Черные колокола - Авдеенко Александр Остапович - Страница 50

— Ты и есть Миклош Папп? — спросил молодой и улыбнулся, обнажая розовые, младенчески нежные десны и озабоченно поправляя очки, к которым, по-видимому, еще не привык.

— Да, я Миклош Папп, честь имею. А вы?

— Мы?.. — Адъютант переглянулся со своим шефом. — Иштван бачи и Фери. — Снова поправил очки и еще раз улыбнулся, добродушно, почти застенчиво. — Фери — это я.

Он хорошо говорил по-венгерски, но в его речи Андраш почувствовал иностранный акцент. Так твердо, отрывисто, огрубляя мягкие венгерские слова, обычно говорят немцы.

Предположения не оправдались. Послы «Свободной Европы», чуть отдернув оконные занавески, разговаривая вполголоса по-итальянски, внимательно вглядывались в улицы Будапешта. Они завалены вывороченным булыжником, газетными киосками, разбитыми машинами, трамвайными обугленными скелетами, сломанной мебелью, повозками, ящиками и книгами. Всюду, куда ни глянешь, книги и книги. Горы книг.

— Почему так много книг? — удивился Фери.

Иштван усмехнулся.

— Марксистская литература не нужна новой Венгрии, выброшена на свалку.

На стекле «Победы», справа от Андраша, багровел огромный кусок картона с черной крупной надписью:

«Национальная гвардия. Проезд всюду».

«Национал-гвардейцы» встречали машину хмуро, пытались останавливать, но, увидев пропуск, подписанный Белой Караи, торопливо отворачивали дула автоматов от лобового стекла «Победы», освобождали дорогу и любезно козыряли: «Висонтлаташра!»[12]

Проехали весь Будапешт, с юга на север. Мимо зияющих пещер магазинных витрин. Виляли между баррикадами. Остерегались попасть в паутину трамвайных и троллейбусных проводов, свисающих с мачт, как тропические лианы. Объезжали переулками дымные, бушующие огнем магистральные улицы и дома, угрожающие обвалом.

Десятки улиц проехали и наконец вырвались на Вацское шоссе. И все время ехали по стеклу — по стеклу витринному, толстому и обыкновенному, выбитому из окон верхних этажей. Битое, посеченное пулями, облитое кровью, в цементной и известковой пыли, тысячи раз топтанное, размолотое, оно хрустит, рассыпается под колесами машин.

Андраш сжал челюсти. И на зубах скрежетало стекло.

— Скажи мне, сколько в городе разбитых окон, и я тебе скажу, что произошло.

Андраш вздрогнул, услышав эти слова, произнесенные старшим послом «Свободной Европы», тем, кого отрекомендовали — Иштван бачи.

— Землю Будапешта укрывает сплошное стекло. Значит, здесь грянула революция, — говорил посол. — А вот в Познани и Берлине… Я там не был в первые дни событий. Приехал, когда они были уже в разгаре. Мне говорили в Мюнхене, что я увижу революцию. Увы, я увидел и в Познани и в Восточном Берлине почти все окна целыми. Пшик, а не революция.

Адъютант сдержанно засмеялся, указал глазами на крепкий, покрытый светлым, чуть курчавым пухом затылок шофера и перешел на немецкий.

— Этот парень, кажется, прислушивается. Понимает итальянский.

— Не думаю, — ответил шеф. — Ни единого итальянского слова не знает. Немецкие, русские — да, возможно, но итальянские…

— Почему вы так уверены?

— Посмотрите, как он сидит? Бесчувственный камень. А уши! Глухие. Тупые. — Старший посол иронически улыбнулся. — У человека умного, культурного, знающего языки, слуховой аппарат чуток, как радар, и прекрасен, как жемчужная раковина. Сравните свои уши и уши этого лопуха.

Адъютант смущенно улыбнулся.

— Пожалуй, мои уши еще хуже. Я человек справедливый.

Старший посол озабоченно, вспомнив что-то, глянул на часы, тронул плечо шофера одним пальцем, на котором блестел золотой перстень с каким-то ярким камнем, сказал по-венгерски:

— Милейший, включите, пожалуйста, радио и настройтесь на правительственную станцию Кошута.

Андраш сделал все, о чем его попросили, и снова принял прежнее положение, стал «бесчувственным камнем». Сидел как обыкновенный шофер, которому уже порядочно осточертела баранка: сутулясь, втянув голову в плечи, наклонив корпус чуть вперед, к лобовому стеклу, терзал челюсти и рот сладковато-мятной жевательной резинкой.

С недавних пор, с 23 октября, американская жевательная резинка в Будапеште вошла в моду. А в последние дни она стала характерной приметой «национал-гвардейца», такой же, как и автомат с ремнем на шее, берет или меховая шапочка.

Послы продолжали беспечно болтать. Всего, о чем они говорили, Андраш не понял достаточно ясно, но смысл разговора улавливал хорошо и запоминал надежно. Работая в органах безопасности, Андраш иногда выступал в роли переводчика.

Адъютант вдруг оборвал разговор с шефом, помолчал и негромко, но отчетливо сказал по-немецки:

— Водитель, остановитесь, ради бога!

Эту же фразу он повторил по-итальянски.

Андраш спокойно вертел баранку. Не сделал никакой попытки повернуть голову к пассажирам. Мчался себе и мчался с прежней скоростью, привычно прикованный руками к машине, а глазами — к дороге.

— Ну вот, я же говорил! — Старший посол потрепал младшего по щеке.

Адъютант смущенно молчал.

Шеф потихоньку улыбался и думал о своем молодом спутнике. «Талантлив, энергичен, умен, подает большие надежды. Повидал весь мир, понял и почувствовал, куда человечество идет, что и кто ему угрожает… В больших делах юноша сообразителен. А вот в малых… пока не умеет наблюдать, не сразу разгадывает людей, не способен читать их молчание, еще не до конца понимает, что и спина человека, как и лицо, отражает и душевное настроение и интеллект. Скажи ему сейчас об этом — засмеется. Ничего! Поживет, наберется мудрости и убедится, что человек доступен для изучения со всех сторон, даже с самой неожиданной».

Легкая музыка в радиоприемнике сменилась голосом диктора:

— Внимание, внимание! Включаем площадь Кошута, где сейчас происходит грандиозный митинг. Весь Будапешт здесь. Сейчас выступит премьер реорганизованного национального, независимого, суверенного, правительства новой Венгрии…

— Многообещающая прелюдия, — заметил молодой посол.

— Тихо, пожалуйста! — раздраженно бросил старший. Он насторожился и, выхватив из кармана крупные черные четки, стал быстро, зло пересчитывать их тонкими, в перстнях, пальцами.

После короткой паузы в радиоприемнике послышался низкий голос Имре Надя:

— Дорогие друзья! Снова обращаюсь к вам, к венгерским братьям и сестрам, с горячей любовью. Революционная борьба, героями которой вы были, победила. В результате этих боев создано национальное правительство, которое будет бороться за независимость и свободу народа. Русские покинули столицу.

«Выполнил и перевыполнил», — подумал Андраш.

Машина спустилась с крутой горы в глубокую лощину, заросшую лесом, сырую и темную. Радиоприемник фыркнул, зашипел и почти заглох.

На горе снова послышался голос премьера:

— …Меня тоже пытались оклеветать, распространяя ложь о том, будто я вызвал советские войска. Это подлая ложь. Тот Имре Надь, который является борцом за независимость, суверенитет и свободу Венгрии, не звал эти войска. Наоборот, он был тем, кто боролся за вывод этих войск. Дорогие друзья! Сейчас начинаются переговоры о выводе советских войск из страны, об отказе от наших обязательств, вытекающих из Варшавского договора…

— Что ты говоришь? — закричал старший посол, глядя на освещенную шкалу радиоприемника. Он так грохнул о свое колено четками, что нить, на которую они были нанизаны, порвалась.

— …Мы призываем вас к терпению, — продолжал Имре Надь. — Я думаю, что наши успехи таковы, что вы можете оказать нам это доверие.

Адъютант собрал рассыпанные четки и почтительно подал их своему шефу.

— Монсеньер, я не понимаю вашего гнева.

— Вы же слыхали, что несет этот петух?

— Прекрасная декларация, монсеньер. Лопнул Варшавский пакт.

— Голый он, Имре Надь. С ног до головы. Ясен и политическому младенцу. Раскукарекался, зарю празднует. Рано, рано, рано! Еще длительное время нужны непроницаемость, туманность, сумерки, силуэтность. А он… хоть бы одним словом выругал Запад, хоть бы вспомнил, что является коммунистом!..