Черные колокола - Авдеенко Александр Остапович - Страница 8

— Оказывается, ты еще и мерзавец.

Ее хладнокровие больше, чем слова, взбесило Дьюлу.

— А ты… ты… — закричал он, и его рука взметнулась над головой сестры.

Он бы, вероятно, ударил ее, если бы не появился отец.

Вошел и не торопился встать между сыном и дочерью. Он защитил ее словом. Посоветовал разъяренному Дьюле:

— Вздумаешь обругать мать или сестру — прощайся с языком.

Дьюла опустил руку, побрел к своему креслу у камина, упал на продавленные завизжавшие пружины. Огонь кровавыми бликами отразился на его лице.

Шандор Хорват подошел к сыну, примостился на подлокотнике кресла.

— В чем дело, профессор? Какие еще темные мысли наводняют вашу светлую голову?

— Не юродствуй! Пожалеешь… И очень скоро. — Дьюла посмотрел на часы. — Может быть, через полчаса.

Жужанна взяла отца за руку, увела к дивану, усадила и сама села рядом.

— Поговори лучше со мной.

— О чем? У тебя тоже наводнение?

— Мне бы хотелось… Я хочу тебе рассказать… Только тебе одному… Понимаешь, это…

Дьюла демонстративно поднялся.

— Мне давно известны твои секреты, я могу уйти.

— На твоем месте я бы молча ушла без этого дешевого трюкачества.

— Ах, так!.. — Дьюла опустился в кресло. — Остаюсь на своем месте и буду шуметь. Тран-бум, трах-тар-ра-рах!

— Ты верен себе, братец!

— Перестань, Дьюла! В чем дело, девочка? — спросил Шандор.

— Папа, я должна тебе сказать…

— Ты уверена, что должна? — Он обнял дочь, заглянул ей в глаза. — Именно сегодня? Сейчас?

— Видишь ли, папа… Не думай, что это дело случая. Это давно началось, а решилось только сегодня.

— В чем дело? Что случилось?

Жужанна молчала, подыскивала слова. Вместо нее заговорил Дьюла.

— Все может случиться в такой день. Сын ваш может быть брошен в тюрьму, а дочь — в объятия этому…

Жужанна с ненавистью, теперь вполне искренней, взглянула на брата.

— В присутствии этого человека мне хочется быть глухонемой.

— Капитулируешь, Жужика! — Шандор тоже с неприязнью взглянул на сына. — В присутствии таких людей надо быть громом и молнией.

— Апа, пойдем ко мне в комнату, поговорим. — Жужа взяла отца за руку.

— Успеем! До вечера много времени.

— Вечером будет поздно. — Жужанна поднялась и ушла к себе.

Дьюла проводил ее насмешливым взглядом.

— Замуж захотела. По ушам видно. Эх, бабы!.. Потоп, пожар, мор, война, революция, а у них одно на уме.

Длинный звонок в прихожей прерывает Дьюлу. Он вскакивает, поправляет перед каминным зеркалом галстук, причесывается, одергивает пиджак и важно, готовый с честью нести мученический венец, идет к двери.

Открыл ее и глубоко разочаровался. Перед ним не работники венгерского АВХ, а приветливо улыбающийся русский полковник танковых войск Бугров, хороший знакомый сестры, частый гость в доме Хорватов.

Дьюла холодно кивнул, поджал губы и отправился на свою позицию у камина. Его сильно знобило, временами бросало в дрожь. У огня он согрелся, перестал стучать зубами.

Несмотря на откровенно негостеприимный прием, Бугров все-таки вошел в «Колизей», поздоровался, спросил, дома ли Жужанна. Он еще неуверенно, с ошибками говорил по-венгерски, но его хорошо понимали.

— Добрый день, товарищ Бугров, — откликнулся Шандор Хорват. — Садитесь! Жужика, — закричал он, — к тебе пришли!

Почти сейчас же в «Колизей» прибежала Жужанна. И она была разочарована, увидев русского полковника. Не по такому гостю томилось ее сердце.

— А, это вы, товарищ Бугров!.. Здравствуйте.

— Добрый день, — ответил он, старательно выговаривая венгерские слова. — Сегодня я заехал немного пораньше, чем обычно: дожди размыли дороги, и в наш лагерь придется добираться кружным путем. Вы готовы?

Жужанна отрицательно покачала головой.

— Сегодня я не смогу проводить занятия. Такой день!.. Извините и передайте мои извинения вашим офицерам.

— Жаль! Отложим занятия до… понедельника. Надеюсь, послезавтра вы войдете в строй.

— Постараюсь, — неуверенно ответила Жужанна.

— Разрешите быть свободным?

— Не смею вас задерживать.

Дьюла с деланной укоризной взглянул на сестру.

— Милая, это на тебя не похоже! Негостеприимно. Садитесь, товарищ Бугров. Хотите кофе?

— Благодарю вас. Я пойду.

— Сигарету?

— Спасибо. Накурился.

— Ой, товарищ полковник, что это? — Дьюла осторожно старинным костяным ножом для разрезки книг снял с мундира Бугрова комок присохшей грязи, с ужасом полюбовался им. — Грязь! Настоящая грязь? Откуда?.. Почему?.. — Не дав ответить, Дьюла воскликнул: — Понимаю! Вы ехали в открытой машине, и вас неблагодарные венгры забросали грязью. Сочувствую, но… Такой день, ничего не поделаешь!

Бугров внутренне вспыхнул, но не позволил себе взорваться.

Жужанна поспешила Бугрову на помощь:

— Дьюла, что ты несешь!

— Жужа, не мешайте брату быть самим собой. Очень прошу вас. — Бугров уже улыбался. И не только милой учительнице венгерского языка, но и надменному, празднующему свою победу Дьюле Хорвату. — Вы очень наблюдательны, профессор! Такой микроскопический комок грязи заметили.

Дьюла не почувствовал удара или сделал вид, что ему не больно.

— Это мой хлеб — наблюдать и запоминать. Я литератор. Забыли?

— Как же! На днях купил сборник ваших стихов.

— Прочитали?

— С грехом пополам.

— Не удивительно. Ведь вы только осваиваете венгерский.

— Шандора Петефи я с радостью читаю даже со своим скромным знанием венгерского, а вот Дьюлу Хорвата…

— Вы Хорвата разругали? Интересно, чем он вам не понравился?

— К сожалению, у меня мало времени и еще меньше охоты для критического выступления.

— Покритикуйте хотя бы кратко. Двумя словами: «Плохо. Ужасно». Ну!.. Прошу вас, полковник.

— Если настаиваете… Темен душевный мир ваших лирических героев.

— Это же естественно, полковник! Ваше солнце, ваша земля, ваш ветер, ваша история — русские. А я… я чистокровный мадьяр. Венгерская лирика не тождественна русской.

— Не согласен! Добрый мир человеческой души одинаково приемлем венгру и поляку, датчанину и русскому.

— Вы хотите сказать, что мои стихи враждебны людям, античеловечны?

— Если бы я так думал, я бы не сумел скрыть своих мыслей.

— Разрешите и мне принять участие в вашей дискуссии. — Жужанна подошла к брату. — Напрасно обижаешься, Дьюла. Я говорю по-венгерски, выросла на венгерской земле, под венгерским солнцем, однако стихов твоих, мягко говоря, не понимаю.

— Это тоже естественно. Молодо — зелено. И, кроме того, ты успела испортить свой венгерский вкус за пять лет пребывания в Московском университете. И сейчас портишь, общаясь с русскими. Кого ты учишь венгерскому языку? Зачем?

— Дурак! — бросила Жужанна и отошла от брата.

— Не согласен! — улыбнулся Бугров. — Дураки не такие слова в подобных случаях говорят. Это очень похоже на политические исповеди деятелей из клуба Петефи, на некоторые статьи в «Иродалми Уйшаг».

— Да, правильно. Так говорим мы, деятели клуба Петефи. И так думает вся молодая Венгрия.

— Любопытно. И давно она так думает?

— С тех пор… как опубликованы материалы двадцатого съезда.

— Совсем интересно. И что же, вас лично уполномочила эта молодая Венгрия выступать от ее имени?

— Полковник, допрашивать меня будут в другом месте. — Дьюла взглянул на часы. — Скажите, сколько еще десятилетий ваши войска собираются пребывать в Венгрии?

— Десятилетий? Не понимаю.

— Это так иногда выгодно — не понимать ясных слов своего собеседника! Если вы не собираетесь пребывать у нас долго, зачем вы изучаете венгерский?

— Ну, хотя бы для того, чтобы отличать добрые слова друзей от злобного лаяния недругов.

— О, вы сразу хватаетесь за гранату, бросаете в лицо оппоненту огонь. Что ж, это тоже естественно, вполне соответствует вашей природе.

Жужанна не вытерпела, снова вмешалась в разговор:

— Товарищ Бугров — человек военный, отвечает на огонь огнем.