам знак остановиться и встревоженно произнес:

— Почтенный Гетхи, я доставил… как было уговорено… «расплавленное золото»… Что-то не так?

Наррабанец ответил, опустив глаза в землю:

— Почтенный Вагнат, твое появление осветило эти скромные стены, наполнило гордостью мое старое сердце и повергло в трепет моих ничтожных слуг. Но вот этот хумсарец Шерх — телохранитель блистательного Верши-дэра. Он снимает пробу с каждого блюда, которое ставится на стол перед господином, и отпивает из каждого кувшина, содержимое которого предназначено хозяину. Сейчас он настаивает на том, чтобы первым отведать «расплавленного золота». Причем не на пиру, а немедленно, поскольку есть яды, которые действуют не сразу.

От возмущения Вагнат не сразу нашел слова для ответа. И Гетхи успел добавить:

— Верши-дэр, сияющий луч наррабанского светила, доверяет Шерху. Вельможа повелел нам повиноваться своему телохранителю во всем, что связано с безопасностью высокого господина.

— И он… он посмел… — Вагнат не верил своим ушам. — Но ведь мы с вами, почтенный Гетхи, не допустим такого кощунства? Не вскроем заветный кувшин, чтобы плеснуть рабу кружечку вина?

Гетхи, с серым от волнения лицом, перевел хумсарцу слова смотрителя.

Шерх, не сводя взгляда с толстячка-грайанца, бросил пару слов на родном языке. Старый Гетхи в ужасе шарахнулся в сторону, а Шерх неспешно шагнул за порог и сошел с крыльца. Теперь видно стало, что в руке у него копье, которое до этого было скрыто за дверным косяком.

Вагнат, как завороженный, уставился на это грозное оружие с мощным древком. Сопровождающие кувшин дворцовые стражники разом вспомнили, что сюда они шли как почтенная свита… для уважения и солидности…

А здесь их встретил воин, готовый биться насмерть. И сомневаться не приходится. Достаточно взглянуть на его жуткую черную физиономию с узором натертых краской шрамов на лбу и щеках.

Бронзовый плоский наконечник копья почти коснулся закутанного в медвежий мех кувшина.

— Этот дикарь сказал, — в отчаянии перевел Гетхи, — что разобьет кувшин. Если мы… если не…

Вагнат понял все без перевода. Ему хватило плавного движения копья к носилкам.

— Не надо! — крикнул он. — Скажите ему: не надо! Я на все согласен, на все!..

По коридору аршмирского театра шел мертвец.

Мертвец был бледен и угрюм, в курчавых волосах его запеклась кровь. Глаза были пусты и бессмысленны. Отвисшее брюхо подрагивало в такт медленным, тяжелым, неуверенным шагам.

Перед мертвецом, обгоняя его, катилась волна паники.

— Пузо идет!

— Спасайся, кто может!

— Ой, храни Безликие!..

— Да вы что, парни, сбрендили? Он же умер, Пузо-то!

— Умер! Но идет!

Стражник, поставленный Хранителем ожидать девицу Милесту, спешно покинул пост, рассудив, что этот толстяк — вовсе не юная актриса, а воевать с покойниками ему не приказывали. А потому тот, кто был комиком Пузо, беспрепятственно вошел в здание.

Труппа не рвалась принять в объятия своего бывшего комика.

Оба балкона были забиты «мелкими актрисульками» — по четыре бледные рожицы на каждом.

Доблестный воин Афтан дернул в зрительный зал и забился под скамью. Его могучее войско (все пятеро «бессловесных» актеров) ухитрились замотаться в занавес, разложенный на сцене для починки, и теперь туча пыли стояла над дергающимся, трепыхающимся свертком потертого до дыр бархата.

Мирвик, держа кувшин с водой, вжался спиной в стену. Он не отводил взгляда от приближающегося ужаса: бледное, как кусок непропеченного теста, лицо и стеклянные глаза. Мелькнула мысль о чулане под лестницей, но повернуться, подставить мертвецу спину было невозможно.

И тут на весь коридор загремел неповторимый гневный бас:

— Ни ясным днем, ни полночью безлунной нет места мертвецу среди живых! Костер возьмет тебя, очистит душу, откроет путь для нового рожденья! Ступай же прочь и мерзким духом тленья не оскверняй прекрасный этот мир!

Раушарни бесстрашно ринулся спасать свою труппу!

Мирвик даже не пытался вспомнить, из какой пьесы старый актер выдернул этот монолог. В мозгу билась счастливая мысль: «Пока он будет жрать Раушарни, я удеру в чулан!»