Черные колокола - Авдеенко Александр Остапович - Страница 64

И сразу, как только Миндсенти вошел в замок, какая-то невидимая рука, рука члена вновь рожденной партии «Союз сердца Иисуса», вздернула на высокий флагшток замка громадный бело-голубой флаг церковного владыки.

В торжественной суетне встречи почти никто из присутствующих не обратил внимания на элегантного, седого, с моложавым лицом господина в сером пиджаке, с жестким ошейником белоснежного пастырского воротника, подпирающего выскобленный подбородок.

И только Карой Рожа подошел к нему, взял за руку и, отведя в укромный уголок двора кардинальской резиденции, спросил:

— Ну?

В этом коротком слове таился длинный перечень вопросов. Рожа спрашивал о многом: так ли, как было предусмотрено, освобождался из заточения кардинал? Не отупел ли он в тюрьме, понимает, на какую вышку вознесен своими друзьями и единомышленниками? Готов ли сотрудничать с друзьями в запланированном духе? Способен справиться с большими и сложными задачами, возложенными на него?

— Вы разве не слышали пастырское слово? — спросил патер.

— Слышал! — Карой Рожа засмеялся. — Все в порядке.

Как и в Ретшаге, кардинал не сделал ни одного шага просто так. История не спускала с него своих требовательных глаз, и он не позволил себе ни на мгновение быть обыкновенным человеком.

Не заходя в личные апартаменты замка, направился в часовню на свидание с богом. Последний раз он молился здесь восемь лет назад.

Пока кардинал молился, вереница машин — «кадиллаки», «студебеккеры», «оппель-адмиралы», «бьюики», «форды», «мерседесы», «ситроены», «консулы» — медленно, парадно продефилировала мимо архиепископской резиденции. Посланники, секретари всех рангов приветствовали наместника бога на земле и прикидывали, чем может быть полезен примас церкви.

Кардинал вышел из часовни с просветленным лицом, заметно помолодевшим, как свидетельствовали на другой день американские газеты.

После беседы с богом примас выразил желание побеседовать с прессой.

Пресс-конференция состоялась в замке, в небольшой скромной комнате, расчетливо облюбованной патером Вечери. Кардинал должен быть не только величественным, но и скромным. Свет и тень создают настоящий портрет.

Шумная, бесцеремонная ватага охотников за сенсациями — специальные корреспонденты и фоторепортеры Нью-Йорка, Парижа, Бонна, Вены, Мадрида, Чикаго, Анкары, стран Латинской Америки — ринулась к его преосвященству, атаковала сотнями вопросов. Десятки объектов фотокамер, киноаппаратов нацелились на кардинала и его дружеское окружение — танкистов, «национальных гвардейцев» из Ретшага, «освободителей» примаса.

Сенсация вылупилась, обрела реактивные двигатели, крылья, ракетную скорость и полетела по всему миру.

Была и великая игра в вопросы и ответы. Разговор велся на немецком. Корреспонденты спросили:

— В добром ли вы здравии, ваше преосвященство?

Кардинал вздохнул, поднял сияющие счастливым безумием глаза к небу, глубокомысленно изрек:

— Слава богу, я в добром здравии, физически и морально, хотя был очень серьезно болен во время заключения в тюрьме.

— Ваше преосвященство, какими болезнями вы страдали?

Миндсенти пожал плечами, подумал и сказал:

— Их было так много, что я даже не могу перечислить. Однако теперь я совершенно здоров физически и морально.

Последние слова кардинал произнес повышенным голосом, усилил их еще и особо бодрым выражением лица.

«Прекрасно, Мини, молодчина!» — мысленно одобрил примаса Вечери и переглянулся со своим шефом.

Карой Рожа счел момент подходящим, чтобы вставить свое слово, оттенить особым образом пресс-конференцию. Он сказал, сначала по-венгерски, а потом по-немецки:

— Ваше преосвященство, я хорошо понимаю все ваши тюремные страдания. Я тоже томился в коммунистической тюрьме.

Кардинал с нежным сочувствием посмотрел на незнакомого ему человека и вздохнул:

— Кажется, каждый честный человек в то или другое время сидел в тюрьме.

Пресс-конференция велась необычно, как и полагалось во фронтовом городе. Все корреспонденты стояли тесной кучкой. Стоял и тот, кого интервьюировали. Лицо белое, с тонкими губами. Холеная женственная рука, опирающаяся на стол, дрожит, выдавая волнение кардинала. Пурпурный атлас пояса переливается, излучает тревожный свет, свет пожаров и горячей, только что пролитой крови.

В ответ на вопрос, что бы кардинал прежде всего хотел довести до сведения Запада, Миндсенти воскликнул:

— Надо оказать нам поддержку в политическом отношении и помочь в этой критической обстановке. — Потом кардинал нахмурился и сказал низким, мрачноватым голосом, голосом инквизитора, предающего инаковерующего анафеме: — Вся Венгрия требует, чтобы русские покинули страну, так как мадьяры хотят работать для себя и для своей собственной страны.

Кто-то из журналистов спросил кардинала, известно ли папе римскому о том, что венгерский кардинал освобожден, прибыл в Будапешт, и установлен ли с папой контакт. Миндсенти неосторожно, в припадке гордости и тщеславия, что впоследствии принесло ему немало неприятностей, ответил:

— Да, известно. Святой престол прислал мне свои высокие поздравления и благословение. Я, конечно, хотел бы сам поехать в Рим. Я должен многое рассказать святейшему престолу. Однако это невозможно в настоящее время.

Корреспонденты переглянулись.

Черный Султан был настороже и успел перехватить иронические взгляды прожженных циников, ловцов новостей, для которых в мире нет ничего святого, даже в облике папы.

На этот раз у них был хороший повод для иронии. Поняли, пройдохи, что кардинал по простоте душевной, вдруг обуявшей его, как молодого тщеславца, выболтал и свои и ватиканские секреты. Только завтра или даже послезавтра Венгрия и мир должны были узнать о папском благословении, а не сегодня. Рано! Поторопился кардинал и насмешил прессу. К счастью, дальше иронических взглядов корреспонденты не пошли. Пресс-конференция продолжалась без каких-либо осложнений и шероховатостей.

То ли оттого, что кардинал понял свою оплошность и захотел искупить вину, то ли потому, что вошел в роль, он засиял белым блеском и с каждой минутой вырастал в глазах Вечери.

Наконец примас взметнулся на самый высокий уровень, на котором патер не ожидал увидеть его теперь, после такого трудного дня.

Это произошло в самый разгар пресс-конференции.

— Ваше преосвященство, считаете ли вы, что будущее Венгрии является многообещающим? — спросил американец.

Кардинал подумал, перебирая черные тяжелые четки, выгодно оттененные пурпуром мантии, поправил массивный крест на груди, машинально, не отдавая себе отчета в том, что делает, поиграл с ним, как заядлый курильщик играет мундштуком, сигаретой или красивой зажигалкой. Затем поднял сияющие глаза на журналиста, почтительно ждущего ответа, и твердо сказал:

— Конечно!

Поощренные хорошим настроением хозяина замка, его прямыми, ясными ответами, корреспонденты захотели получить прямой ответ и на вопрос, волновавший сегодня всю Венгрию: быть или не быть Миндсенти главой государства.

— Ваше преосвященство, прошу вас прокомментировать сообщение о том, что некоторые политические группировки хотели выдвинуть вас на пост премьер-министра.

Вопрос этот подействовал прежде всего на патера Вечери. Черный Султан с возмущением вскинул седую голову.

Возмутился и кардинал. Исчезло сияние в его счастливых глазах. Втянулись бледные губы. Потемнело, помрачнело лицо.

Холодным, отчужденным взглядом скользнул он по растерянным лицам корреспондентов, твердо сказал:

— Я примас церкви, — и демонстративно покинул комнату.

Патер Вечери сейчас же объявил:

— Господа, пресс-конференция закончена! «Прекрасно, ваше преосвященство. Чудесно!» — С такими мыслями Черный Султан вышел вслед за своим подопечным.

ТАЙНОЕ И ЯВНОЕ

Секретарша вошла в кабинет премьер-министра и, экономя силы, не пошла дальше порога. Опираясь о дверной косяк, раздраженно доложила: