Запонки (СИ) - Гаглоев Эльберд Фарзунович - Страница 4

Девчонки одновременно ахнули.

Дверь слегка приоткрылась и в луче света мелькнула алая как кровь блестяшка.

— Ах ты моя радость, — обрадовался препод и переступив через поверженного поднял запонку. Одел. Вернулся. Поменял вторую. И только после этого обратил внимание на первого парня.

— Ишь ты. Живой. Носом вдохни — полегчает.

Вовка последовал совету. Его едва не вырвало, но он сдержался. Задышал.

Не таков был Вовка, чтобы обиду такую простить.

— Да я тебя, — приподнимаясь на руках пообещал местный гангстер, но озвучанию планов мести помешал громкий звук с которым добротный полуботинок доцента вошел в соприкосновение с ребрами угрожавшего. Вовку подбросило в воздух и перевернуло. Он гулко шлепнулся о пол. А препод вдруг размазался в воздухе и когда собрался в кучу, оказалось, что стоит он, воздев стокилограммовую Вовкину тушу в воздух. Давешний луч света упал на лицо учителя. Интересно, почему оно раньше казалось добрым? Челюсти выдвинулись вперед, ноздри свирепо вздыбились. Девчонкам показалось, что сейчас он зубами вцепится в нос их однокурсника. Ленка на всякий случай прикрыла глаза.

— Скажешь кому — диафрагму на шею намотаю. — Кусаться не стал. Коротко боднул в лоб и Вовка опять гулко хлопнулся о пол. А препод материализовался у дверей. Обернулся. В полутьме по-волчьи блеснули Глаза. Углядел. Улыбнулся. Лицо прежнее, доброе такое.

— По партам не скакать, с рогаток не пулять. Вы приберитесь тут, коллеги. И с девушками будь вежлив, Нефедов. Пока.

И вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

О, женщины. Добрые, вы, наши. Всегда-то вы побитых жалеете. Вот и девчонки, чьи сердца тряслись, как заячьи хвостики, бросились спасать побитого однокурсника.

Уже после бара, куда повез их поить кофейком спасенный Вовка, и совсем неплохой парень, остроумный даже, а Наталка, бедолажка в аварию попала, нечего с рокерами кататься, новый приятель вручил каждой по коробке конфет.

— Мамок поздравите. Ну, с Новым Годом. И, — он строго посмотрел на обеих — ни слова никому.

Те дружно закивали хорошенькими головенками.

— Мы понимаем. Ни слова. Авторитет, — затараторили, перебивая друг дружку.

— Да какой авторитет… Доходили же до меня слухи. Не верил. Убьет ведь. Не шутил он насчет диафрагмы, — что-то мелькнуло в бесшабашных Вовкиных глазах. Страх? Тоска? Удивление? Уважение. — Вот же мэн. Коллеги, — хмыкнул.

Колеса мягко шелестели по пушистому снегу. Машина, почти не раскачиваясь шла по дороге.

— Тебя покормили? — не отрывая взгляда от лобового стекла, спросил пассажир, крупный мужчина в вечернем костюме.

— Покормили, — хмыкнул водитель, не менее крупный, но помоложе, и одетый подемократичнее, — сам о себе не позаботишься и другие забудут. Но метнул изрядно, — и, оторвав на мгновение руку от рычага передач гулко хлопнул себя по животу.

Пассажир хохотнул.

— Ты, Глебаня, нигде не пропадешь.

Водитель поучительно поднял указательный палец.

— Десантник должен быть злобным, толстым и ленивым.

— За дорогой следи, мыслитель, — опять хохотнул пассажир, — злобный, толстый и ленивый.

Водитель не унимался. Плотный ужин привел, его, похоже в шаловливое настроение.

— Ну ты и речь задвинул, командир, сколько же буржуи денег отвалили. А ты их… Меценаты. Теперь точно Нине Васильевне из отделения конфетку сделают.

— Так ты, злыдень, никак в зал просочился?

— А то, — на скрыл удовольствия, да и бдить мне положено.

— Так там же секьюрити, — хитро улыбнулся пассажир.

— Ой, сколько той секьюрити.

— Злыдень, ты, злыдень.

Водитель покивал головой, явно довольный странным комплиментом.

— Командир, а что мы не остались? И столы такие хорошие, и общество, дамы, так сказать. Повеселились бы. Новый Год, как никак.

— Нет, спасибо. Не про меня это. Да и ты лучше с матерью посиди. Не видит ведь тебя, скучает.

— Да ей не привыкать, — легкомысленно отмахнулся водитель. И тут его фривольность пресекли, причем самым решительным образом.

— Дурень, — причем голос был холоден. Очень. — Новый год дома встретишь, с матерью пару часиков посидишь, побудешь хорошим сыном, а потом дуй, куда тебя твоя дурная башка потянет. Вопросы? Идеи? Предложения?

Знал водитель этот голос, потому голову на всякий случай втянул.

— Никак нет.

Несколько минут в салоне царило молчание. Неловкое такое. Прервал его пассажир, наверно ему все-таки было неловко за нечаянную резкость.

— Машина на ночь твоя. Только без фанатизма.

— Спасибо, командир.

Пассажир коснулся пальцем корешка книги, уложенной между сиденьями.

— Просвещаешься?

— Так жду ж тебя целыми днями.

— А бдишь как?

Водитель запнулся было.

— Так шестым чувством.

Оба рассмеялись. Размолвка была забыта.

— Не, а вещь забойная. Там один дес, офицер, правда, взял и сквозь землю провалился. И сразу в короли. Замок, обслуга, все дела. Здорово, а? Миры параллельные. Попасть бы куда. Ключ, какой найти, — оживился от открывшейся перспективы, — с нашими-то умениями. Зажили бы, а командир?

Но пассажир почему-то не поддержал его инициативу. Замолчал, нахохлился. Вдруг заговорил.

— Знаешь, Глебаня, я и сам об этом подумываю.

Тот аж в кресле повернулся. Но руль не бросил.

— Правда?

— А потом… Человек и так каждый день из мира в мир шагает. Он то добрый, то злой. То раб, то господин. То друг, то враг. И что самое странное, сам себе каждый раз новый мир выбирает. И живет в нем. И себя в этом мире выбирает. Каким себе быть придумывает. Странно, правда? — Взъерошил волосы на коротко стриженной голове водителя. А в целом, конечно, неплохо. Король, замок, обслуга, то, сё. А ключ, — помолчал. — Ключ каждый сам себе выбирает, — закончил, привычно потирая камешек запонки.

Смешно и трогательно бывает смотреть, как маленькие девочки превращаются в хозяек. Нет, не просто владелиц. В хозяек. Сосредоточенные детские мордашки, фартучки, как у взрослых. И очень ценные указания.

— Папочка, осторожнее, — это старшая. Она уже умеет мыть посуду, жарить яичницу и готовить кофе. Заварной. Поэтому считает возможным давать не советы, нет. Указания. Это же, как глубоко матриархат в женщинах сидит. На генном уровне.

— Папочка, — это уже младшая пищит, делать еще ничего не умеет, но во всем копирует старшую, и уж если та дает указания, то и крохе надо чего-нибудь дать, — поддень!

— Оп-па, — радуется папа, и вываливает с противня на расписное блюдо здоровенный, исходящий ароматным паром, запеченный окорок. Тот опасно качнулся, но с блюда не выпал. Получилось.

А мама? А мама стоит и влюблено смотрит на всю эту кутерьму, которую устроили три любимых нахлебника. На ответственные мордашки дочерей, сосредоточенное лицо супруга, который ради такого важного мероприятия даже закатал рукава. Причем в прямом, а не в переносном смысле.

— Руки красивые, — подумалось, — а он рубашки все время с длинным рукавом носит. И эти запонки, — ворохнулась мысль. — Зачем? И каждый день столько?

Но в этот момент непослушный окорок пошел таки юзом и надо было срочно спасать положение. А мысль? А мысль улетела куда-то в ноосферу. Забылась. Пропала.

На туалетном столике, в полуоткрытой коробочке, уютно умостившись на черном бархате, лениво смотрели на падающий за окном снег разноцветные глазки. Прозрачные, желтые, алые, зеленные, синие. Устали по мирам ходить.